Большое изменение – Книга 2. Перед рассветом - Прокудин Александр - Страница 14

– Можем ли мы винить их за это? – продолжал Великий Отец риторические размышления о «раковых клетках». – Нет, братья и сёстры. В этом не будет никакого смысла. Они такие, какими их создали – без их ведома. Примем это с покорной мудростью. Стоит ли пытаться перетянуть их на свою сторону? Сторону «здорового организма»? Тот же ответ. Это бессмысленно и не является вопросом переубеждения. Это – гораздо серьёзнее!

Великий Отец повысил голос, и некоторые из архонтов, не выдержав, заёрзали. Вступительная речь подходила, наконец, к ключевому моменту: зачем на самом деле их сегодня тут собрали? Вот что было важным – и отнюдь не риторическим – вопросом. Обычно ареопаг заседал в накинутых на головы капюшонах, исключение составляли голосования высшего уровня, а сегодня их ожидало именно оно. Когда-то, при выработке ритуального кодекса заседаний, это было признано символически верным: самые важные вопросы обсуждать с открытыми лицами, демонстрируя таким образом открытость и искренность своего выбора – перед лицом собратьев и, разумеется, самим Господом. Сегодня повестка, требовавшая голосования, была очевидна, и точно относилась к числу наиболее важных. Два стула из двенадцати, которые прежде, совсем недавно, занимали архонты Раферти и Доусон, были пусты. И остальных участников Великого ареопага это наводило на весьма мрачные мысли: по всей видимости, сегодня они должны будут сделать выбор, связанный с судьбой их недавних коллег. И выбор этот, скорее всего, будет крайне тяжёлым. Но насколько именно? Архонты пытались отгадать это по речи Великого Отца. Есть ли у серьёзно проштрафившихся перед ним Раферти и Доусона хоть какие-то шансы?

– Выбор! – продолжил глава Церкви на новом, более громком уровне звука. – Выбор простой, но не оставляющий сомнений в том, что он должен быть сделан каждым. Или мы – вся жизнь, что есть на Земле, в её теле, созданном Господом, под небесами её, в водной толще её, – или они! Порождения иной силы! Убивающей нас своим желанием жить, плодить в нашем теле своих – противных Господу – отпрысков, заменяя ими некогда здоровые части всего нашего организма.

Великий Отец сделал паузу, обведя слушающих его архонтов потяжелевшим взглядом. Каждый счёл необходимым согласно кивнуть в ответ, сигнализируя о внимании к каждому услышанному слову.

– Но даже мы, созданные по образу и подобию Божию, воспитанные верными слугами христовыми, способны поддаться на козни дьявола – на сатанинские посулы и греховные желания. Предать Царство божие во имя пира сатаны. Некоторые из нас!

Хотя внешне это было наверняка незаметно, но каждый из ареопага почувствовал в этот момент приводящий в ужас змеиный холод, скользнувший им прямо под воротники мантий, спустившийся от мгновенно обледеневших макушек вниз – по вытянутым в тревожные струны позвоночникам, – заморозивший всё, что нашёл, в трусах, и остановившийся лишь, уперевшись ледяными иглами в инстинктивно поджатые пальцы ног. Похоже, Раферти и Доусон к ним больше не вернутся.

– Но даже заражённые смертельной болезнью имеют шанс, – продолжил Великий Отец, неожиданно смягчив тон. – Господь милостив и всемогущ. И истинно раскаявшиеся исцелятся. И обретут Царствие Небесное – так же, как праведники.

Говоря про «истинно раскаявшихся», Великий Отец бросил взгляд на пустые стулья. Некоторые из архонтов восприняли это как добрый знак и даже переглянулись – с затаённым облегчением. Кто знает? Возможно, с попавшими в немилость архонтами не так всё плохо. Вероятно, им просто вставили заслуженный пистон, прилюдно унизили (воспоминания об этом в ареопаге были ещё свежи), но затем – простили. Вот к чему, по всей видимости, вёл свою речь Великий Отец. И за это, скорей всего, им и надо будет проголосовать: за низложение плюс какой-нибудь внушительного размера штраф или перевод на менее значимую должность. Ну и слава богу – можно считать, Раферти и Доусон дёшево отделались. Низложение – далеко не самое суровое наказание из тех, что выносились в Церкви на памяти участников ареопага.

Великий Отец тем временем вновь помрачнел и снизил тон до трагического:

– Брат Ангус отдал свою жизнь за дело Господа. Сестра Роза отдала жизнь свою. И оба они обрели райское бессмертие – подле Господа, в спасении и благодати. И будут вечно благословленны Им. Во имя Отца и Сына, и Святого духа. Аминь. В каждом стуке сердца!

Великий ареопаг вразнобой, но всё равно весьма дружно, почтил память агентов, погибших в операции на «Розе», повторив за боссом ритуальные слова и жест – троекратно отстучав правой ладонью по груди в области сердца.

– Но Раферти и Доусон свои души продали и тем самым погубили. И будут вечно за это прокляты! – Великий Отец сказал это так, словно поставил точку.

Архонты вновь переглянулись. Надежды на счастливый исход для их отсутствующих коллег снова начали таять. А мгновением позже и вовсе – испарились без следа.

– Корнелиус! – позвал Великий Отец, взмахнув рукой с чётками.

Совершенно до этого незаметный, одетый в монастырскую тогу старик возник словно из ниоткуда – вынырнув из-за одной из колонн, где находился всё это время. Достаточно проворно для почтенного возраста, на который он выглядел, монах проследовал к дверям зала заседаний. Скрывшись за одной из их тяжёлых двойных створок секунд на десять, он вернулся – в компании с теми, чью судьбу сегодня решал ареопаг. Раферти и Доусона ввели под охраной двух солдат Церкви. На головы их были накинуты грубые холщевые мешки. Шагали они тяжело: согнувшись и прихрамывая. Если бы не конвоиры, грубовато, но надёжно поддерживающие их под локти, не факт, что архонты вообще смогли бы передвигаться.

По жесту Великого Отца с голов архонтов сдёрнули мешки. Свет, которого были лишены пленники, по всей вероятности должен был заставить их зажмуриться, но… этого не случилось. Глаза их представляли собой настолько узенькие, едва заметные между опухшими, разбитыми ударами палачей скулами и надбровными дугами, щёлочки, что свет в них не проникал совершенно. Обоих архонтов истязали без стеснения – это было ясно. От природы белоснежная кожа рыжего Раферти превратилась в странную и страшную картину – одновременно Ван Гога и Дали. Жёлто-синие тона как свежих, так и уже подзаживших синяков сплошь покрывали невероятные формы его повреждённых ударами, беспорядочно распухших лицевых мышц. Лицо темнокожего Доусона представляло подобное же полотно, разве что выполненное в более тёмных тонах – ближе к мрачным картинам Гойи. Руки у обоих были скованы спереди и подвешены – на короткой массивной цепи к полосе железного ошейника. Сделано это было таким образом, что у пленников постоянно сохранялась «кающаяся» поза: сложенные, благодаря оковам, как бы «в молитве» руки давили на короткую цепь – заставляя под своим весом сгибаться шеи несчастных, а за ними и их туловища.

Архонты хоть и сочувствовали Раферти и Доусону, но взирали на них с совершенно непроницаемыми выражениями на лицах. Совсем недавно подсудимые были одними из них, членами Верховного ареопага, причём на самых его могущественных постах. Раферти возглавлял контрразведку, а Доусон руководил армейским крылом Церкви. Именно они были ответственны за операцию на «Розе», и именно они её провалили. Возможно, намеренно – такое предположение высказал Великий Отец на прошлом заседании и заставил ареопаг с ним согласиться.

Глава Церкви поднялся с кресла и не спеша подошёл к пленникам. Жестом он велел конвоирам отпустить их. Солдаты перестали поддерживать узников и сделали по шагу назад. Бывшие архонты тут же в бессилии рухнули на колени.

– Брат Раферти. Брат Доусон. Ваш грех велик, – Великий Отец заговорил с ними словно родитель с детьми, допустившими некую, огорчающую его шалость. – Вы раскаялись и во всём признались, и я благодарю вас за это. Господь с радостью снова примет вас как детей своих под сень свою. Вы знаете это.

– Слава Господу… – едва слышно просипел Раферти.

Великий Отец перевёл взгляд на Доусона.

– Слава Господу… – повторил и Доусон, и Великий Отец умиротворённо улыбнулся.