Пожалуйста, не уходи (ЛП) - Сальвадор Э. - Страница 33

— Надо было спросить разрешения, но я решил, что ты откажешь.

— В чем откажу? — я делаю шаг по направлению к кухне, окидывая взглядом все происходящее и, к собственному удивлению, не чувствуя подавленности. Здесь нет хаоса; все на своих местах, несмотря на то, сколько пространства занимает.

— Готовлю тебе еду на неделю, — он берет деревянную ложку, зачерпывает что-то из кастрюли и раскладывает по трем контейнерам. — Надеюсь, я не перегибаю. Просто ты говорила, что нет сил и что слишком загружена. Я понимаю, проще заказать или купить готовое, но ничто не сравнится с домашней едой. Надеюсь, ты не против. Обещаю, приберу за собой.

У меня нет слов. Я пытаюсь что-то произнести, но в голове пусто.

— Эм-м... — все еще ничего. — А-а... — из головы все вылетает, переносицу щиплет, а сердце колотится с пугающей скоростью. — Сколько я тебе должна?

Он ставит кастрюлю в раковину и выключает конфорку.

— Я не хочу, чтобы ты платила. Это самое малое, что я могу сделать, раз ты не позволяешь оплачивать уроки.

— Потому что это самое малое, что могу сделать я... — я произношу это прямо, без пояснений. И знаю, что он читает между строк. — Ты правда не должен был. Готовая еда тоже ничего.

— Я хотел. Пен говорит, что это мой «язык любви», или как это там называется.

Я мысленно отмечаю, что пора бы записаться к кардиологу. Частота ударов сердца выходит из-под контроля.

— Неужели?

— Она заставила меня пройти тест, — он ухмыляется. — Не удивляйся, если и тебе пришлет. Эти штуки абсолютно бессмысленные и беспощадные: из-за них начинаешь сомневаться, правильно ли вообще ответил. Как-то раз она кинула тест вроде «Угадаем, какая ты собака по тому, как ешь?»

— И какая же? — я делаю небольшой шаг.

— Это неправда.

— Все-таки какая?

— Только не смейся.

— Говори.

— Чихуахуа, — он надувается, и это чертовски мило. — Но уверен, это бред, и мне просто навязали этот стереотип, потому что я мексиканец. Мне определенно нужно подать в суд за моральный ущерб.

Я прикусываю щеку изнутри, но он выглядит таким серьезным, что не выдерживаю и смеюсь.

— Ты идиот.

Это заставляет его улыбнуться.

— Надеюсь, все в порядке.

— Я... не знаю, что сказать. Это правда не обязательно, — я не говорю, что могла бы нанять личного повара, если бы захотела, и что до смерти мамы он у нас был. — Это слишком. Сколько ты потратил? Я правда должна заплатить.

— Пожалуйста, не надо, — он замолкает, подбирая слова. — Не хочу хвастаться, но у меня есть контракты, и они неплохо оплачиваются.

— Это не важно. Я...

— Горе довольно странная штука, — вырывается у него. Дэниел потирает затылок, смущаясь собственными словами. — Не... знаю, как ты, но после того, как мой... — он проводит рукой по переносице, избегая моего взгляда. — брат умер... я чувствовал себя таким маленьким, а все вокруг казалось... огромным, — он делает тяжелый вдох, пытаясь подобрать слова. — Даже на то, чтобы... почистить зубы, уходили немыслимые усилия. И даже спустя годы это чувство никуда не делось. Горе... никуда не уходит. Все время меняется, и остается только адаптироваться к тому, что оно всегда с тобой.

Мое сердце подпрыгивает и тут же замирает. Он не только в точности описал мои собственные чувства, но и раскрылся. Дэниел не шутит, не старается меня развеселить, не говорит что-то просто ради того, чтобы стало легче. Он делится со мной частичкой себя – своей настоящей, уязвимой стороной, которую, возможно, никто никогда не видел.

Но в его словах слышна вина, будто сам себя осуждает за эти чувства.

— Горе... и правда странная штука, — тихо роняю я, опуская взгляд.

Он подставляет палец под мой подбородок, заставляя поднять глаза и встретиться с его мягким, облачным взглядом.

— Очень, — нежно улыбается он, и эта улыбка словно заглаживает мою душу. Вновь зажигает свет в моем сердце. — Ты не одна.

Складывается ощущение, будто мы в каком-то пузыре, и это пугает, поскольку пузыри легко лопаются.

Но это чувство другое, будто пузырь не так хрупок, как обычно. Может, я забегаю вперед, но понимаю, что Дэниелу кто-то нужен.

Я никогда и ни для кого не была таким человеком, и сомневаюсь, что именно во мне он нуждается. Я, наверное, последний человек, который должен его утешать. Но в данный момент это не принесет вреда, правда?

Мою улыбку сложно назвать улыбкой, но его взгляд, как всегда, тянется к губам. Это похоже на автоматическую реакцию, на работу двух магнитов. Чем бы ни было, его глаза направлены туда, лицо озаряется, а мое сердце делает единственное, что умеет: начинает колотиться быстрее.

Я не зацикливаюсь на сердце, потому что замечаю то, чего раньше не видела. Его глаза. Светлые, мягкие и добрые. Я всегда их видела, но только сейчас понимаю, что в глубине таится тяжелая печаль. Они всегда казались такими яркими; я ни разу не замечала тень, спрятавшуюся за светом.

Он похож на техника по свету, который следит, чтобы прожектор освещал всех остальных, а сам остается в позади. В тени.

Я пытаюсь подобрать слова, хоть что-то, что дало бы понять: я рядом.

Сплошная оболочка, а внутри пустота. Эта мысль роится в голове, как назойливая пчела, жужжа и напоминая, что я неспособна помочь. Недостаточно хороша, чтобы быть «кем-то».

Но не позволяю себе отступить и спрятаться в углу темноты. Вместо этого прикасаюсь к его щеке, медленно и нежно ведя по ней пальцем.

— Ты не один, Дэниел, — и никогда еще не чувствовала себя настолько увиденной. Но чувствует ли он то же? — Я рядом, — решаю я сказать вместо того, чтобы задать вопрос.

Нервы клокочут в груди. Я боюсь сказать что-то не то и разрушить момент.

Ни разу не сталкивалась с мгновением, когда время словно останавливается, но сейчас наступило именно оно. Я хочу законсервировать его и не отпускать. Спрятать в надежном месте. Но момент рушит закипающая вода в кастрюле. Крышка подпрыгивает, и кипяток пытается вырваться наружу.

— Черт, — он бросается к плите и переставляет кастрюлю на свободную конфорку. — Клянусь, я знаю, что делать.

— Надеюсь, потому что я уж точно не знаю, — я смотрю на еду на столе, особенно на сырую курицу. Даже не знала бы, с чего начать. — Как давно ты умеешь готовить?

— С восьми... нет, с девяти, кажется. Мама не ходила вокруг да около. В нашем доме Гарсия возраст не имел значения. Она всегда твердила: «Tienen que ponerse las pilas, porque si me muero, ¿qué van a hacer?³⁸» И не проходило ни дня, чтобы она этого не повторяла. Она еще и яростная сторонница равенства, ненавидит все это мачистское дерьмо. Так что, к несчастью, фаворитов у нее не было, но я обожаю поддразнивать Пен, будто являюсь маминым любимчиком, просто чтобы ее взбесить.

Его веселый тон заставляет меня улыбнуться.

— А каково это, иметь братьев и сестер? — слова вырываются прежде, чем успеваю себя остановить. — Я...

— Можешь спрашивать о чем угодно, я не против, — он сливает воду в раковину, стараясь, чтобы картошка не вывалилась. — Это... раздражает. Я старший, поэтому отвечаю за всех и вся, — в животе затягивается тугой узел от меланхолии в его голосе. — Но э-э, они классные, когда не раздражают. Пен, боже, она умеет раздуть из мухи слона буквально за секунды. Никогда не указывай ее как контакт для экстренных случаев. А Эдриан... он бы... — он безымоционально, но с толикой горечи, усмехается. — ...ныл и врал обо всем. Улыбался, показывал ямочками на щеках, – которые мне не достались, – и выкручивался из любой ситуации. Это всегда срабатывало.

Дэниел берет молоко, масло и несколько приправ, и тогда я понимаю, что он готовит пюре, мое любимое.

— У меня нет контакта для экстренных случаев, но...

— Укажи меня, — невозмутимо предлагает он, с той же легкостью беря в руки толкушку. К слову, все его движение расчетны и выверены.

Происходящее кажется таким домашним.

— Нет, я не хочу... это не обязательно.