Жена ярла (СИ) - Левина Кира - Страница 9

Тишина казалась обманчивой. Замок, и без того мрачный, погрузился в траур.

Сначала хоронили павших воинов. Для них, по старому обычаю, сложили высокие погребальные костры на скалистом мысу, выходящем в море. Пламя пожирало не только тела, обряженные в кольчуги, но и их сломанные мечи, погнутые щиты — всё, что должно было сопровождать их в путешествии к пиршественным залам Вальгаллы. Ветер уносил в серое небо густой, сладковато-горький дым, смешанный с запахом горящей смолы и плоти, а жёны и матери стояли поодаль, и их плач сливался с треском огня и воем ветра. Слуг и всех тех, кто оказался не в том месте и не в тот час, хоронили в сырой земле у восточной стены с горстью монет на дорогу в мир иной.

Лера не знала, чем помочь. Её знания из другого мира были обрывочны и бесполезны против заражённых ран и горячки. Она видела боль в глазах людей, и её собственная, затаённая глубоко внутри, казалось, ненадолго притуплялась, растворяясь в этом всеобщем горе.

И в самые чёрные из этих дней рядом оказывался Хальвдан. Он не произносил речей утешения. Он был как утёс, о который разбивалась волна отчаяния. Лера видела, как он, сжав кулаки до побелевших костяшек, выслушивал доклады о потерях. Как молча склонил голову перед телом юного воина, едва успевшего отрастить первую щетину. В его глазах не было слёз, лишь та же сталь, что и в его клинке. Холодная, негнущаяся и бесконечно прочная.

Однажды, когда она, обессиленная, прислонившись к косяку двери, смотрела в глубину двора, залитого бледным утренним светом, вдруг к ней подошёл Хальвдан.

— Они умерли не зря, — лишь тихо сказал он.

Не ожидая ответа, он ушёл, но в груди у Леры что-то дрогнуло. Это была не надежда на счастливый исход, нет. Это было странное, горькое утешение в том, что её боль и её ярость разделял кто-то ещё. Что они стояли по одну сторону стены, за которой были хаос и смерть.

Это новое и хрупкое чувство общности невозможным образом сделало последующие дни немного светлее.

Они завтракали как всегда молча. Но это молчание было иным. Не враждебным и не тягостным, а скорее общим, разделённым. Он протянул ей краюху хлеба, когда её чаша опустела, и их пальцы на миг соприкоснулись. Когда он встал, чтобы уйти, его взгляд на мгновение задержался на ней. Тяжелый, испытующий, но без прежней ледяной стены.

Хрупкое перемирие, повисшее между ними, окрепло, обрастая плотью из этих случайных прикосновений и общих вздохов. Лера все ещё носила в себе память о первой брачной ночи: жгучую боль, вросшую в душу подобно занозе. Но теперь, поверх этого старого шрама, эти минуты тихого понимания будили в глубине души трепетный и пугающий росток настоящей надежды.

Она ловила себя на том, что, пересекая двор, невольно искала глазами его высокую мощную фигуру. Что, слыша за дверью его твёрдые шаги, замирала, прислушиваясь, не замедлятся ли они, не скрипнет ли засов.

Её разум взывал к осторожности, напоминая о жестокости и холодности его мира. Но сердце, изголодавшееся по капле человеческого тепла, цеплялось за эти скупые знаки, как утопающий за соломинку.

Именно эта новая хрупкая надежда сделала новый удар таким сокрушительным.

Однажды на рассвете, выскользнув из покоев в предрассветной синеве, она стала свидетельницей сцены, что вонзилась в сердце подобно отточенному кинжалу.

Из двери в дальнем конце коридора, ведущей в покои пышноволосой Рагнхильд, бесшумно вышел Хальвдан. Он был без плаща, в одной простой полотняной рубахе. Его обычно тщательно собранные волосы были слегка растрёпаны, а на обычно суровом, словно высеченном из гранита лице застыло выражение мимолётной и усталой расслабленности.

Их взгляды встретились в сыром полумраке коридора — острое, как клинок, и короткое, как выдох, столкновение. В его глазах, холодных и прозрачных, как воды зимнего фьорда, мелькнуло что-то — не вина, не смущение, а скорее отстранённое, почти равнодушное признание свершившегося факта. Он кивнул ей с привычной немногословной сдержанностью и лишь прошёл мимо.

Но для Леры этот миг растянулся в мучительную вечность.

Горячая, ядовитая волна накатила на неё с такой силой, что у неё захватило дух и застучало в висках. Это была не просто обида, не укол женской гордости. Это было горькое унизительное прозрение, обрушившееся с кристальной и беспощадной ясностью: его холодность в их брачной постели была не только ритуалом и "бронёй" человека, которого предали.

Она была выбором.

Для неё, для его законной жены, — долгая и безэмоциональная пытка, исполнение долга без единой искры участия. Для другой же — тихий утренний выход из тёплой комнаты.

Все её попытки понять его через призму культуры и обычаев дали сокрушительный сбой, разбившись о простую реальность. Он предпочитал другую. И этот простой, грубый факт ранил куда больнее, чем любая жестокость.

Она стояла, вжавшись спиной в ледяную стену, и слушала, как его шаги затихали в конце коридора. А внутри всё пылало. Пылало от ревности. Острой, жгучей, всепоглощающей.

И это болезненное открытие показало Лере одну простую и ужасную вещь. Её отношение к ярлу стало куда сложнее, чем просто страх пленницы и желание выжить.

Теперь были замешаны её собственные чувства.

И это делало её уязвимой, как никогда прежде.

Уединение конюшни стало единственным пристанищем Леры.

Здесь, в бархатной тьме, пропитанной запахом терпкого сена, лошадиного пота и смолистого дерева, пахло простой жизнью. Здесь, в закутке за дальним стойлом, шестеро слепых и тёплых комочков, жалобно поскуливая, тыкались в её ладони.

Брошенную суку позавчера нашли закоченевшей у лесной опушки, а её потомство — чудом живым и ещё хранившим материнское тепло. Лера тайком проносила им глиняную миску с овсяной болтушкой и парным молоком. В этой заботе была её отчаянная попытка выстроить хрупкую плотину против всепоглощающего одиночества. В безоговорочной потребности щенков в её тепле, в том, как их крошечные сердца отзывались на её прикосновение, она находила крупицу спасения. Они не видели в ней ни жену ярла, ни чужеземную душу. В этой конюшне Лера была просто источником жизни.

В ту ночь сон принес ей не забвение, а новую пытку.

Она стояла в своей старой квартире. За окном плыл знакомый гул мегаполиса, на столе громоздились стопки ещё не проверенных студенческих работ, а в воздухе витал знакомый дуэт книжной пыли и остывшего кофе. Она подошла к зеркалу в прихожей, старому, в позолоченной раме, и резко отшатнулась, наткнувшись спиной на вешалку.

В отражении была она, настоящая Лера, в своей застиранной футболке и с растрёпанными волосами. Но глаза... Глаза были не её. Широко распахнутые от испуга... глаза Астрид.

"Кто ты?" — прошептало отражение.

"Нет, кто ты? И что ты сделала с моей жизнью?" — хотела крикнуть Лера, но горло сжалось тугой петлёй, не пропустив ни звука.

И всё же та, по ту сторону стекла, услышала.

"Я должна была уйти, — голос Астрид был тихим, как шелест засохших листьев. В её тонких пальцах возникло лезвие, маленькое, изящное, с костяной рукоятью. — Я всё сделала так, как велела она... Я принесла жертву. Потому что это не моя судьба. Не моя..."

Отражение поднесло острие к своему запястью, и Лера почувствовала на своей коже обжигающе-ледяную полоску боли.

Лера проснулась с криком, застрявшим где-то в горле, и села на кровати, обеими ладонями прижимаясь к вискам, где набатом стучала кровь. Комната тонула в мертвенно-сером предрассветном свете. Она пыталась отдышаться, смахнув с лица липкую паутину кошмара.

И в этот миг её взгляд, ещё мутный от сна, упал на её собственные руки.

Тонкие, уже почти белые линии. Едва заметные, будто следы от карандаша, шрамы. Несколько аккуратных, параллельных надреза на внутренней стороне каждого запястья. Приговор, подписанный отчаяньем.