Попав в Рим (ЛП) - Адамс Сара - Страница 27

Я отрываю взгляд от её прекрасного лица. (Чёрт, не прекрасного. Просто…ладно, прекрасного.) Читаю чёртов список. Но прежде чем начать, замечаю, как её пробрала дрожь.

— Замёрзла? – спрашиваю я, слишком уж оживлённо.

— Ага. Тебе не кажется, что здесь вдруг резко похолодало?

Я пожимаю плечами с лёгкой гримасой, затем вскакиваю с дивана и хватаю плюшевое одеяло, брошенное на кресло. Возвращаюсь, накидываю ей на плечи и начинаю заворачивать, как пищевую плёнку, вплоть до шеи. Теперь она человеческая буррито. Я ещё раз крепко затягиваю угол, чтобы убедиться, что ей тепло и уютно, и засовываю кончик под «горлышко» (которое теперь где-то на уровне мочек её ушей). Её глаза расширяются от недоверия – она не понимает, серьёзно я или нет. Я серьёзен. Я создал самодельное «целомудренное» одеяло.

— Эм…спасибо? – говорит она, едва сдерживая смех.

Теперь, чувствуя себя в безопасности, я снова сажусь рядом, беру блокнот.

— Просто стараюсь быть гостеприимным.

— Да-да. Мистер Гостеприимство. Именно так я и представляю Ноя Уокера. – Я бросаю взгляд на её голову, торчащую из плюшевой буррито, и не могу сдержать улыбку. Она всё равно выглядит чертовски мило, так что я опускаю глаза и читаю её список.

1. Исследовать город.

2. Сходить на рыбалку.

3. Сделать что-нибудь захватывающее.

4. Сыграть в «Эрудит».

5. Научить меня готовить твои пайкейки.

— Сыграть в «Эрудит»? – переспрашиваю я, опуская блокнот. Она каким-то образом умудрилась ослабить «буррито», и теперь одеяло свободно лежит у неё на плечах, раскрытое спереди, как его обычно носят нормальные люди. Меня это совершенно не устраивает.

— Ага. – Она проводит пальцами по волосам, будто расчёской.

— Тебе не нужен я, чтобы играть в «Эрудит».

— Одной играть скучно. Я точно выиграю.

Я скептически хмыкаю.

— Я имел в виду, что в «Эрудит» можно играть где угодно. Это не уникально для нашего городка.

Она высвобождает ноги и обнимает колени, прижимая их к груди, и, слава богу, снова заворачивается в одеяло с головы до ног.

— Вообще-то…я не смогла найти никого, кто согласился бы играть со мной дома.

Я смотрю на её мягкое лицо и опущенные глаза, пока она делает вид, что ковыряет красный лак на ногтях ног. Но я знаю, что она избегает зрительного контакта только потому, что смущена. По телу прокатывается волна желания защитить её, и мне вдруг хочется найти всех, кто когда-либо отказывался с ней играть, и заставить их провести с ней всю ночь за партией. И вы улыбнётесь, и вам понравится! Что за кретины не хотят с ней дружить? Она добрая. Весёлая. Лёгкая в общении. Шикарная. Непостижимо, как она до сих пор одна.

— Посмотрим, – говорю я, стараясь звучать резко и уклончиво, хотя мы оба знаем, что я это сделаю. Я снова просматриваю список. — Захватывающе, да? Какое у тебя определение «захватывающего»?

— Сьюзан сказала бы – всё, что может сломать кость, заставить меня улыбнуться или вообще хоть как-то участить мой пульс.

— Ну, тогда секс со мной отпадает. – Я тут же морщусь, как только это срывается с языка. Её рот открывается от изумления. — Прости…Я хотел пошутить, но у меня всегда слишком сухая подача, и...

— Не извиняйся! – Её лицо озаряется радостью. — Ты пошутил! Мистер Классический Мужчина только что выдал похабную шутку, и теперь я обязана записать это в дневник как лучший день в моей жизни.

— Я думал, я Мистер Гостеприимство?

Она тычет меня в щёку.

— Какие ещё шутки у тебя там припасены?

Я с преувеличенной драматичностью откидываюсь в сторону, будто её сила меня опрокинула.

— Боже, не надо так грубо.

Теперь она качает головой, широко улыбаясь, глаза сияют от восторга.

— Я даже не узнаю тебя.

Я выпрямляюсь и прочищаю горло. Пора становиться серьёзным и заканчивать с играми. Игры ведут к флирту. А флирт – к неприятностям.

— Вернёмся к твоей Сьюзан. Ты сказала ей, что остаёшься в городе дольше?

— Да. И это прошло не очень хорошо.

— Она тебя за это пилила?

Она набирает полную грудь воздуха, и её губы забавно трепещут, когда она выдыхает. Мне нравится эта её сторона – неряшливая, неидеальная. Ей это к лицу.

— Она была в ярости. Пыталась убедить меня, что я безрассудна и эгоистична, потому что не сказала, где нахожусь, и сбежала от деловых обязательств, на которые даже не соглашалась! – Её голос повышается на последних словах, и мне…в каком-то смысле нравится видеть в ней этот огонь.

— А потом она вытянула из меня, что я живу с холостяком…И, пытаясь представить тебя безобидным, я сказала, что ты владелец пекарни. А потом, возможно, случайно так тебя расхвалила, что теперь она уверена: я готова бросить всю карьеру ради парня.

Я поднимаю бровь.

— Расхвалила? И что же ты сказала?

Её щёки розовеют, и она уклоняется от ответа, закатив глаза.

— Неважно. Я до сих пор не верю, что я здесь и вот так противостою Сьюзан. Я…я годами ничего не делала для себя. – Она замолкает, и я не спешу заполнять тишину. — Хотя Сьюзан не совсем неправа. Уехать из города без телохранителя, без того, чтобы кто-то из моей команды обеспечил мне безопасное жильё, – это действительно безрассудный. – На её губах играет мягкая улыбка. Будто она хочет гордиться, но не уверена, имеет ли право.

Я опускаю взгляд на блокнот в руке и беру ручку.

— Что ты делаешь? – спрашивает она, когда я вычёркиваю «Сделать что-то захватывающее» из её списка.

— Поздравляю. Ты уже сама выполнила один пункт.

Амелия смотрит на зачёркнутую строчку, и кажется, будто она хочет прижать листок к щеке, как вчера мою руку. Её глаза полны эмоций, и я вижу, как она глубже дышит, чтобы не расплакаться.

Нет. Только не слёзы, пожалуйста. Я не умею с ними справляться.

Пытаясь разрядить обстановку, я легонько стучу костяшками по её колену и тут же жалею о прикосновении.

— Не то чтобы тебе нужно моё одобрение, но я думаю, что уехать было правильным решением. Твоя Сьюзан звучит как настоящая брюзга.

Амелия смеётся и кладёт голову на спинку дивана. Мой взгляд скользит по длинной открытой линии её шеи, и когда я снова встречаюсь с её глазами, она уже пристально смотрит на меня.

— О, это точно. Эта женщина не разрешает мне ничего. Но…она хороший профессионал. Именно благодаря ей моя карьера достигла таких высот. Плюс, по-своему, она была рядом со мной чаще, чем в последнее время моя собственная мать.

— Но ты не счастлива, – говорю я, наполовину как вопрос, наполовину как утверждение.

Внутри меня всё кричит, что мне плевать, счастлива ли она. Я даже не хочу, чтобы она была в моём доме, занимала место на моём диване, заставляла меня быть добрым к ней своими щенячьими глазами и солнечным характером.

Но черт возьми, если мне все равно, то почему я спрашиваю? Почему я уже придумываю, куда еще можно сводить ее, пока она здесь? С кем ей стоит познакомиться. Что заставит ее улыбнуться. Что, возможно, заставит ее взглянуть на меня с теплотой в глазах. Я так зол на себя сейчас, что готов пнуть стену.

— Иногда я счастлива. – Она опускает глаза, снова начинает ковырять лак с ногтей и складывает кусочки в аккуратную кучку. — Или, по крайней мере, была. Наверное.

Она отворачивается, и я понимаю, что разговор для нее закончен. Это чувство мне слишком знакомо, так что я не стану давить. Она сможет поговорить со мной, когда будет готова. Или никогда, если не захочет. Мне все равно. Я здесь просто чтобы быть для нее безопасным убежищем, хоть ненадолго, потому что так велела бы мне моя бабушка.

Ее взгляд цепляется за что-то на кухне, и я вижу, как на ее пухлых губах появляется мягкая улыбка.

— Цветы, которые я тебе подарила. Ты поставил их в вазу.

Я – желе в ее руках. Бесхребетное, растекающееся, дрожащее, бесполезное желе.

— Вообще-то, это одна из старых ваз моей мамы. Отец подарил ее ей. — Я не могу оторвать взгляд от ее нежной улыбки, и меня так злит, что я не могу скрыть от нее факты своей жизни, как хотел бы. Обычно я не люблю говорить о родителях. Или вообще о чем-то, что заставляет меня что-то чувствовать. Я не из тех, кто охотно делится эмоциями. Но почему-то, когда голубые глаза Амелии обращаются ко мне, я чувствую себя обнаженным. Мне хочется рассказать ей все.