Проданная драконом, купленная Смертью (СИ) - Юраш Кристина - Страница 20

Сердце билось так громко, что, казалось, даже шахматные фигуры слышат его.

— Ну что ж… Начнём, — вздохнул доктор.

— Одна партия — одна жизнь, — улыбнулся Смерть, словно напоминая правила. — Начнём с матери или ребёнка?

— Давай с ребёнка, — решил доктор, растирая переносицу.

Доктор сделал ход.

Белая пешка шагнула вперёд.

Смерть не шевельнулся.

Просто поднял руку и едва заметно провёл пальцем в воздухе невидимую черту.

И чёрный ферзь сам двинулся по доске плавно, как тень, как приговор.

Я не понимала правил. Но я чувствовала игру, глядя на лицо доктора и количество фигур на доске.

Каждый ход — как удар ножом. Каждая пауза — как последний вздох.

Доктор вспотел, прокашлялся. Помассировал висок. Сделал глоток чая.

Пальцы дрожали — не от страха, а от напряжения воли и концентрации.

Я понимала, что мы проигрываем по двум признакам. Наших фигур осталось так мало, и то, что доктор заметно нервничал. Я видела, как дрожит кружка в его пальцах, как он достаёт платочек и утирает пот с лица.

Сама мысль о том, что на кону жизнь малыша, не давала мне расслабиться ни на секунду.

Доктор поставил одну фигуру в центр чёрных фигур.

В комнате повисла тишина. Такая, что было слышно, как матерятся мухи.

Внезапно доктор откинулся на спинку кресла и устало улыбнулся.

— Шах и мат, — сказал он, вздыхая с облегчением. — Я выиграл.

Смерть посмотрел на доску.

Потом перевёл взгляд на доктора.

И похлопал — медленно, элегантно, как аристократ на балу.

— Браво! Отличная партия! Ты сегодня в ударе, друг мой, — сказал он тёплым голосом. — Жизнь мальчика — твоя.

У меня камень упал с души. Так, стоп… У неё сын?

Я выдохнула — так резко, что, кажется, все страхи, нервы и переживания вырвались наружу вместе с воздухом.

Я понимала, что играть на жизнь человека — это неправильно. Но в то же время осознавала, что не каждому Смерть дает право на последний шанс, когда все надежды потеряны. Это знак уважения. Милость.

Впереди была еще одна партия. Фигуры становились на место, а Смерть взял кружку чая и сделал глоток. Сердце забилось, когда он прикоснулся к ней губами, словно оставляя на фарфоре поцелуй.

— Тебе не надоело стоять? — спросил он, поставив кружку и переводя взгляд на меня.

— Да нет, вроде бы, — вздохнула я.

— Иди сюда, — послышался тихий шелест голоса.

Рука в черной перчатке поманила меня, а я вздохнула и пошла. Ноги сами шли к нему, а сердце замирало. Неужели? Это словно шахматы. Он сделал ход. Теперь ход за мной.

Я остановилась возле его кресла. Сейчас старое потертое кресло напоминало черный величественный трон между мирами.

Смерть посмотрел на меня.

Потом опустил глаза на мягкий широкий подлокотник.

— Садись сюда, — сказал он тихо. А его рука скользнула по черной старинной коже, указывая место.

Я замерла.

Сердце замерло.

Даже доктор перестал дышать.

— Я… эм… могу и постоять, — прошептала я.

— Садись, садись, — закивал доктор, глядя на меня испуганно. — Это великая милость… Величайшая из милостей…

— Хорошо, — вздохнула я.

Я подошла.

Медленно.

Как будто каждый шаг — через лезвие бритвы.

Опустилась на край подлокотника.

Не касаясь его.

Не смея.

Его пальцы коснулись моей кожи — ледяные, но от этого холода по телу пробежала дрожь… не страха. А чего-то другого. Чего-то, что я забыла за десять лет брака с драконом без сердца.

— Опять дрожишь, пылинка, — прошептал он, и его дыхание коснулось моего виска. — Неужели настолько страшно?

Я не ответила.

Потому что сердце билось так громко, что я боялась — он услышит, как оно зовёт его по имени.

— Ты всё ещё пахнешь отчаянием, пылинка, — прошептал Смерть, пока доктор сосредоточенно расставлял свои фигуры на места. — Но теперь в тебе есть гнев. А гнев… делает тебя опасной.

Он поднял глаза на меня.

— Я надеюсь, ты не забудешь, кто дал тебе этот гнев.

— Я благодарна тебе за еще один шанс, — прошептала я.

— Благодарность — это хорошо. Но… Если ты снова нарушишь баланс… — его пальцы скользнули к моей шее, не сжимая, только ощупывая пульс, — я приду не как гость.

Я приду как тот, кто забирает.

Доктор не заметил этого. Он думал о своем.

— И всё же… Я иногда надеюсь, что ты нарушишь, — усмехнулся Смерть.

Я не дрожала от страха.

Я дрожала от осознания: он знает, что я сделаю, если он заберёт Марину. Он знает, что я снова перейду ему дорогу.

И он… ждёт этого.

Что это? Ловушка?

Он хочет, чтобы я не рисковала?

Или наоборот, рискнула?

После этих слов мне стало не по себе. Если до этого я была спокойна, то сейчас я понимала, что еще один поход за грань ради спасения может обернуться для меня… западней.

Его пальцы легли на моё запястье — не как цепь, а как обещание.

Я не заметила, как партия за жизнь бедной Марины началась. Доктор сосредоточился на фигурах и композиции на доске. Боже, если бы я хоть что-то понимала в этом!

Хотя, мне кажется, тогда бы мне было еще страшней!

Тихий стук белой фигуры, поставленной на доску. И тихий шелест черной фигуры, скользящей по доске по велению магии.

Каждый раз, когда белая фигура падала и скатывалась за край доски, я сжимала кулаки.

— Шах и мат, друг мой, — вздохнул Смерть, а мои глаза расширились от ужаса. — Увы…

— Нет, — прошептала я, оборачиваясь на Смерть. — Нет, пожалуйста, не надо!

— Ее время вышло, — услышала я голос Смерти. — Мне жаль.

— Ну если тебе жаль, то зачем ты ее забираешь! — прошептала я.

— Помни про свое обещание, пылинка, — услышала я голос. И Смерть растворился прямо в кресле, оставив после себя запах пепла, роз и озона.

Я сидела на ручке кресла, доктор растирал лицо руками, глядя на застывшую на доске смертельную комбинацию фигур.

Внезапно послышался женский крик.

— Роды! — дёрнулся доктор Эгертон. — У нее начались роды! Быстрее!

Я бросилась за доктором, не думая, не дыша — только ноги несли меня по коридору, будто сама жизнь мчалась навстречу смерти.

В палате Марина извивалась на кровати, хватаясь за простыни, лицо её исказилось от боли, глаза — полные ужаса и прощания.

— Доктор… — выдохнула она, и в этом слове было всё: мольба, прощание, последняя надежда. — Спасите… хотя бы его…

— Держись! — рявкнул доктор, уже расстёгивая свой халат и хватая чистые полотенца. — Нонна! Воды! Бинты! И не стой как памятник несчастной любви — шевелись!