Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 72

— Два месяца. Мы не могли вывести тебя из оцепенения.

Обнаженный, я поднялся с постели и заковылял через всю комнату к настенному зеркалу. И полированное серебро открыло мне правду о том, что сделал со мной Тинстар.

Кэриллон остался Кэриллоном, его вполне можно было узнать. Но он стал старше, намного старше — по меньшей мере, на двадцать лет.

— Это мой отец, — потрясенно проговорил я, вспоминая лицо с отметинами времени, всплывшее из глубины зеркала. Темно-золотые волосы подернулись инеем седины, поседела и борода. От глаз разбегались лучики морщинок, морщины наметились у крыльев носа, в углах рта, хотя по большей части были скрыты бородой. И глубоко в потемневших голубых глазах таилась боль.

Неудивительно, что так ломило кости. Та же болезнь, что и у моей матери изуродованные руки, истончившиеся пальцы, болезненно распухшие сочленения. И с каждым годом все сильнее будет боль, все неотвратимее беспомощность.

Тинстар коснулся меня, и моя юность пролетела в одно мгновение.

Я медленно обернулся и сел на ближайший ларь. Меня трясло — но уже не от слабости. От осознания истины.

Дункан ждал, по-прежнему молча, и в его глазах я увидел сострадание.

— Ты не можешь излечить меня от этого? — жестом показал я. — Возраст и седина — это я переживу, но болезнь… стоит только посмотреть на госпожу мою мать…

Я не окончил фразы, прочитав в его глазах ответ. Через мгновенье он заговорил:

— Тебе будет лучше. Не сразу — через некоторое время. Сможешь двигаться свободнее. Все-таки ты провел два месяца в постели — это любому было бы нелегко. Ты поймешь, что все не так скверно, как тебе кажется сейчас. Но что до болезни… — он покачал головой. — Тинстар не дал тебе ничего нового — ничего, что не пришло бы со временем. Он сделал с тобой то же, что сделало бы время только быстрее. Украл у тебя твои годы — каждый месяц стал десятью годами. Ты стал старше, верно — но не стариком. Тебе осталось еще много лет.

Я подумал о Финне. Вспомнил седину в его волосах и его изможденное лицо.

Вспомнил то, что он сказал о Тинстаре: «Он коснулся меня «.

Дерево сундука, на котором я сидел, показалось мне вдруг до озноба холодным:

— Когда моя дочь повзрослеет, я буду стариком. Вместо отца у нее будет дед.

— Не думаю, чтобы из-за этого она стала любить тебя меньше.

Я воззрился на него с изумлением. Чэйсули, говорящий о любви? — разве что в тот момент, когда только такая честность может привести меня в себя…

Влажный воздух комнаты явно был не по нраву моему телу. Я встал и пошел вернее сказать, медленно поковылял скованной походкой к своей постели, потянувшись за платьем, оставленным слугой.

— Мне придется разобраться с Электрой.

— Да. И она — по-прежнему Королева Хомейны.

— Которой сделал ее я, — я потряс головой. — Нужно было послушаться тебя.

Финна. Нужно было послушать хоть кого-нибудь.

Дункан, все еще сидевший на табурете, улыбнулся:

— Ты знаешь об искусстве быть королем гораздо больше, чем я, Кэриллон. Эта женитьба дала Хомейне мир — по крайней мере в том, что касается Солинды,

— и потому я не могу винить тебя. Однако…

— …однако я женился на женщине, которая желала мне смерти с того самого мгновения, как впервые увидела меня, — боль вгрызалась теперь в мои внутренности. — Боги… я должен был понять все, едва ее увидел. Она говорит, что ей больше сорока лет — я должен был понять, что Тинстар может не только дать эти годы молодости, но и отнять их. — я потер морщинистое лицо, чувствуя, как покалывает пальцы. — Я должен был понять, что Тинстар окажется сильнее, когда рядом со мной не будет Чэйсули. Не будет ленника.

— Они хорошо рассчитали все, Тинстар и Электра, — согласился Дункан. Сначала — ловушка, в которой Финн мог погибнуть: тогда они избавились бы от него скорее. Затем, когда это не сработало, они заманили его во вторую западню.

Не сомневаюсь в том, что Финн наткнулся на Тинстара и Электру там, где ожидал застать ее одну. Он не мог коснуться Тинстара, но Тинстар коснулся его и ушел, и Финн остался с Электрой. А когда он сказал тебе о присутствии Тинстара, ты подумал только о связи Айлини с Электрой…

Дункан покачал головой, в лучах солнца ярко блеснула золотая серьга:

— Они играли с нами, Кэриллон… и едва не выиграли.

— Они выиграли, — платье висело на мне, как на вешалке. — У меня есть только дочь, а Хомейне нужен наследник.

Дункан поднялся и подошел к Каю, протянув к птице руку, словно хотел пощадить — но передумал. Я увидел, как дрожат его пальцы.

— Ты все еще молод, даже если чувствуешь себя старым, — он стоял ко мне спиной, — Возьми себе другую чэйсулу и подари Хомейне наследника.

Я смотрел ему в спину, он застыл напряженно, ожидая моих слов.

— Ты знаешь законы Хомейны. Ты был на свадебной церемонии: разве ты забыл клятвы? Хомэйны не оставляют своих жен. У нас нет разводов. Это не просто обычай: это закон. Думаю, ты, так верно следующий законам Чэйсули, понимаешь, насколько это связывает меня. Даже меня, Мухаара.

— Имеет ли закон такое же значение, когда жена пытается убить мужа?

В его тоне мне послышалась насмешка.

— Нет. Но ей это не удалось, и я знаю, что скажет Совет. Возможно, я смогу оставить ее — по не разорвать узы клятвы. Совет никогда не позволит этого. Это было бы нарушением закона Хомейны.

Дункан резко обернулся ко мне:

— Она — мэйха Тинстара! В ее утробе — его ребенок! Или Совет Хомейны желает тебе смерти?!

— Ты что, не видишь? — хрипло воскликнул я. — Все утекает у меня между пальцев. Если бы Турмилайн не ушла с Финном, а вышла бы замуж за Лахлэна, я мог бы надеяться, что она даст мне наследника. Если бы она вышла замуж за любого принца, у Хомейны был бы наследник престола. Но она этого не сделала. Она ушла с Финном и отняла у меня даже этот шанс.

— Отошли ее, — настойчиво повторил Дункан, — Ты Мухаар, ты можешь делать все, что хочешь. Я медленно покачал головой:

— Если я начну устанавливать свои собственные законы, я стану деспотом. Я стану таким же, как Шейн, который мечтал уничтожить народ Чэйсули. Нет, Дункан.

Электра останется моей женой, хотя не думаю, что оставлю ее здесь. Я не хочу видеть ни ее, ни ублюдка, которого она носит.

На мгновение он прикрыл глаза — и я понял. Наконец понял, чего он боялся.

Я устал. Боль затаилась глубоко в моих костях. Знание того, что мне предстояло, совершенно измучило мена. Но избежать этого я не мог.

— Незачем меня бояться, — тихо сказал я.

— Незачем? — глаза Дункана потускнели. — Я знаю, что ты сделаешь.

— У меня нет выбора.

— Он — мой сын…

— …и Аликс, а Аликс — моя кузина, — я остановился, прочитав боль в лице того, кого так любила Аликс. — Как давно ты знал, что это произойдет?

Дункан рассмеялся, но в смехе его звучало отчаянье:

— Мне кажется, я знал это всю мою жизнь. С тех пор, как я узнал свою толмоору, — он покачал головой и опустился на табурет, ссутулившись, невидящим взглядом уставившись в пол. — Я всегда боялся. Тебя… прошлого и будущего… того, что уготовило Пророчество моему сыну. Или ты думаешь, что меня влекла к Аликс только страсть? — страдание стерло с его лица привычную бесстрастность, Аликс была частью моей толмооры. Я знал, что если возьму ее в жены и она родит мне сына, я должен буду отдать этого сына. Я знал. А потому, когда она снова забеременела, я надеялся, что по крайней мере у нас будет еще один… но Айлини отняли даже это, — он вздохнул. — У меня нет выбора. Нет.

— Дункан, — после недолгого молчания сказал я, — разве нельзя отказаться от толмооры?

Ни на секунду не задумавшись, он покачал головой:

— Воин, отвергший толмоору, может нарушить Пророчество. Нарушив его, он изменит толмоору своего народа. Хомейна падет. Не через год, не через десять или двадцать лет — может, даже не через сто — но она падет, и королевство достанется Айлини и им подобным, — он помолчал, — Есть и еще одна причина.