Воронцов. Перезагрузка. Книга 5 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 5

— Вот это и есть полевой шпат, — сказал я, показывая эти зёрнышки Прохору и ребятне. — И такого нужно много. Очень много.

Прохор взял одно зёрнышко, повертел в пальцах, разглядывая на свет:

— А где же мы его много такого найдём? — спросил он с некоторым сомнением. — Крохи ведь совсем.

Я тут же при нём чиркнул рукой ещё раз по песку с гранитной крошкой, перебирая между пальцами. На ладони оказалось штук пять точно таких же зёрнышек.

— Вот, — ответил я, показывая новую находку. — Ищите такие же места, где вдоль берега будет не речная галька, а именно вот такой вот гранитный камень. Ну и желательно, чтобы песок тоже проступал. Это верный признак того, что здесь может быть полевой шпат.

Ребятня загорелась. Тут же рассыпались вдоль берега, каждый выбрал себе участок и принялся за поиски. Кто-то копошился в песке, кто-то промывал его в воде, кто-то просто перебирал камешки.

— А как узнать, что это точно он? — спросил худенький мальчик, имени которого я не знал.

— Смотри, — я взял одно зёрнышко полевого шпата и потёр его о рукав. — Видишь, как блестит? И на ощупь гладкий, словно стеклянный. И ещё — если посмотришь на свет, то увидишь, что он чуть прозрачный.

Мальчик кивнул, явно запоминая всё, что я говорил.

— А ещё, — добавил я, — если его потереть о другой камень, он не крошится, а царапает его. Это потому, что он очень твёрдый.

Мы двигались вдоль берега, останавливаясь в местах, которые казались перспективными. Я объяснял, показывал, помогал отличать полевой шпат от обычных камешков. Ребята быстро учились, и вскоре уже сами находили нужные зёрна без моей помощи.

К полудню жара усилилась, и мы сделали привал в тени прибрежных ив. Расстелили на траве холстину, высыпали на неё всё, что успели собрать. Получилась внушительная горка белых и розоватых зёрен — на мой взгляд, граммов триста, не меньше.

— Неплохо для начала, — одобрил я. — Но нам нужно больше. Гораздо больше.

— А сколько всего надо? — спросил Прохор, прикидывая объём работы.

— С полпуда хотя бы для начала, — ответил я, мысленно рассчитывая необходимые пропорции для фарфоровой массы. — Тогда мы сможем сделать первую партию посуды.

Прохор присвистнул:

— Немало… Но справимся, раз надо. Верно, ребятки?

Ребятня дружно закивала, явно воодушевлённая первыми успехами.

После короткого отдыха мы продолжили поиски. Теперь, когда все знали, что именно искать и где, дело пошло веселее. К тому же, мы двигались вверх по течению, где берег становился всё более каменистым, и полевого шпата попадалось больше.

Я заметил, что у каждого из ребят выработался свой метод поиска. Кто-то предпочитал промывать песок в воде, наподобие старателей, вымывающих золото. Кто-то методично перебирал прибрежный песок, просеивая его через пальцы. Кто-то выбирал места, где волны намывали тёмные полосы на песке — там шпата попадалось больше.

Прохор тоже не стоял в стороне — он помогал ребятам, подбадривал их, организовывал работу. Под его руководством они разделились на пары, каждая из которых отвечала за свой участок берега.

К середине дня у нас набралось уже больше килограмма полевого шпата. Мы остановились на обед — хлеб, сало, лук, запивая всё водой из реки. Еда на свежем воздухе, после физической работы, казалась особенно вкусной.

— А правда, что из этого камешка можно сделать посуду? — спросила маленькая девочка, Дуняша.

— Не только из него, — ответил я. — Нужна ещё глина особая, и кварц, и несколько других составляющих. Но полевой шпат — очень важный компонент.

— А как вы его в посуду превратите? — не унималась любопытная Дуняша.

Я задумался, как объяснить сложный процесс производства фарфора на языке, понятном ребёнку девятнадцатого века.

— Это похоже на волшебство, — начал я. — Сначала мы измельчим все камни и глину в тончайший порошок, смешаем их в правильных пропорциях, добавим воды и вымесим, как тесто. Потом из этого теста слепим посуду — чашки, тарелки, кувшины. Дадим им высохнуть, а потом положим в печь, очень-очень горячую. И в этой печи наша глина превратится в фарфор — белый, прочный, звенящий, как стекло.

Глаза Дуняши расширились от восхищения:

— Это и вправду волшебство!

Я улыбнулся:

— Нет, это наука. Знание того, как устроен мир, и умение использовать эти знания.

— А откуда вы всё это знаете, Егор Андреевич? — спросил Прохор, и в его голосе звучало искреннее уважение.

Этот вопрос всегда был для меня сложным. Как объяснить им, что я из будущего, из мира, где всё это — азбучные истины?

— Много книг читал, — ответил я уклончиво. — И много ездил, многое видел. И вы дети, если к дяде Фоме будете ходить на уроки — тоже много полезного узнаете.

Прохор кивнул, принимая этот ответ. Для него, как и для большинства людей этого времени, книжное знание было чем-то почти сверхъестественным, доступным лишь избранным.

После обеда ребята продолжили поиски с новыми силами. Они, уже наловчились в этом деле и работали всё быстрее и эффективнее.

Вскоре они собрали добрых килограмм пять этих зёрнышек — гораздо больше, чем я ожидал за первый день.

— Молодцы! — похвалил я, оглядывая уставшие, но довольные лица. — Отличная работа!

Тем временем, пока ребятня собирала полевой шпат, мы подготовили всё остальное.

Мужикам сказал тем временем дробить собранный материал, просеивать. С Семёном мы смешали смесь в нужных пропорциях, а именно: взяли белой глины чуть больше половины, уже без металла, после обработки светильным газом; полевого шпата — чуть меньше трети; кварца чуть меньше четверти — использовали наш песок после обработки светильным газом.

Процесс обработки был не из лёгких, но мужики справлялись на удивление хорошо. Глину мы предварительно вымочили в больших деревянных чанах, чтобы избавиться от примесей. Затем слили воду и дали ей немного подсохнуть до состояния густой массы. После этого через холщовые мешки отфильтровали оставшиеся примеси.

А на следующий день, когда просушили и слегка обожгли полевой шпат, добавили чуть меньше трети к общему объёму. Утро началось рано — с первыми петухами мы уже были на ногах.

Полевой шпат после обжига приобрёл лёгкий розоватый оттенок и стал более хрупким — растолочь его в порошок не составило большого труда. Мужики работали с энтузиазмом — всем было интересно, что же получится в итоге. Женщины, которые шли в лес за грибами да ягодами, с любопытством заглядывали в мастерскую, а потом шушукались между собой, гадая, что за чудо мастерит барин.

Пока Семён делал стекло и разливал его по формам, мы стали делать формовку. Из мягкой полученной массы лепили изделия вручную. Масса была приятной на ощупь — пластичной, гладкой, без комочков. Она легко принимала форму, которую мы ей придавали.

— Прохор, смотри, как надо, — показывал я. — Берёшь вот такой кусок, разминаешь в руках, чтобы не было пузырьков воздуха, и начинаешь формировать дно чашки. Стенки делаешь тонкими, но не слишком — иначе треснет при обжиге.

Прохор аж, высунув от усердия кончик языка, старательно повторял мои движения. Получалось у него неплохо.

Я сказал, что на будущее лучше всё это делать на гончарном круге, а потом, чтоб получались одинаковые комплекты, будем использовать формы, как для бутылок, только попроще — можно из дерева сделать опресовку и уже потом ставить на обжиг.

С обеда до позднего вечера, пока Семён не разлил стекло, наши изделия сушили с краю печи — чтоб избежать сильного жара, но и чтоб подсохли быстрее. Воздух в мастерской был наполнен запахами глины, дыма и свежего дерева. За окнами день клонился к вечеру, в небе появились первые звёзды, но никто не спешил домой — всем хотелось увидеть результат нашей работы.

Мы поставили получившиеся слегка корявые блюдца и чашечки в печь для первого обжига. Обжигали при температуре около девятисот градусов. Определить такую температуру в условиях девятнадцатого века было непросто, но я нашёл способ. Заранее приготовил несколько металлических пластинок из разных сплавов с известными мне температурами плавления. Когда начинала плавиться одна пластинка, но ещё держалась другая, я знал, что температура находится в нужном диапазоне.