Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 6

Я с наигранным вздохом покорно последовал за ним. Николай же язвительно посмеивался мне в спину.

Двор оказался пустым, если не считать пары любопытных лакеев и моих телохранителей. Мужчина вручил мне деревянные рапиры, а затем, натужно пыхтя, принял стойку. Я последовал его примеру: выбрал максимально неуклюжую.

Он атаковал… медленно, небрежно, явно считая этот мой жест профанацией. Я парировал с опозданием, делал нелепые выпады, спотыкался, ронял рапиру. Он поправлял мою стойку, грубо толкая плечом, снисходительно хвалил за «успехи», которых не было. Я изображал смущение и легкую обиду и усиленно изображал императора-недотепу.

После «позора» на плацу последовал урок магии. Артемий Сергеевич, тощий и вечно напуганный теоретик, ждал меня в душной комнате, уставленной пыльными фолиантами и непонятными приборами.

Но тема сегодня была интересная: «Уникальные и гибридные стихии в контексте Эфирной Теории Разломов». Он бубнил монотонно, но знания у него были глубокие. Я сидел, изображая скуку, зевая в кулак, но впитывал каждое слово. Даже Николай, корчивший рожи старику, стал заслушиваться.

Артемий Сергеевич говорил о редких модернизированных стихиях магистров: о магматической (огонь+земля), о штормовой (воздух+вода), о кристаллической магии (земля+лед), о свете и тьме как фундаментальных силах, а не просто производных.

Он упоминал даже временные аномалии и пространственные искажения как потенциальные «стихии», порожденные прорывом Бездны. Для меня, видавшего магию тысячи миров, это была любопытная систематизация местного колорита. Я кивал, делал вид, что записываю, задавал глупые вопросы.

Этого-то от меня и ждали. А потому через час Артемий Сергеевич с видимым облегчением отпустил меня восвояси.

Я вернулся в свои покои, мысленно готовясь к возможным интригам дня. Открыл дверь… и остановился как вкопанный.

На диване, устроившись с царственной небрежностью, сидела Анна. Перед ней на низком столике стояла открытая бутылка тёмно-рубинового вина и два хрустальных бокала. Она была в платье глубокого синего оттенка, под цвет её глаз. Волосы были убраны в строгую, но изящную причёску. На лице я не заметил ни тени вчерашнего траура или холодной ярости. Только… ожидание. И оно показалось мне опасным.

— Николай, — сказала она, её голос был спокоен, как поверхность моря перед бурей. — Я пришла отметить нашу помолвку. Наедине. Без стражи, матери и этой… придворной мишуры. — Она поднялась, плавно, как пантера, и взяла со стола два бокала. Подошла ко мне, протягивая один. — Выпьем? За наше… светлое будущее?

Я не взял бокал. Взгляд скользнул от её лица к вину, потом обратно.

— Отравленное? — спросил я прямо, без улыбки.

Она не моргнула. Уголки её губ дрогнули в странном подобии улыбки.

— Яд лишь в одном из них, — ответила она так же прямо. — Шанс пятьдесят на пятьдесят, мой дорогой жених. И в любом случае… я выйду победителем из этой ситуации. Либо ты умрёшь. Либо… — она сделала крошечный глоток из своего бокала, — … я избавлюсь от необходимости быть твоей женой. Навсегда!

Ледяная логика отчаяния. Я посмотрел на бокал в её руке, потом на бутылку.

— Всё вино отравлено, Анна Александровна, — сказал я тихо. — И ты прекрасно это знаешь.

В её глазах мелькнуло удивление. И извращенное уважение к разгадке. Но она не отступила.

— Возможно, — пожала она плечами. — Но ты не знаешь, в каком бокале доза смертельна, а в каком… просто снотворное. Рискнёшь?

Она поднесла бокал к губам снова.

Быстрее, чем она успела пригубить, моя рука схватила её за запястье. Крепко. Бокал выпал, рубиновые брызги окрасили ковёр и её подол. Она вскрикнула, но не от боли, а от ярости. И рванулась к столику, к бутылке. Наверное, она хотела разбить её о мою голову. Я перехватил её вторую руку, развернул и толкнул. Не сильно, но достаточно, чтобы она потеряла равновесие и упала на диван.

— Ты пришла умереть, Анна, — сказал я, глядя сверху. — Не убить меня. Умереть самой. У меня на глазах. В моих покоях. Чтобы твоя смерть легла на мою совесть чёрным пятном. Чтобы твоя мать разорвала меня на части. Чтобы помолвка рассыпалась в прах вместе с тобой. Так?

Она с яростью посмотрела на меня снизу вверх. Я чувствовал ее учащенный пульс, сбитое дыхание. В ее глазах пылал вызов. И… глухая, невыносимая тоска.

— Так сильно не хочется жить? — спросил я, смягчая голос. — Чтобы уйти вслед за своим Глебом? Ты думаешь, страна переживёт твой уход легче, чем мой? — я наклонился ближе. — Ты ошибаешься. Твоя смерть станет искрой на пороховой бочке. Меньшикова сметёт всех. Начнётся хаос. А Скверна… она любит хаос, Анна. Она его жрёт и растёт на нём.

— Заткнись! — вырвалось у неё. Слёзы, полные бессильной злобы и огня, брызнули из её глаз. — Ты не имеешь права! Ты украл его жизнь! Ты украл мою! Дай мне уйти! Просто… дай мне уйти! Я не могу быть твоей! Никогда!

В её голосе зазвучала настоящая агония. Искренняя. Глубокая. Она была загнана в угол. Смерть теперь казалась ей единственным выходом.

Я выпрямился. Взгляд упал на бокал, стоявший на столе. Он был полон. Он был моим. Идея пришла мгновенно. Безумная. Дерзкая. Но… идеально соответствующая моменту.

— Хорошо, — сказал я спокойно. — Одна попытка. Только одна.

Я подошёл к столу, взял свой бокал. Поднял его, глядя ей прямо в глаза. В её взгляде всколыхнулись шок и недоверие.

— За твою свободу, Анна Александровна, — провозгласил я и сделал большой глоток. Потом ещё один. Вино было терпким, с лёгкой горчинкой. Яд. Качественный и быстрый. Я почувствовал его колючий привкус на языке, жжение в горле.

— Нет! — закричала она, вскакивая с дивана. Несмотря на ненависть, инстинкт, ужас… что-то в ней щелкнуло. Она бросилась ко мне. С хрупкой надеждой. С отчаянием. Её руки схватили моё лицо. — Выплюнь! Немедленно выплюнь, идиот! Это мое!

И прежде чем я успел что-то сказать или выплюнуть, её губы прижались к моим. Горячие. Солёные от слёз. Она целовала меня яростно, отчаянно, пытаясь буквально высосать, вытянуть яд из моего рта. Её язык скользнул по моим губам, пытаясь проникнуть…

Я ответил. Не сопротивляясь. Со страстью, которой не ожидал даже от самого себя. Я обнял её, притянул ближе, углубил поцелуй. Я почувствовал её тело, напряжённое сначала от ужаса, потом… дрожащее от чего-то другого. Смеси ярости, отчаяния и неожиданного всплеска… чего-то ещё. А по языку, по гортани растекался колючий, жгучий яд. Но я сосредоточился. Не на нём. На ней. На поцелуе. На потоке чистой солнечной энергии, который я направил тончайшей нитью в контакт наших губ, в слюну, в сам яд, пытаясь его нейтрализовать прямо здесь, во рту.

Поцелуй длился вечность. Или мгновение. Она оторвалась первой, оттолкнув меня. Ее глаза, синие и бездонные, полные ужаса, растерянности, непонимания, скользнули по моему лицу. Ее губы задрожали, как бутоны роз от капель дождя. Она смотрела на меня, касаясь пальцами своих губ, как бы проверяя, жива ли она. Потом взгляд упал на мой подбородок.

— Ты… ты проглотил? — прошептала она, и в её голосе была настоящая паника. — Из-за меня⁈

Я медленно покачал головой. Вытер тыльной стороной руки губы. Внутри всё горело, но это был лишь поверхностный ожог. Основную дозу яда мне удалось сжечь солнечной энергией прямо при контакте. С остатками… моё тело справится.

— Уходи, Анна, — сказал я тихо, но твёрдо. Повернулся к окну, чтобы скрыть лёгкую дрожь в руках, но не от яда, а от адреналина и этой чертовой близости. — Я хочу умереть в одиночку и не хочу видеть, как ты угасаешь… Ты получила свою попытку.

Я слышал, как она замерла за моей спиной. Слышал её частое, сбитое дыхание. Потом раздался резкий звук, как будто она ударила по стене кулаком. Послышались шаги. Быстрые. Яростные. Дверь распахнулась и захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стёкла.

Я не обернулся. Я знал: в её глазах сейчас бушевал бешеный ураган. Её театральное мгновенное самоубийство провалилось. И поцелуй… этот чертов поцелуй… Он не вписывался ни в один её сценарий! И в мой — тоже…