Смех лисы - Идиатуллин Шамиль - Страница 2

Сусло для подкормки Антоновна выцыганила у кладовщика Гордого, мужичка бестолкового, но в хозяйстве и натуральном обмене удивительно полезного, всю ночь скакала вокруг банки, затянутой резиновой перчаткой, под напором газов быстро расправившейся в стандартный «привет Горбачеву», время от времени оттягивала манжету и умиленно принюхивалась к букету одуряющей мерзости. Было понятно, что от столь невыносимого уродства могла родиться только совершенно невыносимая красота.

Антоновна почти склонила Райку к тому, чтобы и та принюхалась как следует и прониклась прогнозами, масштабными и ослепительными, как Продовольственная программа СССР. Райка сорвалась с крючка в последний момент, невнятно сославшись на внеклассное задание, которое у нее почему-то всегда сводилось к вязанию макраме и веревочных шишиг. Ничего, на ее и Антоновны век хватит подкормок, телепередач и малахольных профессоров. В следующий раз не увернется. А вдвоем они таких мичуринских успехов добьются — ведущие сами примчатся в Михайловск с телекамерами наперевес.

И профессора первыми. Десять штук, один малахольнее другого.

Тут диктор как раз заговорил про новый уникальный гибрид декоративного цветка, выведенный батумскими селекционерами.

— Хоть кто-то в стране делом занят, — констатировала Антоновна, изготовившись внимать.

И, естественно, самое интересное заглушил басовитый лай. В соседнем дворе большой лохматый Рекс яростно гавкал на недалекий лес.

Антоновна решительно, но аккуратно, чтобы не пролить, отставила банку с подкормкой и как была, в клеенчатом переднике поверх цветастого халата, а тот, в свою очередь, поверх безразмерных трикошек, выскочила во двор с пронзительным воплем:

— Да будет покой здесь, в конце-то концов? Что кабыздох, что хозяева его, ни толку ни проку, знай гавкают да хвостом вертят с утра пораньше!

С Викуловыми отношения у нее были как у СССР с Китаем — потому, что с них взять нечего, голытьба, и потому, что чем ближе сосед, тем он хуже.

Внучку, вышедшую было на крыльцо следом, Антоновна, конечно, не заметила. Райка, рослая симпатичная девочка в сатиновом платье и с типичной для шестиклассницы стрижкой полукаре, поспешно юркнула в дом от стыда подальше.

Рекс Антоновну проигнорировал. Он увлеченно бухал, устремив свирепую морду к лесу. И вдруг выключился, как от щелчка рубильника: замолк, потупился и виновато покосился через плечо.

На крыльцо босой ногой ступила хозяйка Валентина, стройная, строгая и аккуратная даже в комбинации. Больше цыкать она не стала: стояла, полуприкрытая дверью, и грозно смотрела, как Рекс, потоптавшись, понуро семенит через весь двор, втягивается в будку и вздыхает там горестно и громко.

Антоновна, вытирая руки о бока, проследовала к забору в предвкушении скандала.

Валентина исчезла в доме, мягко притворив дверь.

Ей было не до скандалов — и вообще, и особенно сейчас. Она почти опаздывала на работу.

«Почти опаздывала» в картине мира медсестры михайловского госпиталя Валентины Викуловой означало «оказывалась на посту не за полчаса, а за десять минут до начала смены» — и это был стыд и срам, неприемлемый и недопустимый. Поэтому Валентина металась из зала в спаленку и обратно в форсированном режиме, слегка разбросанно, но приятным стороннему глазу образом. Да только не было стороннего глаза, способного оценить. Не то что давно не было, а примерно никогда. Был любимый паразит Серега двенадцати лет, с глазами то нахальными, то сердитыми, то счастливыми от очередной сочиненной глупости.

Сейчас глаза были деловитыми и опущенными к газетному листу. Серега, рассевшись за обеденным столом, занимающим середку зала, вместо того чтобы шустро позавтракать и выметаться в школьный лагерь, самозабвенно тащил свою долю ответственности за организацию семейного досуга. Он подчеркивал в телепрограмме интересные передачи, милосердно не забывая сто лет нормальным пацанам не нужную фигню вроде «От всей души» или «Песни-87», и вежливо кивал время от времени ЦУ, которыми его бомбила мама:

— Хотя бы в первый день не опаздывай! Как придешь, нагрей воду и помойся, грязную одежду положи в корзину. Рекса в дом ни в коем случае не впускай. Обед в лагере не пропускай, я вернусь поздно, опять отчетная проверка какая-то, да и в магазине опять шаром покати, в чипкé тоже. Хоть бы талоны ввели поскорее, в области вон, говорят, даже мясо свободно лежит. Ладно хоть молоко еще привозят. Допивай живо!

Чипком назывался гарнизонный магазин, исторически служивший предметом зависти для соседних поселков — ведь там появлялась даже тушенка со сгущенкой, а разок детям на радость случился завоз польской жвачки, фантики от которой до сих пор выступали в подростковых махинациях самой конвертируемой валютой районного масштаба. Последние полгода не было там ни тушенки, ни сгущенки, ничего не было, кроме мешков с крупами, ежедневно обновляемых полок с двумя сортами хлеба, белым и серым, — ну и молочки с соседней фермы.

Серега, покосившись поверх кружки с молоком на экран со строгой дикторшей, недовольно ответил:

— Да ну его на фиг, этот лагерь. Какой это лагерь вообще? Это школа, если в чо.

— Если чо, — машинально поправила Валентина и тут же спохватилась: — Не чокай!

— А чо?

— Капчо, села баба на плечо и сказала горячо, вот чо.

— Мам, ну чо ты как в садике. Летом школа отдыхает. А мы фигли не отдыхаем? Так нечестно. Главное, все наши в нормальном пионерлагере, купаются и тащатся по-всякому, а я один как дурак… с бабами.

Последнее, под нос, уточнение Валентина, на счастье Сереги, не расслышала.

— С пионерлагерем, может, на вторую смену получится, я с профкомом поговорю. Зато школьный тебе дисциплину подтянет и меньше будешь с барбосом этим по улицам шляться. Тем более пока поводок нормальный не купили. Мало мне претензий от Антоновны? А вдруг курицу задушит или укусит кого? Вовек не рассчитаемся. В лес не вздумай, понял? Ногу сломаешь или бешенство подцепишь. Там колючая проволока кругом… Запретки…

Лисы… Призраки…

Теперь и она произнесла последние слова вполголоса и машинально, скользя взглядом по полке с сиротливым косметическим набором одиночки, махнувшей на себя рукой: треснувший тюбик помады, перекошенные от древности картонные коробочки с тушью и пудрой, пыльный флакончик духов.

Валентина без удовольствия посмотрела в зеркало, заправила в хвост выбившуюся прядку и вдруг заметила в отражении, что Серега давно не слушает и не бурчит. Он уставился в телевизор, в котором ладно изгибались под музыку стройные девушки в купальниках с неимоверными вырезами: началась «Ритмическая гимнастика».

Валентина прошагала к телевизору, выключила его и свирепо уточнила:

— Предохранитель забрать?

Серега поднялся, хмуро собрал со стола посуду и унес ее к раковине.

Валентина окинула его оценивающим взглядом. Ни на образцового школьника, ни на ударника лагерной смены сын не тянул. Был Серега не слишком спортивен, лохмат, как Рекс, и расхлябан куда хлеще: штаны, перелицованные из старой формы, выглядели жеваными, а клетчатая рубашка с закатанными рукавами — маловатой. Но для летнего лагеря сойдет.

Молча ткнув пальцем в часы, на циферблате которых лукаво водил глазами клоун — жутенький, честно говоря, — Валентина влезла в парусиновые тапочки и вышла из дома.

Едва дождавшись хлопка войлочной обивки двери о косяк, Серега кинулся к телевизору, включил его, переминаясь от нетерпения, пока лучевая трубка медленно разгоралась и выдавливала изображение из своих глубин, и окаменел, вперившись в замысловато изгибающихся фигуристых девушек. Он не услышал, как открылась входная дверь.

Валентина пересекла комнату и снова выключила телевизор. Серега вздрогнул, но тут же, нахально улыбнувшись, заверил:

— Иду-иду.

Валентина сунула руку в тылы телевизора, на ощупь вынула предохранитель и убрала его в кармашек сумочки под вопль Сереги:

— Ну зачем!

— С работы в школу позвоню, и упаси тебя бог там не вкалывать уже, как папа Карло, — пригрозила Валентина. — Ты просто не можешь представить себе глубины неприятностей и страданий. А потом буду приводить тебя за ручку, как маленького. Каждый день!