Большое изменение – Книга 2. Перед рассветом - Прокудин Александр - Страница 13

Типичная судьба детей и внуков многих Предтеч, отметила про себя Оливия. В самом начале Изменения и до недавнего времени от появившихся на свет Алков и Ников отказывались довольно часто.

– А теперь Артур, – предложила Анна, чего хватило, чтобы толстяк покраснел.

– Артур Киркхауз, – произнёс он, заметно волнуясь. – Не знаю, что вам рассказать. Всё то же, что раньше… У нас семейная ферма – недалеко от границы с Мексикой. Дед переехал туда после первой Ночи Проклятых, с тех пор мы там и живём. Хотел помочь семье заработать денег на настоящее ранчо. Надеюсь, правительство сдержит обещание и выплатит наши деньги хотя бы родственникам. Как вы думаете, профессор?

Профессор ответил неопределённым жестом, который можно было понять и как «непременно», и как «откуда мне знать».

– Хорошо бы, – ответил за него Макслоун с мечтательным вздохом.

– Саманта? – продолжил Лаймс.

– Сначала она, – не разнимая скрещённых на груди рук Саманта кивнула на Оливию.

Флоренс не стала противиться.

– Оливия Флоренс, – представилась она. – Внучка Иуды Пилата.

Тишина, повисшая в комнате секунды на три-четыре, сменилась многоголосым изумлением:

– Что-о?!

– Она не шутит?

– Ни хрена себе!

– Надо же, а я к ней подкатывал! Как простой смертный! – присвистнул впечатлённый Альфред Макслоун.

Подождав, пока стихнет шум, Оливия продолжила:

– До двадцати лет пережила четыре покушения. От рук Церкви в семье погибли все. До последнего времени жила в Стивенс-сити, штат Северная Вирджиния. Работала учительницей… Пока не появился профессор с предложением спасти всё человечество. Достаточно?

– Какое тут может быть «достаточно»? Ты внучка Иуды Пилата! – воскликнула Саманта. Она села на перевёрнутый вперёд спинкой стул и наклонилась в сторону Оливии.

– Спрашивай, – предложила Флоренс. – Что тебя интересует? Каково это, когда твоя прабабка убивает твоего деда? Или когда твоя мать умирает у тебя на руках? Что тебе любопытнее?

– Полегче! Я же не знала… – Саманта пошла на попятную. – Просто очень уж неожиданно. Верно?

– Что есть, то есть, – сказала Пэтти, а Анна добавила: – Ты рок-звезда!

Оливия приняла сомнительный комплимент молча. Пока кто-нибудь, типа Альфреда, не сказал очередной неловкости, Лаймс двинул разговор дальше:

– Саманта, пожалуйста. Теперь ваша очередь.

– Ок, – на этот раз она не стала спорить. – Откровенность за откровенность. Я из Чикаго. Фамилия – Олсон. От родителей ушла подростком и, поверьте, на это были причины. Все бабки, которые государство давало нам на то, чтобы мы прятались от Церкви, предки спускали на наркоту и бухлишко. Не скажу, что сильно от них отличаюсь. Попробовала всякого. В какой-то момент даже побывала на зоне. Моя дочь, про которую вы знаете… – Саманта сделала паузу на вздох, глаза её погрустнели. – Моя дочь раскусила, кто я на самом деле. И не желает со мной общаться ни в каком виде. Вот для чего мне нужны были эти поганые бабки. Я попросила бы у неё прощения, увезла бы её куда-нибудь и обеспечила новую жизнь. Такую, какой у неё никогда не было.

В помещении «аквариума» повисла тишина. Представление Саманты было самым откровенным и неожиданным из всех – для столь циничной, полной сарказма персоны.

– Ну вот… Теперь вы знаете друг о друге больше, – подытожил Лаймс. – Надеюсь, это поможет нам…

– Постойте… – подал голос Артур с теперь уже известной фамилией – Киркхауз. – А Джим?

Как всегда о незаметном Духе, хоть он и не делал ничего, чтобы этой незаметности добиться, забыли. Про себя Оливия отметила, что, пожалуй, он был единственным, про кого ей действительно было бы интересно что-то узнать. При побеге с «Розы» он серьёзно удивил всех, проявив себя настоящим лидером, в одиночку нашедшим единственно верный путь к спасению от смерти.

– Да-да, Джим! Расскажи-ка о себе тоже! – поддержал Артура Альфред.

Дух спокойно и размеренно заговорил:

– Моя фамилия – Коллинз. Когда я родился, мои родители состояли в рядах Церкви. Были осуждены за участие в Ночи Проклятых. Отсидели свой срок. На данный момент – мертвы. Я вырос в приюте Церкви.

Предтечи получили новую порцию изумления, пусть и не такую внушительную, как в случае с Оливией.

– Сюрприз за сюрпризом! – воскликнул Альфред.

– То есть ты, Предтеча, родился и жил в Церкви? А почему они тебя не… – спросила Саманта, заменив последнее слово красноречивым жестом – провела большим пальцем по горлу.

– Сначала они не понимали. Думали, я просто странный, – ответил Джим. – О Духах тогда было мало известно, а я ведь был одним из самых первых. Что со мной делать думали всем приходом. Решили оставить в живых и воспитать в лоне Церкви. В семнадцать лет я сбежал.

– То есть тот, кому Церковь промывала мозги с самого детства, вдруг от неё отрёкся? – Саманта Олсон не унималась. – Мы должны этому верить?

– Ты что? Думаешь, что Джим… – попробовал встать на сторону Духа Артур. – Такого не может быть.

– На серую мышь, грохнувшую полбазы морских пехотинцев, тоже никто не думал, – упомянула Саманта события, уничтожившие проект «Адекват».

– Но ведь именно Джим спас нас на «Розе», – за Духа заступились и близняшки.

– И что? – Саманту было не сломить. – Это же Дух! Он вообще мог преследовать какие-то свои цели.

Оливия тоже было собралась сказать что-нибудь (ещё не зная что), в защиту Джима, но этого не потребовалось.

– Так и было, – он неожиданно подтвердил слова Саманты. – Я просто сдержал клятву, которую дал сам себе.

– И какую же? – в раздражении Саманта поднялась и воткнула руки кулаками в талию. – Что за привычка у вас Духов, по каждому вопросу тянуть кота за яйца!

– Я поклялся никогда не оказываться на стороне тех, кто убил моих родителей, – ответил Джим.

После этих слов Дух закрыл глаза. Неким непостижимым образом Оливии – и не только ей, всем – стало понятно, что больше он не проронит ни звука. Флоренс смотрела на Джима Коллинза с искренним сочувствием. Честно говоря, он и раньше ей нравился, и не только потому, что благодаря ему им всем удалось спасти свои жизни. От Джима исходили свойственные Духам уверенность и спокойствие – такие дефицитные в их трагически сложившихся жизнях. Чисто по-женски Оливия, всю свою жизнь нуждавшаяся в защите, ценила эти качества в мужчинах, и машинально отмечала внутри себя интерес к тем из них, рядом с кем чувствовала себя спокойнее. Теренс был тоже из таких, но, положа руку на сердце, с Духом ему, как представителю Ников, сравниться было трудно.

– Ну и компашка у нас, – пробубнила Саманта, подводя черту. – Хоть сериал снимай.

– Я повторю то, что уже говорил, – сказал Лаймс. – Главное, что мы живы и у нас есть надежда. Мы ещё можем выиграть. Или, как минимум, побороться за свою судьбу.

– Раковые, поражённые болезнью клетки хотят жить не меньше здоровых. И они так же готовы биться за жизнь, они так же стремятся оставить после себя потомство, для которого сделают всё, чтобы занятое ими тело, которое они – искренне! – считают «своим», обеспечило им максимально долгое, сытое, безоблачное будущее…

Великий Отец произносил свою речь в звенящем напряжением безмолвии. Его голос, твёрдый и густой, заставляющий внимательно ловить каждое произнесённое им слово, гулко разносился по высокому залу церемоний, покрывая доверенное ему пространство до последнего сантиметра. Архонты – три женщины и семеро мужчин, облачённые в тёмно-бордовые бархатные мантии с капюшонами – сидели перед говорящим полукругом и слушали его, замерев.

Сам Великий Отец был одет в подобное же одеяние, но с оторочкой рукавов и капюшона золотым позументом. Архонты восседали на массивных, старинных, как минимум полуторавековых, деревянных стульях, с высокими, уходящими вверх спинками. Великий же отец расположился в кресле – ещё более массивном и ещё более старинном. Стояло оно пусть и на небольшом, но символически значимом возвышении – сантиметров на десять выше уровня пола, – располагая сидящего в кресле выше остальных участников Великого ареопага. Кто из присутствующих был главой Церкви в звании Верховного архонта, а кто рядовым участником заседания, было понятно с первого взгляда. В правой руке Великого Отца были зажаты затёртые деревянные чётки – тёмного вишневого дерева, с маленьким деревянным крестиком сбоку, – с которыми он почти никогда не расставался. Особенно – в ответственные минуты жизни.