Смех лисы - Идиатуллин Шамиль - Страница 1

Настоящая история представляет собой настоящий вымысел и (или) художественное сочинение. Эта вот история не исключение. Все совпадения героев, событий, географических зон, названий, учреждений, исследований, топонимов, симптомов, биохимических процессов, совершенно секретных сведений, обстоятельств и дат с реальными следует считать случайностью.

Не ищите их в хрониках и на картах. А если найдете, автор не виноват.

Утро было теплым, ветер слабым, небо ясным, а местность однообразной, но величественной. Сверху она напоминала неровное пятно, выстриженное трясущейся рукой на бескрайнем мохнатом боку — например, темно-зеленого бизона. Густой смешанный лес, вырубленный за сотню лет вдоль рек, а потом железной дороги, северо-западнее плавно переходил в тайгу, а южнее и восточнее — в болотистые лесостепи. Ни их, ни выстриженное пятно Земских не видел почти год. Вот тоже мне летчик-ас, подумал он так, что даже неспетая строчка прозвучала хрипловато, и так же хрипловато рявкнул набегающий поезд.

Обухово было не станцией, а полустанком, поезд, прибывший в семь ноль пять, в семь ноль семь двигал дальше, и обычно никто из него не выходил ни покурить, ни купить горячей картошечки с укропом и малосольных огурцов, а тем более никто не сходил с концами. Потому что зачем?

Оттого не было здесь ни бабок с картошкой, ни таксистов, ни даже урны на узком дощатом перроне. И в здании полустанка, возможно, не было никого — то ли по утреннему часу, то ли по жизни. Только репродуктор из-под низкой крыши дудел какую-то малоразборчивую классику.

Капитан Земских не был здесь ни разу. Прилетел он в Михайловск как нормальный офицер ВВС, на военном, пусть и антикварном, Ли-2 — и дальше собирался летать, как велел разум, давший нам руки-крылья, а не ползать по чугунным тропкам. Летную перспективу Михайловск временно утратил, но теперь она возвращалась — прямо сейчас, по чугунным тропкам.

Земских прикинул и встал там, где должен остановиться пятый вагон.

Угадать, естественно, не удалось. Вагон миновал перрон и остановился так, что расстояние от пола тамбура до насыпи позволяло тренировать начинающих десантников. Пассажир, впрочем, спрыгивать не стал, а очень аккуратно сполз, утвердившись сперва на одной, потом на другой ноге, — и Земских насмешливо подумал, что парень-то себя бережет, — а руку с дипломатом отведя для сохранения равновесия. Иного багажа у капитана, похоже, не было. С одной стороны, и правильно — какой там багаж у командированного на пару недель офицера: рубашка, бритва да пара трусов. А с другой — странновато.

Пассажир отсалютовал свободной рукой проводнице и направился к спешившему навстречу Земских.

Сошлись капитаны, когда поезд, заорав, тронулся и побежал прочь.

Говорить в этих условиях было бесполезно, поэтому они молча обменялись рукопожатием и после приглашающего жеста Земских зашагали не к перрону, а сразу по спуску к объездной.

На татарина Сабитов был похож не больше, чем, например, сам Земских.

Как, впрочем, и все татары, встречавшиеся капитану. Подпольный какой-то народ, за любой другой сойдет — ну и из других выскребать легче, подумал Земских.

Капитаны были вообще как одного калибра: примерно одинакового роста, сложения и возраста — ну, Земских на пару лет постарше, ему уже сорок, но это в глаза не бросалось, а Сабитов не по сезону загорелый, что тоже, понятно, не национальная, а служебная особенность. Оба, хоть с дороги и после раннего подъема, отглажены, выбриты и пахнут одеколоном «Саша». Есть такая профессия — быть огурчиком с ранья.

— Земских Владимир Васильевич, замначальника авиационной комендатуры, — заговорил Земских, как только стало возможно. — Добро пожаловать. Начальник, Денис Федорович, ждет вас с нетерпением. Да все мы ждем, потому что сил уже никаких.

Он улыбнулся, ожидая встречной шутки или хотя бы вежливого вопроса в развитие темы, но Сабитов лишь кивнул, будто соглашаясь, что да, как такого красавца-то не ждать.

— Так себе не по небу-то дистанции преодолевать, а?

— Мы привычные, — сухо сказал Сабитов и бросил взгляд, кажется, выразительный, на открывшуюся им брезентовую крышу уазика.

А ты думал, «Волгу» тебе зарядим или «Чайку» маршальскую, мстительно подумал Земских и объяснил:

— Стратегическое средство для стратегических условий. По таким дорогам ни на чем другом и не проехать. Но мучиться недолго, до части шестьдесят километров, в полтора часа всяко уложимся. Заодно прикоснемся к цивилизации, как без этого.

Сабитов ждал объяснений без улыбки.

— Через поселок проедем, — сообщил Земских, не сходя с легкого тона уже не собеседника ради, с ним более-менее все ясно, а из упрямства и самоуважения. — Он такой, малый, но милый. В любом случае ничего интереснее в округе нет и вряд ли ожидается.

— Я только за, — сказал Сабитов. — Немножко без интересного — это ровно то, что нужно.

— Неинтересного насыплем с горкой, — пообещал Земских.

На душе у него полегчало: похоже, важный квартирьер не понтовался и кислую морду носил не из вредности и не из-за скверного владения русским, что случалось. Говорил гость без акцента. Просто по жизни сурьезный такой. Ну так это часть служебных обязанностей замначальника — делать серьезные обстоятельства не такими серьезными, особенно когда речь идет о шкурных интересах и светлом будущем вверенной части.

Уазик тронулся под бравурный марш, сменивший в репродукторе Чайковского: началась утренняя радиопередача.

— Доброе утро, дорогие товарищи, — бодро заявил диктор. — С началом первой рабочей недели лета вас!

— И тебе не хворать, — пробурчала Антоновна, на миг отвлекаясь от вливания вонючей подкормки в цветочные горшки.

Подкормка была новой, на перебродившем сусле. Ее рецепт давеча рассказал в телепередаче «Наш сад» довольно малахольного вида профессор, но комнатные цветы, взращенные им при помощи подкормки, даже в черно-белом изображении поразили воображение Антоновны.

У нее самой цветы были неплохими, и было их немало — да что скрывать, горшки в три уровня уставили половину залы и все пространство вокруг кровати в спаленке Антоновны, то есть больше трети одноэтажного деревянного домика, типового для Михайловска. И только необходимость перемещаться по дому несколько отодвигала окончательный триумф красоты над жильцами.

Антоновна прекрасно обошлась бы и парой узких тропок между шеренгами пластмассовых горшков, керамических бадеек и жестяных банок. Увы, внучка ее Райка, создание молчаливое, но упрямое, бабкиной страсти не разделяла. Цветы Райку, кажется, побаивались — во всяком случае, не выживали в ее комнате, а вдоль постоянных маршрутов внучки жухли и сохли. Антоновна даже подозревала ее в мелком вредительстве, пока другой малахольный профессор в той же передаче не рассказал, что цветы чувствуют недоброе отношение и погибают от переживаний. С той поры Антоновна растила Райку в окружении не только красоты, но и добрых побуждений и постоянных напоминаний о том, что только блохастые собаки на других кидаются, а человек, особенно девочка, ежели не сучка какая, должен быть добрым ко всем, кроме, конечно, всякой сволочи, от которой спасу уже нет.

Откровенно говоря, спасу всякой сволочи и ее окружению не было как раз от Антоновны — в силу не столько тщательно лелеемой вредности последней, сколько изворотливости и упорства. Антоновна была гением изощренного товарообмена, прикладной комбинаторики и челночной дипломатии. Герой анекдота про внучку Рокфеллеров выглядел сосунком рядом с нею, с утра выходившей из дома с двумя брикетами киселя и ржавым селедочным хвостом, а чаще с пустой трехлитровой банкой, а возвращавшейся после сложной цепочки напористых бесед, быстрых перемещений и непредсказуемых безналичных операций с кульком кедровых орехов, пачкой чая, связкой черемши и свежей батарейкой «Крона» — а то и, был такой случай, с гигантской клешней сахалинского краба, выеденная и залакированная мумия которой до сих пор украшала верхнюю полку серванта. Население Михайловска при виде ушлой бабки разлеталось, точно капли по раскаленной плите, но Антоновна была еще и проворна вопреки колченогости.