Черный обходчик (СИ) - Криптонов Василий - Страница 30

Изольда вернула на стол графин, который, может, вообще был из какого-то там хрусталя. А рядом с ним поставила вскрытую коробку с пакетированным чаем. Я хмыкнул.

— Что? — спросила Изольда.

— Да ничего. Просто интересно, как ты живёшь…

— В меру сил и способностей, — улыбнулась Изольда. — Как дела на работе?

— Зашиваемся.

— Ясно.

— Я не на совесть давить пришёл.

— Понимаю. Я спросила, ты ответил. Всё нормально.

— Да нифига не нормально! — порвало вдруг меня. — Хватит повторять, как заклинание: «Всё нормально, ты не виноват». Когда нормально, не убегают и не закрываются дома. Когда такое происходит — значит, есть какие-то проблемы. Я поговорить пришёл, как друг и коллега. Не агитировать, а спросить, чем помочь…

— Изольда, ты представишь мне своего гостя? — вдруг послышался голос.

Я наклонился вперёд и увидел за холодильником светловолосого высокого мужчину. Что такое «аристократические черты лица» я до сих пор как-то не задумывался, но сейчас, увидев этого персонажа, понял: это они и есть.

Мужчине было хорошо за пятьдесят, как соседу. Он смотрел на меня сквозь очки без оправы со сдержанным любопытством. Облачённый в халат, держал под мышкой книгу с торчащей из неё закладкой.

Я встал, почувствовав, что сейчас так будет правильно.

— Это Тимур, мой коллега, — устало сказала Изольда. — Тимур, это — Леопольд Генрихович. Мой родной брат.

— Видящий? — спросил я, протянув руку.

— Нет, — улыбнулся Леопольд Генрихович и ответил мне холодным крепким рукопожатием. — Сочувствующий. Обычная пустышка, которой сердобольная сестра вот уже скоро сто лет не даёт раскрыть свой пустопорожный потенциал, продолжая во что-то верить. А вы, я смотрю, собираетесь пить чай? Не прикажете составить компанию?

Как отвечать на такие вопросы по-аристократически, я не знал. В общаге у нас другие языки в ходу были. Неопределённо угукнул.

Леопольд сделал вид, что именно такого ответа и ждал. Присел к столу напротив меня.

Светски заметил:

— Прекрасная погода, не правда ли?

— Великолепная, — обронила Изольда. И вдруг решительно поднялась. — Я вас оставлю, пожалуй. Хочу немного прогуляться, грех будет не насладиться таким чудесным днём. Прошу меня простить, — и быстро вышла из кухни.

Мы с Леопольдом молчали до тех пор, пока не хлопнула входная дверь.

— Не возражаете, если закурю? — спросил Леопольд.

Я пожал плечами.

— А Изольда не возражает? Это ведь её квартира, насколько понимаю.

— Правильно понимаете.

Леопольд подошёл к окну, открыл. Присел на подоконник и вынул из кармана пачку сигарет. Вопросительно посмотрел на меня. Я мотнул головой.

Леопольд закурил, выпустил облако ароматизированного дыма. Горько сказал:

— Не возражает. Изольда уже очень давно ничему возражает и ни с чем не спорит. Вообще ни с чем.

— Как-то плохо верится, уж простите. Я с Изольдой, конечно, не так давно знаком, но слабовольной и нерешительной её не назовёшь.

— О, да! Тут вы правы. Решительности ей всегда было не занимать. В отличие от меня. Несмотря на то, что мы близнецы. — Леопольд грустно улыбнулся.

Я от неожиданности закашлялся.

Леопольд покивал:

— В это тоже сложно поверить, понимаю. По возрасту меня скорее можно принять за отца Изольды… Впрочем, мы никогда не были похожи. Изольда — копия папы, а я пошёл в мать. Но воспитывали нас одинаково, родители очень старались делать так, чтобы мы всего получали поровну. Чтобы никто не чувствовал себя обделенным. Одни и те же приходящие учителя, одинаковые блюда на завтрак, обед и ужин, подарки на именины и рождество — на одну и ту же сумму. Но характер воспитанием не изменить. Я меланхоличен, склонен к задумчивости и самосозерцанию. А Изольда совсем не такая. Нет ничего удивительного в том, что как только мы выпорхнули из-под родительского крыла, разлетелись в разные стороны. Изольда, ещё будучи в Смольном, заразилась социалистическими идеями. Эта её подруга, Ляля Рейснер… — Леопольд покачал головой. — До сих пор вспоминаю с содроганием. Ураган, а не девушка. А я — человек иного склада. На политику, социальное устройство общества мне всегда было глубоко плевать. Я увлекался музыкой, учился в консерватории. Февральскую революцию встретил, будучи уверенным, что это ненадолго, и очень скоро всё вернётся на круги своя… Если бы знал тогда, как сильно ошибаюсь. За февральской революцией грянула октябрьская. Тут я уже, конечно, не смог остаться в стороне. Примкнул к белому движению, как и мой отец. Именно тогда у нас состоялся последний, как мы думали, разговор с Изольдой. — Он вздохнул. — Сказать, что тяжёлый — ничего не сказать. Изольда всем сердцем поддерживала большевиков и отступаться от своих убеждений не собиралась. «Будь ты проклята!» — крикнул ей отец на прощанье. Это были последние слова, которые Изольда от него услышала. Маме удалось бежать за границу. Позже я узнал, что произошло это при содействии той самой Ляли Рейснер, Изольда уговорила её помочь. Но мама прожила недолго, всего пять лет после эмиграции. Умерла, как тогда говорили, от тоски. Сейчас это состояние называют депрессией… А мы с отцом воевали под знаменами Врангеля. В ноябре двадцатого года отец погиб, обороняя Перекоп. Я тогда тяжело заболел, на фронте свирепствовал тиф. Эвакуироваться вместе с остатками армии не сумел, лежал в горячке. Чудом избежал ареста и расстрела. Раздобыл фальшивые документы, долго скитался по Крыму, затем по Малороссии. В двадцать шестом году вернулся в Петроград. Город было уже не узнать, конечно. И, разумеется, никаких надежд на то, что былое вернётся, не осталось. Но мне повезло, удалось найти работу. Тапером в синематографе. Вы знаете, что это такое?

— Предположу, что связано с музыкой?

Леопольд грустно улыбнулся.

— В то время синематограф был немым. На экране демонстрируется фильм — тогда говорили «фильма», — а тапер играет на рояле, создавая таким образом звуковое сопровождение. Я выдерживал два, а иной раз и три сеанса подряд. Наигрывал попурри из опереток и романсов. Мои консерваторские педагоги могли бы мной гордиться. — Он горько рассмеялся. — Но, разумеется, никого из них я не навещал — хотя о некоторых знал, что сумели пережить и революцию, и голод. Я жил под чужим именем. Стал Трофимом Пономаренко — мещанином, уроженцем города Житомир. Леопольд Генрихович умер. Наводить справки об Изольде я не пытался. Мне не хотелось знать, что стало с моей сестрой, не мог простить ей гибель отца и матери. Но судьба распорядилась иначе. Во время одного из сеансов я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Встретившись с Изольдой глазами, вздрогнул. С тех пор, как мы расстались, она почти не изменилась… Для вас, наверное, будет дико это слышать, но я был готов к чему угодно, слишком много насмотрелся за годы скитаний. Вплоть до того, что меня арестуют прямо во время сеанса. Я не видел сестру больше десяти лет и понятия не имел, чего ожидать. А Изольда просто подошла ко мне, обняла и заплакала.

Леопольд раздавил окурок в стоящей на подоконнике пепельнице.

— Изольда уже была видящей?

— Да. Но мне, разумеется, об этом не сказала. Она всю жизнь пыталась меня опекать, будто малого ребенка. И морочила голову ещё долго, почти двадцать лет. Мы жили под одной крышей, но я не имел ни малейшего представления, чем в действительности занимается моя сестра. О существовании призрачного мира узнал, когда умирал в госпитале. Это было в самом конце войны, я был тяжело ранен при штурме Бреслау… Что? — Леопольд посмотрел на меня. — Удивлены тем, что противник советской власти пошёл воевать за эту власть?

— Да при чём тут власть? Вы же не за неё, а за страну воевали.

— А вы мне нравитесь, молодой человек. Интересно рассуждаете. — Леопольд поджёг ещё одну сигарету. — Я мог бы получить бронь, уехать в эвакуацию. Работал тогда в оркестре Кировского театра. Изольда умоляла меня это сделать… Но я не согласился. Не считал возможным для себя, человека с военным опытом, отсиживаться в тылу. После ранения меня привезли в госпиталь. Какими правдами и неправдами Изольда сумела туда попасть, не знаю. Когда она приехала, я лежал в бреду. Прогнозы были крайне неутешительными, жить мне оставалось едва ли сутки. И именно тогда Изольда впервые заставила меня выпить пилюлю. Вы ведь знаете, о чём я говорю?