Черный обходчик (СИ) - Криптонов Василий - Страница 31

— Догадываюсь, — буркнул я.

Не догадаться о том, что без пилюль, которые показывала мне Таня, здесь не обошлось, мог только полный дебил. На свои сто двадцать лет Леопольд уж точно не выглядел.

— Ну и, стало быть, вот. — Он развёл руками. — С тех пор Изольда поддерживает моё существование в текущем виде. Разумеется, ей пришлось мне открыться. Я знаю о вашей службе многое. И знаю о том, что я — так называемая пустышка, к вознесению не способен. Именно поэтому Изольда не позволяет мне тихо и спокойно помереть от старости. Каждый раз, когда разговор заходит об этом, дело заканчивается слезами. Я — всё, что у неё есть, если умру окончательно и бесповоротно, она не сможет себе этого простить. Слишком настрадалась, когда узнала о гибели наших отца и матери.

Леопольд затянулся и выпустил дым.

— Вы — пустышка? — Я изумлённо смотрел на него. — Но почему? С такой-то биографией… Я, конечно, не то чтобы спец, но мне кажется, что пустышки не уходят добровольцами на фронт. Тем более, имея на руках бронь! Они выжидают до последнего — вдруг там как-нибудь всё само разрулится и без них обойдётся. Пустышки не любят принимать решения. Боятся рисковать. Да в принципе — не любят действовать!

— Так и я не люблю. Возможно, вопрос упирается в это. Моё любимое действие — отсутствие действия. Деятелен я становлюсь лишь для того, чтобы поскорее покончить с деятельностью и вернуться к своим любимым занятиям, праздности и созерцательности. — Леопольд снова рассмеялся. — Вот сейчас, к примеру, с ужасом думаю о том, что скоро придётся идти на службу. Я по-прежнему работаю в оркестре, семь лет назад перешёл из грибоедовского театра в филармонию. И утешаю себя лишь тем, что рано или поздно спектакль закончится, я вернусь домой, лягу на диван и снова буду делать ничего. Вот это — моё любимое занятие! Это — то, чему готов отдаваться изо дня в день, фанатично и самоотречённо. У меня случались романы, но женат не был никогда. Стоило на долю секунды представить, что рядом со мной будет постоянно находиться некто, имеющий право на то, чтобы нарушать мой покой, как меня перекашивало от ужаса.

— А как же Изольда?

— О, с Изольдой мы заключили соглашение много лет назад. Она не мешает мне проводить время так, как я привык, а я не отказываюсь ежедневно принимать пилюли, которые она приносит.

— Ежедневно? — переспросил я.

— Ну да. А что?

— Да нет. Ничего.

Ежедневно. Ну, логично — Изольда продлевает жизнь брата день за днём, поддерживает его в том состоянии, в каком увидела в госпитале. Уже восемьдесят лет, получается — если ранили Леопольда в конце войны.

А Изольда ведь — не обходчик. Пилюли ей не выдают…

— А вы никогда не спрашивали Изольду, где она берёт пилюли? — вырвалось у меня.

— Разумеется, спрашивал, — удивился Леопольд. — Она сказала, что получает их на службе, это часть её жалованья. Излишками делится со мной. А что? — Он поправил очки и посмотрел на меня. — Почему вы об этом спрашиваете?

Мне до зарезу хотелось сказать, почему. Но понимал, что если полезу сейчас в чужую семейную тайну, Изольда мне этого не простит.

— Да так. Просто уточнил. А можно, я вас сфотографирую?

Аристократически тонкие брови Леопольда поползли вверх.

— Могу узнать, для чего?

— Хочу проверить одну деталь.

— Пожалуйста.

Леопольд раздавил в пепельнице окурок, скрестил на груди руки и посмотрел на меня.

Я достал телефон, щёлкнул камерой. Жадно впился взглядом в снимок.

Не-а. Ни намёка на свет. Пустышка, как она есть. Можно сказать, эталонный экземпляр.

— Вижу, я вас разочаровал, — заметил Леопольд.

— Разочаровали. Врать не буду.

Он криво улыбнулся.

— Знали бы вы, как глубоко разочарован я сам. Но убедить Изольду в том, что пожил достаточно, и продлевать моё существование далее не имеет смысла, мне не удаётся. Быть может, удастся вам? Изольде вы нравитесь. Она с таким восторгом рассказывала о вашем появлении в отеле. А потом вдруг загрустила. В последние дни сама не своя… Что-то случилось? — Леопольд пытливо посмотрел на меня.

— Да нет, — двойственным образом ответил я. — Изольда просто чрезвычайно остро восприняла одну ерундовую ситуацию… В общем, она за меня формально типа отвечала, была наставницей. А я там чуть не погиб — исключительно по собственной инициативе. Ну, в общем, я-то уже и забыл, а она…

— О-о-о… — Леопольд покачал головой. — Она этого не забудет. Скверно, очень скверно.

Он вздохнул, как человек, осознающий, что вечером вместо дивана с пивом придётся на другом конце города чистить пятитонный аквариум.

— А отчего у неё такие комплексы? — спросил я и, кажется, у меня получилось не подпустить в голос раздражения.

— Так… сложилось.

— А подробнее?

— Ну… Сложно сказать. Комплекс причин, я полагаю. Почему-то каждый раз, как Изольда брала на себя ответственность за чью-либо судьбу, это заканчивалось плохо. Здесь и случай с мамой, которой она помогла бежать, и проклятие отца… Наверное, это было началом. Затем была омерзительная история с умершим литератором.

— Да, в двадцатом году, — вспомнил я.

— Она вам рассказывала? Ну да, тот пустышка. Изольда своими глазами увидела, что бывает, когда относишься к пустышке как к чему-то одушевлённому. Она ведь искренне верила, что сумеет помочь этому бумагомарателю. Полагаю, после той истории она и со мной так носится. Хватило впечатлений. Не хочет подобной участи для родного брата и пытается предотвратить.

— Ну, это как-то мелко…

— Был ещё один случай. Я так толком и не понял, когда Изольда успела поработать в учителях. Она говорила расплывчато, и я, в основном, восстанавливал это из оговорок. Может, она и вовсе не работала, а просто уговорила какого-то беспризорника пойти в школу, соблазнив возможностями, которые даёт образование.

— И что?

— Я так понял, что у мальчишки были серьёзные подельники. Которые восприняли идею в штыки. А когда заразившийся идеализмом моей сестры парень упёрся, ему воткнули нож в сердце.

— Хренасе… Ребёнку?

— В иные времена, Тимур, иные люди не делают различий между детьми и взрослыми, мужчинами и женщинами. Как говорили в одном фильме: «Ничего личного, просто бизнес». Мне, кстати, всегда было интересно: как именно это должно утешить жертву? Мол, слава богу, меня убивают, потому что я помешал моим друзьям зарабатывать деньги, а не потому, что переспал с женой своего босса? Признаться, сколь ни пытаюсь, не могу осознать преимущества. Я готов согласиться, что гибнуть с криком «За Родину, за Сталина!» — действительно несколько смещает акценты в восприятии ситуации. Но «просто бизнес»?.. Не понимаю.

— Вряд ли это говорится для жертвы, — задумчиво сказал я. — Скорее уж для себя.

— Полагаете? — заинтересовался Леопольд.

— Угу. Убивать с удовольствием — дураков мало. Убивают со злости или по необходимости. И надо как-то себя успокаивать. Мол, я это не из личной ненависти, а так требовали обстоятельства.

— Действительно. Тогда и впрямь всё складывается логично.

— И сколько лет вы об этом думали, не находя решения?

— Да я не то чтобы думал. Так, крутилась мысль в голове. Теперь будет крутиться какая-нибудь другая.

Тут меня уже зло взяло. Я встал, возвысился над Леопольдом.

— Послушайте, ну вам хотя бы стыдно должно быть. Изольда расшибается в лепёшку, чтобы обеспечить вам приличную посмертную жизнь, а вы сидите тут и думаете обо всякой херне. Причём, ладно бы ещё хоть думали! А то так — в голове крутите от безделья.

Леопольда моя вспышка не смутила. Он улыбнулся.

— Послушайте, вся эта ерунда — выбор Изольды. Мы говорили об этом тысячу раз. Мне лично не нужно ничего. Вы, в своём молодом идеализме, должно быть, полагаете, что все пустышки, узнав, что после смерти им не полагается ничего, впадают в панику? Мечутся, истерят, рыдают? Так позвольте вас удивить: это вовсе не так. По крайней мере, далеко не всегда так. Ничто устраивает многих, в частности — меня. Я проваливаюсь в ничто каждую ночь, когда засыпаю. Если однажды не проснусь — что с того? Я не буду чувствовать ничего. Нет субъекта восприятия — нет проблемы. Я не раз находился при смерти, стоял на краю гибели. И мне не страшно, поверьте. А вот Изольде — да.