Жена ярла (СИ) - Левина Кира - Страница 4

Затем Хальвдан повернулся к жрецу. Тот протянул ему чашу с медовухой. Хальвдан отпил из неё большой глоток и протянул её Сигурду. Отец, не сводя с него налитых кровью глаз, сделал то же самое.

Это был обмен клятвами. Не между женихом и невестой. Между двумя ярлами.

Сигурд повернулся к Лере.

— Астрид, дочь моя, — сказал он, и в его голосе прозвучала сталь. — Твоя воля?

Пустая формальность.

Однако отказ сейчас означал бы несмываемый позор для её рода, расторжение договора и, скорее всего, её немедленную смерть от руки самого отца.

Воздух в зале застыл. Лера чувствовала на себе тяжёлый взгляд Хальвдана.

Она открыла рот, но слова застряли в горле, спрессованные в ком ужаса. Она хотела крикнуть "НЕТ!". Крикнуть, что она не Астрид, что это ошибка и что она хочет вернуться домой.

Но она видела лица воинов. Видела лицо отца. И видела лицо Хальвдана. Мир, в который она попала, не терпел слабости.

Она сглотнула ком в горле и прошептала одно-единственное слово, которое отдавалось в ней оглушительной пустотой:

— Да.

Сигурд кивнул.

Но тут Хальвдан снова заговорил. Он обратился не к ней, а к её отцу. Его голос прозвучал тихо, но с такой ледяной мощью, что даже шум в зале стих.

— Договор скреплён, Сигурд, — сказал он. — Твоя дочь вошла под мою защиту. — Хальвдан сделал паузу. — Рука, что поднимется на неё, поднимется и на меня. Помни об этом.

Это была не забота. Это было заявление прав собственности.

Но в тот миг, даже сквозь унижение, Лера почувствовала слабый, едва теплящийся проблеск надежды.

Обряд был окончен. Гул голосов вновь заполнил залу. Лера стояла, сжав в руке холодный ключ, и смотрела в пустоту.

Она стала женой ярла Хальвдана.

Драккар Хальвдана рассекал свинцовые воды фьорда, оставляя за собой пенистый след. Лера стояла на носу, вцепившись в холодные влажные планширы, и не могла отвести взгляд от удаляющегося берега, где остался замок Сигурда. Теперь он казался ей не крепостью, а узилищем, из которого её вырвали, чтобы перевести в другое и ещё более мрачное.

Ветер рвал полы её плаща, завывая в такт мощным взмахам вёсел. Могучие и безмолвные гребцы, как и их ярл, мерно погружали лопасти в ледяную воду, и корабль, словно живой хищник, скользил вперёд с неумолимой целеустремлённостью. Хальвдан стоял неподалёку, спиной к ней. Его неподвижная фигура была неотъемлемой частью этого сурового пейзажа.

Он не обернулся ни разу.

К Лере бесшумно подошла Гуннхильд. Единственная служанка из дома Сигурда, которую Хальвдан позволил взять с собой. Её лицо было привычно-суровым, но в глазах читалось не просто равнодушие, а нечто иное.

— Держите, — коротко бросила она, сунув Лере в окоченевшие пальцы маленький кожаный мешочек. Она нащупала внутри небольшой стеклянный пузырёк. — Спрячьте. И спрячьте хорошенько.

Лера вопросительно посмотрела на неё. Усталый разум отказывался понимать смысл этого жеста.

— На случай, если ваша честь... оказалась не при вас, — Гуннхильд скривила губы в чём-то, отдалённо напоминающем улыбку. — Мужчины ревнивы к тому, что считают своей собственностью. Не дайте ему повода выбросить испорченный товар. Кровь барана ничем не пахнет.

Леру будто окатили ледяной водой. Цинизм этого жеста был ошеломляющим. Это не была забота или попытка утешить. Это был инструмент для выживания в мире, где женщина была вещью, чья ценность определялась лишь целостностью "упаковки". Она судорожно сунула мешочек за пазуху.

Путь занял две ночи, но время для Леры потеряло всякий смысл, превратившись в одно сплошное и холодное настоящее. Она замерзла до самых костей, и мелкая дрожь, начавшаяся глубоко внутри, уже не прекращалась, став частью её естества.

Наконец, впереди, из расселины между двумя угрюмыми и голыми скалами, показался новый замок. Он был больше, мрачнее и казался древнее владений Сигурда. Грубые каменные стены, сложенные из неподатливого камня, вросли в скалу. По гребню стен, за зубчатым парапетом, виднелись неподвижные фигуры стражников, а между зубцов, насаженные на пики, сурово взирали на мир обглоданные ветрами черепа врагов. Над всем этим, как венец этой твердыни, возвышалась единственная каменная башня. Слепая, глухая и неприступная.

Корабль с глухим стуком причалил к узкому, заваленному скользкими валунами, пирсу.

Гуннхильд крепко взяла Леру под локоть и повела по неровным камням своим твёрдым неспешным шагом. Её присутствие было странным, но горьким утешением. Единственным знакомым якорем в абсолютно чужом мире.

Ворота с тяжёлым скрипом распахнулись, поглотили их немногочисленную процессию и с оглушительным грохотом захлопнулись, отрезав последнюю связь с внешним миром.

Двор был пуст и безрадостен. Даже воздух здесь был другим. Густым, пропахшим золой, влажным деревом и чем-то кислым, напоминающим о забродившей похлёбке. Никто не вышел навстречу. Лишь несколько угрюмых служанок, мелькнувших в дверях амбара, проводили её беглыми и полными нездорового любопытства взглядами.

Хальвдан, не обернувшись и не удостоив её ни единым взглядом, пересёк двор и скрылся в главном доме, растворившись в его темноте.

Их перехватила светловолосая служанка, коротко приказала Гуннхильд направиться в другую сторону коридора, а сама, не церемонясь, поволокла Леру вверх по крутой лестнице, и втолкнула в покои на втором этаже. Дверь закрылась, и Лера осталась в полном одиночестве.

В центре комнаты стояла широкая кровать, застланная звериными шкурами. Грубый стол, пара сундуков, оружие на стенах и больше ничего. Лера медленно подошла к узкому оконцу и прижалась лбом к холодной, почти ледяной поверхности. Снаружи уже сгущались сизые сумерки, окрашивая фьорд в цвет чернил и стали.

Она не знала, сколько прошло времени. Может, час. Или два. Дверь открылась без стука, и на пороге возник Хальвдан. Он скинул плащ и кольчугу, оставшись в одной простой полотняной рубахе. Его движения были резкими и лишёнными какой-либо церемонности.

— Ляг, — глухо произнёс он.

Сердце Леры упало куда-то в пятки, оставив в груди ледяную пустоту. Она застыла у окна, не в силах пошевелиться. Он не стал повторять. В два шага он преодолел расстояние между ними, схватил её за плечо и грубо поволок к кровати. Лера попыталась вырваться, но его хватка была железной.

Он не смотрел ей в глаза. Его лицо было каменной маской, на которой не читалось ни страсти, ни гнева, ни даже простого интереса. Это был долг. Обряд, который нужно совершить, чтобы скрепить договор.

Когда он пригвоздил её к шкурам своим весом и задрал юбку, она зажмурилась, пытаясь уйти в себя, сбежать из этого тела, этой комнаты, этой жизни. Но боль, острая, разрывающая, унизительная, вернула её в реальность с жестокой отчётливостью. Она вскрикнула, но звук застрял в горле, задавленный его тяжестью. Он действовал быстро, грубо, без каких-либо ласк, как будто выполнял самую неприятную, но необходимую работу.

Когда всё закончилось, он поднялся с неё, поправив рубаху. Его взгляд на секунду задержался на её лице, залитом беззвучными слезами, но в его глазах ни дрогнула ни одна черта.

Потом он наклонился и, не говоря ни слова, дёрнул из-под неё простыню. На грубом полотне алело ярко пятно. Доказательство исполненного долга.

С этим трофеем он развернулся и вышел, хлопнув дверью.

Тишина, наступившая после, была оглушительной. Тихие и прерывистые рыдания, наконец, вырвались наружу, сотрясая её истощённое тело. Лера лежала и смотрела в тёмный потолок, почувствовав, как внутри неё что-то окончательно и бесповоротно сломалось, рассыпавшись в прах. Он был не просто груб. Он был жесток в своём абсолютном и леденящем душу безразличии. А она была вещью, чья ценность была подтверждена несколькими каплями крови на простыне.

В этом мире не было места для чего-то настоящего. Даже для боли.

Первые несколько дней в замке Хальвдана слились для Леры в однородную массу серого света за узким окном и приглушённых звуков за тяжёлой дверью. Время текло не часами, а приливами отчаяния, что накатывали в гробовой тишине и отступали, оставляя на душе лишь солёную кору апатии.