Проданная драконом, купленная Смертью (СИ) - Юраш Кристина - Страница 24

— Потому что мне так захотелось, - послышался ответ, когда я шла рядом с ним, рассматривая дворец.

Сомневаюсь, что кому-то удавалось здесь побывать.

— И я… не хочу, чтобы ты мёрзла в тумане. Не хочу, чтобы ты в страхе металась по комнате, пока доктор зашивает твою почти смертельную рану. Не хочу, чтобы ты страдала, когда можно просто… отдохнуть, - послышался мягкий голос.

Он щёлкнул пальцами.

Из ниоткуда возник стол — низкий, из чёрного стекла. На нём — чайник из матового серебра и две чашки. В них — не чай.

Свет.

Мягкий, мерцающий, как лунный отблеск на воде.

— Что это? — прошептала я.

— То, что ты хочешь, чтобы это было, — улыбнулся Смерть. — Хоть чай со смородиной. Хоть вино из забытых садов. Слёзы твоего мужа, который осознал, что потерял тебя. Скажи — и будет.

— Слёзы мужа, я так полагаю, здесь, - рассмеялась я, показывая на пустую кружку.

Мой смех разрушил тишину и покой дворца. Он казался кощунством в таком месте. Он насмешливым эхом разнёсся по бесконечным коридорам.

Я покачала головой.

— Хотя… Ничего не надо, - улыбнулась я.

— Я настаиваю! - произнёс Смерть.

— Эх! Ну тогда давайте слёзы бывшего мужа, - улыбнулась я.

Я чуть не добавила “без сахара”. Хоть посмотрю, сколько он наплакал. Но что-то говорит о том, что мне принесут пустую кружку.

Тёмная фигура Жнеца выросла перед нами и почтительно поклонилась.

— Сейчас принесут, - улыбнулся Смерть, глядя на меня. - Может, ещё что-то?

— Нет, спасибо! Одних слёз моего бывшего мужа вполне достаточно! - кивнула я.

Смерть кивнул. Не с разочарованием. С пониманием.

— Может, ты чего-то хочешь? - настойчиво спросил Смерть.

— Эм… Честно? Я ничего не хочу, - улыбнулась я, разглядывая старинные часы, которые только заметила.

Ему нравятся часы. Это очень даже мило.

— Ты опять расстраиваешь меня, - заметил Смерть с улыбкой. - Ты снова решила идти против естественного хода событий. Дважды. Один раз, когда ты вернула душу в тело, а второй раз, когда стала в дверях с криком “Не пущу!”. Я ведь хотел забрать её ночью, тихо… Чтобы утром пьяному мужу сообщили, что его супруга скончалась.

— Но тут появилась я и всё испортила, - прошептала я. — Ты знаешь, что я не могла поступить иначе. Я не хотела оставить ребёнка сиротой. Я не хочу, чтобы бедняжка ушла неизвестно куда, бросив малыша одного в этом жестоком мире.

— Что значит “неизвестно куда”? - спросил Смерть.

— В ту таинственную дверь посреди тумана, — ответила я. — Может, если бы я знала, что за ней на самом деле, я бы… Я бы не так усердствовала. Но я не знаю.

— Придется открыть тебе секрет. За этой дверью то, чего человек хотел больше всего на свете, — заметил Смерть. — Его мечта. Его утешение. Его вечный покой.

Мне показалось, что Смерть говорит правду. Я своими глазами видела родных Марины, друзей Лиама…

— А откуда ты знаешь, чего именно хочет человек? — прошептала я. — Ведь желания… они же разные. У кого-то — любовь. У кого-то — месть. У кого-то — просто… чтобы боль прекратилась. Иногда люди вообще не знают, чего хотят!

Он остановился. Посмотрел на меня — долго, пристально, как будто видел не только моё лицо, но и каждую незажившую рану в душе.

— Сейчас покажу, — сказал он, взмахнув рукой. Откуда-то сверху из темноты опустилось огромное зеркало в чёрной раме, вырезанной в виде сплетённых костей.

Пока что оно ничего не отражало.

— Загляни в него, — прошептал Смерть, касаясь моей спины лёгким, почти невесомым прикосновением. — И увидишь своё самое заветное желание.

Я подошла к зеркалу, и зеркальная гладь ожила.

Я ждала увидеть Абертона.

Его колени в грязи. Тихий шёпот запоздалых оправданий. Его слёзы раскаяния на мраморе. Его дрожащие пальцы, цепляющиеся за надпись с моим именем.

Я ждала месть, облачённую в скорбь.

Я ждала справедливость, одетую в траур.

Но зеркало не слушало мои ожидания. Вместо рыдающего на могиле Абертона я увидела то, что тут же захотелось закрыть руками и закричать: «Не смотри!».

В зеркале была я в чёрном платье без бретелек, с распущенными волосами, будто только что вышла из воды.

И Смерть — в том самом плаще, что шелестит, как крылья ночи, с белыми прядями, рассыпанными по плечам, как лунный пепел.

И его губы… Они касались моих — не как призрак, не как тень, а страстно, жадно, по-настоящему. Как будто целовали не тело, а саму душу.

Как будто в этом поцелуе — не прощание, а начало.

Я задохнулась, глядя на это страстное начало кино для взрослых.

— Что… Что это? — вырвалось у меня, и голос сорвался в кашель — резкий, неловкий, будто я пыталась вытолкнуть из горла не воздух, а стыд.

И только сейчас я осознала, что где-то глубоко внутри, под слоями обиды, горечи и ярости, я жаждала этого.

Не его власти. Не его милости.

Его.

— Ох… — вырвалось у меня, и я закашлялась, будто меня уличили в чём-то постыдном.

Будто зеркало не отразило мечту — а вырвало прямо из сердца наружу признание.

Я никогда не признавалась себе в этом. Ни разу. Ни словом. Ни мыслью. Я думала, что ненавижу его. Что боюсь его. Что он — закон, а я — бунт.

Но сейчас я почувствовала, как губы горят — не от стыда.

От желания.

Словно душа уже знала вкус его поцелуя.

И тело… Тело жаждало его снова.

Хотя поцелуя между нами никогда не было.

— Оно… Сломалось, — прошептала я, чувствуя, как зеркало выворачивает мою душу напоказ.

— Оно не ломается с тех пор, как впервые отразило первую слезу, — ответил Смерть, не отводя взгляда от нашего поцелуя в стекле.

— Да ладно. Всё ломается! Сегодня, видимо, наступил тот самый день! — прошептала я, пытаясь загородить собой картинку. — Жаль, хорошее было зеркало!

Я нервничала, паниковала, понимая, что там в зеркале отношения вот-вот зайдут очень… Хотела сказать «далеко». Но правильнее будет слово «глубоко»! И это хорошо, что звука нет! Вот если бы был бы звук!

Я смотрела на Смерть. Смотрела в его глаза — чёрные, но в них не было искр.

Только тишина.

Та самая, что бывает после грозы, когда мир замирает, не зная — кончилось ли наказание или только началось.

Он смотрел на зеркало.

На нас.

И впервые за всё время —

он не улыбался.

Его пальцы, всегда такие точные, такие холодные, дрогнули.

Он отвёл взгляд — не от стыда, а от боли.

Потому что даже Смерть не может смотреть на то, что он не должен желать.

— Это… это не то, что я хотела! — вырвалось у меня, и я отвела взгляд, будто могла стереть изображение силой воли. — Я хотела… справедливости! Я хотела, чтобы Абертон страдал! Чтобы он знал, что потерял меня навсегда!

Смерть медленно подошёл.

Так близко, что я почувствовала его дыхание — ледяное, но от него внутри всё горело.

— Ты лжёшь, пылинка, — прошептал он. — Ты давно перестала хотеть его боли. Ты хочешь моей боли.

— Почему боли? — удивлённо спросила я.