Тетушка против (СИ) - Алатова Тата - Страница 41

Поначалу Люка писал ровно, это был с детства знакомый мелкий почерк, однако чем ниже спускались строки, тем беспорядочнее становились буквы.

«Кристин — ключ, — это были явно рассеянные размышления, которым человек предавался бессонными ночами. — Почему Кристин? Какая связь с раствором?»

«Кровь — объем? Лилии — экстракт? Пепел — пропорции?»

«Глэдис сама по себе преданная? Или?..»

«Исследовать структуру болотных кристаллов».

«Кристин блуждает по болотам, но не разговаривает со мной».

Потом характер надписей менялся, Люка писал нервно, торопливо, некоторые строчки наползали друг на друга, и разобрать слова оказалось сложнее.

«Глэдис одержима. Не видит? Не хочет видеть?»

«Анри не просто чудак… Он опасен».

«Насколько верным нужен новый слуга? Я верный?..»

«Верные всегда мертвые».

«Замок хочет крови».

«Не любой крови».

«У них одинаковые носы».

«Черт».

Послышался шорох юбок, и Рауль крупно вздрогнул — он настолько погрузился в эти ужасающие послания, что забыл о Пруденс за своей спиной. Она же прошла мимо и коснулась кончиками пальцев бледно-зеленых, полупрозрачных букв.

— Жиль говорил, что Люка прятал слова в камень, — прошептала она. — Он говорил: «Замок злой, замок хочет крови. А чужую не берет», — тут она обвела похожие слова на стене. — Очевидно, что замок принимает только кровь Флери. С готовностью открывает вам все свои секреты. «Кристин — ключ, — прочитала она вслух. — Почему Кристин? Какая связь с раствором?». Ох, ваша светлость…

И она села на скамью, не спуская глаз со стены, словно надеясь понять наконец, что же тут случилось.

У Рауля не осталось больше сил разгадывать эти ужасы. Он молча опустился на пол у ее ног, едва прислонившись виском к шершавой плотности дешевой юбки. Это было совсем легкое касание, но оно приносило утешение. Прикрыв глаза, он погрузился в тишину, а слова Люки так и кричали внутри его головы.

И не было никакой возможности ни забыть о них, ни заставить замолчать.

— А носы-то у кого одинаковые? — саму себя спросила Пруденс, тяжело вздохнула, будто это было самым важным сейчас.

Рауль продолжал молчать. Его мутило — от замка, от того, что надо держать лицо, отправляться завтракать, вести себя так, чтобы не напугать домашних.

Ему было пронзительно жаль того, совсем недавнего Рауля, который мечтал поцеловать Пруденс. Ведь больше нельзя отворачиваться от правды, пульсирующей в его голове криком Люки: отец был чудовищем. И Кристоф был чудовищем. Возможно, все Флери именно такие, и Рауль, как порядочный человек, должен позаботиться о том, чтобы новые чудовища перестали появляться на свет.

И Жанна… Жанна, кажется, считала точно так же, раз всеми силами увиливала от брака. Она видела, знала и понимала больше, чем ее брат и сестра.

Он ощутил, как дрожь прошла по его позвоночнику, заставила содрогнуться все тело, а горло свело болезненными сухими спазмами. И тут же теплая широкая рука легла ему на плечо.

— Вот что, ваша светлость, — добродушно сказала Пруденс, — пойдемте-ка мы с вами прогуляемся.

— Но ведь завтрак… — вяло возразил он, хотя не испытывал вовсе никакого аппетита, а также сил, чтобы вести светские беседы.

— И черт с ним, — решительно отмахнулась она, наклонилась к нему, ткнула локтем в спину, безо всякой почтительности подгоняя подняться, как будто он был заупрямившимся мулом, и вывела-таки из комнаты, закрыв дверь за кошмарными надписями.

***

Осень здесь, на юге, всегда была ласковой. В столице Рауль тяжело привыкал к холодам и пронизывающим ветрам, да так и не привык, каждый год впадая в беспричинное раздражение, кутаясь в теплые одежды и пропуская балы. Он попытался представить Пруденс среди роскоши бальной залы, в пышном наряде, с перьями в прическе, с мушками на светлой коже — и по всему выходило, что она могла бы украсить собой любое самое высокородное собрание.

Если бы ему больше повезло с предками, то он бы заработал (слово-то какое противное, фу) для нее на шелка и кружева, на броши да кулоны… И Рауль позволил себе малодушную передышку, чтобы еще немного помечтать об этой женщине, прежде чем отказаться от нее навсегда.

— Пруденс, — позвал он, находя в этих нехитрых мечтах забвение от невеселых мыслей, — Пруденс, моя милая Пруденс, вам нравится мерцающий, как крыло стрекозы, шелк или густой бархат, в котором тонет рука?

— Шелк? — фыркнула она. — Вы видели, сколько нынче он стоит? Двести монет за локоть. Да я едва чувств не лишилась, покупая Пеппе отрезы на платья. А что такое? Прикидываете гардероб для Соланж?

— Или же атлас цвета «вздох ангела»? Что бы вам захотелось надеть самой?

— Хороша бы я была в шелках на кухне, нечего сказать.

— А если не на кухне? А в бальной зале? Под звуки музыки, при свете тысячи свечей…

Тут Пруденс прямо-таки расхохоталась.

— Как же мне должно не повезти, чтобы оказаться в этом аду! Вы еще помните, что там творится? Душно, тесно, знай себе уворачивайся от вееров да турнюров, да еще и ноги тебе норовят оттоптать. Право, я каждый раз не могла дождаться, когда уже Пеппа решит вернуться в тишину дома…

Тут она замолчала, вспомнив, что и дома-то у нее никакого уже нет.

Они брели вниз по холму, не особо думая о направлении. На редких терновниках вразнобой чирикали пташки. Растрепанные метелки полыни серебрились на растрескавшейся оранжевой глине. От болота тянуло тиной, а от деревни ветер доносил запах дыма. У девчонки, пытающейся согнать с холма нагло карабкающихся вверх пестрых и тощих коз, Пруденс раздобыла несколько лепешек из ячменя и горсть прошлогодних маслин, мелких и сморщенных.

— Прекрасно, ваша светлость, — довольно сказала она, вернувшись с добычей, — все лучше, чем разгуливать на голодный желудок. Вы как знаете, а я, пока не поем, и на человека-то не похожа.

Рауль, остановившись, молча смотрел, как она смахивает пыль и жухлую траву с плоского камня, как раскладывает на листьях нехитрое угощение — черт, даже на каком-то древнем валуне Пруденс наводила уют, — и остро ощущал свою никчемность. Вместо того чтобы мечтать о нарядах, которые этой женщине не очень-то и нужны, он ведь мог позаботиться о еде для нее!

— Да садитесь же, — она похлопала по камню рядом с собой. — Вот увидите, сейчас вам мигом станет легче.

Он покорно повиновался, примостился на неудобном валуне, опустил голову, глядя на свои руки и пытаясь представить четки в них.

— Жанна права, — признался Рауль с тихой скорбью, невыносимо жалея себя, а еще больше — юную, жизнерадостную Соланж, — монастырь — вот единственный удел для Флери, если в нас осталась еще хоть капля порядочности. Укрыться от мира, надеясь сохранить тем самым и постыдные тайны нашей семьи, и последнюю крупицу фамильной чести.

— Тю! — пренебрежительно отозвалась Пруденс, нисколько не преисполнившись величием его жертвы. — Это вы просто у Лафона служить не хотите, вот и ищете, как увильнуть.

— Вы не понимаете! — задохнулся он от возмущения, вскинул голову, и замер, жадно вглядываясь в ее лицо, выразительное и знакомое до каждой черточки. Круглое, с мягкими и крупными губами, с темными серыми глазами, очень светлой кожей, непривычной в краю смуглых и черноволосых людей. Пруденс была самой обыкновенной, но его сердце отказывалось это принимать. Сейчас она небрежно щурилась, не желая разделить с ним его меланхолию.

— Я понимаю вас, — сказала Пруденс спокойно. — Вы разочарованы и напуганы. Величие ваших предков, которыми вы привыкли гордиться, обернулось кошмаром. И вам хочется сбежать, как ребенку.

Ее слова разозлили Рауля — он ведь практически опустился до мольбы, добиваясь ее. Отринул все принципы — не одна женщина, так другая, какая разница, — настойчиво, снова и снова заявляя о своих чувствах. А она считает его напуганным ребенком! Его, графа Флери, известного на всю столицу своей дуэлянтской храбростью!

«Пруденс совершенно права, — шепнул премерзкий внутренний голос, который в последнее время так и норовил поспорить, — еще позавчера ты был помолвлен с ее племянницей. Сегодня собрался в монастырь. Каким же легкомысленным мотыльком ты выглядишь в ее глазах…»