Лекарка поневоле и опять 25 примет (СИ) - Муратова Ульяна - Страница 3

И откуда в тщедушном теле столько прыти?

Давлик всё так же мужественно принимал удары на себя, трубя ей в тон непонятым лосём:

— Ну ма-а-ам! Хва-а-атит!

— Крысю-юк подколодный! Я на тебя жизнь положила, а ты с-супротив матери-и!.. — вдруг завыла та, осела прямо наземь и принялась громко картинно рыдать в передник.

Я подкралась сзади и наложила на обнажившийся загривок сильнейшее успокоительное заклинание, а затем ласково, как больному ребёнку, промурлыкала:

— Мы сейчас зельице выпьем и полегчает нам, правда?..

Она всхлипнула и кивнула, а Луняша тем временем очнулась и решительно потребовала:

— А ну грабли свои убрал, недоумок!

— Да нужна ты мне, как луна в обед! — оскорбился Давлик и руки убрал, демонстративно обтерев их об штаны. — Тоже мне нашлась принцесса… навозная!

Такого Луняша стерпеть не могла:

— Ах ты ж соплежуй великовозрастный! — воскликнула она, чётко копируя отцовские интонации.

— А ты — мымра! — не остался в долгу Давлик, и эти двое начали задорно выкрикивать витиеватые оскорбления, явно капитализируясь на опыте предков.

Луняша — на отцовском, её идеологический оппонент — на матушкином, и так хорошо у них получалось, с таким чувством, что я аж заслушалась.

— Явно не спелись, — прокомментировала с улыбкой, глядя на тётку Фалью.

— Слава Солару, — слабым голосом ответила та.

— Хлебните лекарства. Это зелье на основе вытяжки из танатника. Расширяет сосуды и ускоряет кровоток. Кстати, настоечку вашу я конфискую, явно не помогает она вам. А зелье по маленькой ложечке каждое утро принимайте две недели, а потом на приём ко мне.

Я на всякий случай поклонилась порогу, затем проводила её в дом, нашла глазами почти пустую здоровенную бутыль с настойкой и, воспользовавшись магически наведённой на пациентку апатией, прибрала её к рукам.

— И не забудьте за обзывательства извиниться. Без извинений ни вас, ни Давлика я больше не приму, — пригрозила я, вышла на улицу, где всё ещё упражнялись в бранных экзерсисах моя помощница и траволюбивый бычок.

— Луняша, пойдём! — окликнула я, и та демонстративно вздёрнула подбородок и повернулась к оппоненту идеально прямой от презрения спиной.

Оказалось, что в драке она всё же пострадала. На скуле наливались красным две царапины, а нос покраснел и шмыгал.

— Шаромыжницей меня назвал… Слюнтяй рыхлобрюхий! — раздосадованно топнула она, когда мы отошли от чужой калитки.

— Дай полечу, — потянулась я, и Луняша со вздохом позволила.

Царапина ссохлась на глазах и покрылась тонюсенькой белёсой корочкой.

— Ты следующий раз не лезь на рожон, ладно?

— Да как же она тебя — и шлюхой, а? — от всей души возмутилась Луняша. — Ты вон какая деловая — всё одна, всё сама, всё так ладно и чётко. Всех по росту расставила, даже батьку моего да старосту. А она… дура старая!

Помощница с такой искренностью махнула рукой, что на душе у меня потеплело. А ведь если бы я с детьми не тянула, то у меня могла быть дочка её возраста. Вот такая открытая, неиспорченная и добрая.

— Она болеет. Больные люди не всегда адекватны. Не всегда ведут себя достойно. Старайся не обращать внимания. На все оскорбления отвечать — никакой отвечалки не хватит, ты просто живи своей жизнью, гни свою линию, и пусть они текут мимо, как вода под мостом.

— Та просто обидно, — резюмировала Луняша, и в целом я с ней согласилась.

Обидно, когда ты от всей души зелье варишь, а тебя потом шлюхой называют. И было б за дело… Хотя!

Я только сейчас допетрила, что в шлюхи меня записали чуть раньше, когда обнаружили в моей постели голого бессознательного мага. Не удивлюсь, если по версии селян это я его до такого состояния укатала.

Нет, ну надо же так вляпаться — никакого удовольствия и урон по репутации на ровном месте. Как говорится, fortuna caeca est.

Чтобы отвлечься, откупорила бутыль с настойкой, нюхнула и тут же отдёрнула от себя. Из горлышка несло такой сивухой, что стало понятно — старый лекарь любил настаивать не только зелья.

М-да, это тебе не винишко.

Подойдя к дому, мы заметили две незнакомые мужские фигуры.

— Это ещё кто? — шёпотом спросила я у помощницы.

— Как кто? Погорельцы же, — тихо ответила Луняша. — Вон тот, старый и седой — батька ихний — напился и избу по пьяни поджёг, а сынок-то дома не ночевал, — многозначительно добавила она. — А у кого и где ночевал — так то никому по сей день не ведомо.

Да, вот уж, действительно, всем тайнам тайна.

Нас ожидали двое: немолодой мужик с выбитыми зубами и следами былой красоты на лице и его годящийся скорее во внуки сын — греческий бог. Идеальный, точёный профиль, смоляные кудри средней длины, небрежно спадающие на широкие плечи, словно светящаяся изнутри медовая кожа, преступно длинные для мужчины ресницы… Любой актёр при виде этого Аполлона рыдал бы кровавыми слезами зависти.

— Что-то случилось? — спросила я, отрываясь от созерцания мужского великолепия.

— Ясного вечера, госпожа целительница, — отозвался греческий бог бархатистым голосом. — У отца вон зуб разболелся. Вылечить бы…

И так он это сказал, будто все звёзды с неба пообещал.

Луняша восторженно всхлипнула и размякла.

Я несколько удивилась, ведь для того, чтобы зубы болели, требовалось как минимум их наличие. Мужик с виду похвастаться таковым не мог, а когда открыл рот, я решила уволиться, забрать Шельму и уйти жить в лес отшельницей. Там такая разруха… действительно, не в клозетах, а в головах.

— Значит так, по зубам я не специалист, поэтому дам противовоспалительное и обезболивающее, но зуб нужно удалить. У меня ни инструментов…

«Ни желания, ни перчаток латексных, ни костюма химзащиты…» — подумала я, но вслух ничего не сказала. Всё же есть такое понятие, как медицинская этика. А мы, как говорит местный староста, не без понятиев.

— Да куда ж мы поедем-то? На какие барыши? Погорельцы мы… Вы уж полечите его, пожалуйста, — вкрадчиво попросил греческий бог.

Чем я могла полечить чёрные от кариеса пеньки зубов? Прикладыванием подорожника?

Парень умоляюще взял меня за руку и посмотрел огромными чёрными очами прямо в душу. А я… даже не дрогнула.

Хорош, конечно, но затаённой сумасшедшинки в глазах нет. Нос слишком ровный, без хищной горбинки — скучный какой-то. Фигура пропорциональная — тоже скучная. Кудри эти лежат, будто их трое стилистов укладывали, ни в стороны не торчат, ни в колтуны сбиться не норовят. Кадык вообще дурацкий — его еле видно. Ресницы смотрятся, как опахала приклеенные. И губы… полные, ярко очерченные, но вот абсолютно неинтересно, как они целуют.

— Могу обезболить и воспаление снять, — ответила я, забирая руку. — Но зуб удалять или лечить нужно будет в другом месте. Я не зубной врач.

Такой вариант пациентов устроил, хотя я подозревала, что через неделю увижу их снова.

Когда за ними закрылась дверь медкабинета, Луняша тихонько протянула, глядя греческому богу вслед:

— Манкий такой…

— А мне не понравился, — из чувства противоречия высказалась я.

Хотела добавить, что Эрер куда привлекательнее, но вовремя прикусила язык.

Осознание того, насколько крупно вляпалась в чувства к домашнему особисту, пришло позже, когда Луняша уже ушла, а мы с Шельмой собрались прогуляться в лесу.

Ощущение одиночества и непонятности накатило такое, что хоть вой.

Да, может, я и выбралась из Армаэсской ямы долгов и презрения селян, но… что я буду делать в этом мире? Шельма, ещё не достигшая возраста экзистенциальных кризисов и приступов саморефлексии, с мявами носилась по высокой траве, гоняя лунных бабочек, и я попыталась смириться с тем, что отныне со мной будет лишь она.

Ну… и чёрт с ним!

Отогнав подальше упадническое настроение, решила вот что: Эреру лучше было уйти, потому что удержать его обманом или утаиванием я бы всё равно не смогла.

Теперь нужно им просто переболеть…

Иллюстрация: Луняша