Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 16

Она посмотрела в высокое зеркало. Отражение было безупречным. Императрица в ожидании короны. Игра стоила свеч. Она должна была увидеть. Своими глазами. Этого актера на троне, этого убийцу ее любви, этого… чудотворца, спасшего их обоих от смерти? Проклятое замешательство, любопытство и неистребимая злоба гнали ее вперед, к балкону.

Туда она добралась за считанные минуты…

На балконе, выходившем на обширный тренировочный плац, уже толпились фрейлины. Воздух звенел шелковым шепотом, сдавленными девичьими смешками, восхищенными вздохами:

— Волосы-то, волосы! Будто настоящее пламя на солнце играет!

— А глаза? Янтарные, такие… добрые, глубокие! Просто омут, утонуть можно!

— А про кольцо для Анны слышали? Он сам в мастерской ночью его выковал! Рубеллиты, говорят, редчайшие, розово-красные, как кровь сердца… Романтик же!

Шепот стих, как по незримой команде, когда Анна вышла на балкон. Десятки глаз — завистливых, любопытных, восхищенных — скользнули по ее роскошному, пламенеющему наряду, безупречной прическе-венку, холодному сиянию аквамаринов в волосах. Восхищение сменилось почтительной, но едкой завистью. Она была недосягаема, как само солнце.

Анна не обратила на них внимания. Ее взгляд, острый и цепкий, как коготь хищной птицы, мгновенно приковал фигуру в центре плаца. Николай. Ее жених. Его собственные, чуть более темные рыжие волосы были растрепаны тренировкой, лицо казалось бледнее обычного, с легкой тенью под глазами. Его движения с тяжелым тренировочным клинком были вялыми, неуклюжими, лишенными грации. Он едва парировал атаки.

Федор Игнатьевич, его учитель фехтования, красный от напряжения, что-то орал, размахивая руками, явно недовольный и раздраженный. Фрейлины на балконе жалостливо вздыхали:

— Бедняжка, так старается, а не выходит…

— Какой милый, неуклюжий медвежонок! Аж, сердце тает!

Анна сжала холодные каменные перила балкона до побеления костяшек на изящных пальцах. Милый неумеха. Медвежонок. Она видела иное. Видела те же самые, но совершенно другие янтарные глаза в ту роковую ночь — холодные, бездонные, полные нечеловеческой древней власти и ледяного расчета. Видела, как это самое тело двигалось с убийственной точностью и скоростью в темноте ее имения в Крыму.

Этот «паршивый», «неуклюжий» фехтовальщик был маской. Искусной, дорогостоящей, тщательно выверенной маской. Что он замышлял сейчас, изображая этого беззащитного дурачка под восхищенными, глупыми взглядами дворцовых курочек? Сердце Анны сжалось от знакомой, жгучей ненависти… и от чего-то еще, теплого, тревожного и абсолютно нежеланного, что она отчаянно, со всей силой воли, пыталась втоптать обратно в темные уголки своей души. Этот поцелуй… он все испортил!

Голова гудела, будто в ней поселился кузнечный цех. Каждый удар сердца отдавался тупой болью в висках. Ноги были ватными, руки едва держали эту проклятую тренировочную рапиру. Сейчас я являлся достойным противником для «мастера», Федора Игнатьевича.

Он орал что-то про стойку, про выпад, а его перекошенное от злости лицо расплывалось передо мной, как в дурном сне. Мой источник магии казался мне теперь жалкой щелочкой, из которой я высосал последние крохи силы за ночь на разборках с Орловской и в Берлоге. А этот хронический недосып… О, этот недосып превращал мир в ватную кашу!

— … и вот этот указ 1782 года, понимаешь, Соломон? — голос Николая-призрака звенел у меня в черепе, как назойливая муха. — Он прямо противоречит Жалованной грамоте дворянству Екатерины Великой! Это же чистой воды беззаконие Меньшиковых! Они просто…!

— Парень, — мысленно застонал я, едва парируя очередной вялый удар Федора. — Ты молодец. Умница. Будущее светило юриспруденции и политики! Но если ты сейчас не заткнешься, я сознательно подставлюсь под эту деревяшку и отправлюсь в объятия Морфея прямо здесь, на плацу. Меня шатает.

— Но это же важно! — Николай возмутился. — Ты хочешь править? Знай подоплеку! Вот взять налоговую реформу…

Его поток сознания слился с криками Федора и шумом крови в ушах. Я машинально двигался, изображая беспомощность. Со стороны дворца тоже звучал странный шум…

Балкон… Ах да, балкон. Там толпились шелковые курочки. Их восхищенные взгляды щекотали кожу. Но внезапно там полыхнуло… Не огонь, нет… А цвет! Ярко-рыжий, как пламя в предрассветных сумерках на маковом поле. То была Анна.

Она стояла там, у перил, в платье цвета горящей зари. Безупречная. Холодная. Ее взгляд, острый как стилет, впился в меня. Не восхищенный, как у других. Изучающий. Как хищник, высматривающий слабину в добыче.

Энергия, которую я считал исчерпанной, дрогнула где-то в глубине. Не знаю, что на меня нашло… Гордыня? Азарт? Желание снова ее обвести вокруг пальца? Улыбка сама растянула мои губы. Федор занес рапиру для очередного наглядного примера. Слишком широко и слишком небрежно он это сделал. Какая удачная оплошность!

Я не думал. Тело среагировало само. Короткий шаг вперед, взмах запястьем — не сильный, но точный. Тык! Его деревяшка с глухим стуком шлепнулась в пыль. Федор Игнатьевич замер, уставившись на пустую руку, его лицо выражало чистейшей воды комическое недоумение. С балкона донесся вздох восхищения, затем робкие аплодисменты.

Пользуясь моментом, я повернулся к балкону, к ней, сделал нелепый, театральный реверанс с размахиванием рапиры и прокричал, стараясь вложить в голос как можно больше глуповатого пафоса:

— Эту скромную победу, добытую во славу империи и… и искусства фехтования! — я запнулся для правдоподобия, — я посвящаю моей прекрасной невесте, Анне Александровне! Да здравствует любовь!

Вздох с балкона превратился в дружный, сентиментальный стон. Фрейлины умильно заахали. Анна стояла как изваяние. На ее обычно безупречном лице читалось чистейшее замешательство, смешанное с отвращением и… да, был там и проблеск чего-то еще. Смущения? Я поймал ее взгляд, подмигнул по-дурацки и, не дав Федору Игнатьевичу опомниться, бросил рапиру ближайшему гвардейцу.

— Я устал! Пора грызть гранит магии! Уверен, Артемий Сергеевич ждет меня, как манну небесную!"

Я зашагал прочь, чувствуя, как адреналин потихоньку отступает, сменяясь свинцовой усталостью. Зато настроение поднялось… Хоть на трон садись! В голове раздался фыркающий смех Николая.

— Признайся, старик! Ты все-таки в нее влюбился! В эту ледяную чертовку с ядом в ридикюле! Я видел, как ты на нее смотрел! Как юнец!

— Заткнись, сопляк, — мысленно огрызнулся я, но беззлобно. — Это называется стратегическое взаимодействие. И публичная демонстрация привязанности. А смотреть… так на красивое всегда приятно смотреть. Даже если оно ядовитое.

Николай залился смехом, и я невольно улыбнулся в ответ. Черт бы побрал этот недосып и веселящегося призрака!

Аудитория Артемия Сергеевича встретила меня густым и забористым храпом. Сам теоретик магии сидел за столом, склонив голову над раскрытым фолиантом с замысловатыми диаграммами потоков Эфира. Он храпел, как заправский мельник. Это было странно…

Я прикрыл дверь и включил Внутреннее Зрение. И сразу увидел тонкую, почти невидимую паутину магических нитей, обволакивающую голову Артемия Сергеевича. Над ним висело заклинание сонливости. Искусное. Явно, не его уровня.

— Рад вас видеть, ваше высочество! — раздался сухой голос сзади.

Я спокойно обернулся. Юрий Викторович стоял в дальнем темном углу, безупречный, как всегда. Его ледяные глаза скользнули по спящему Артемию, по мне, и в них мелькнуло что-то вроде… усталого раздражения? Он приблизился ко мне и, щелкнув пальцами, бесшумно закрыл дверь на замок. Воздух вокруг нас сгустился, стал вязким: магистр подсуетился и повесил над нами звуконепроницаемый барьер. Потом он указал на стул мне и сам сел напротив, отодвинув спящего теоретика в сторону.

— Ваше высочество, — начал он без предисловий. Его голос лился могучей волной, но каждый звук сверкал, как удар молотка по наковальне. — Позвольте выразить… обеспокоенность. Рисковать жизнью единственного наследника престола, пусть и несовершеннолетнего и пока не обремененного потомством… это верх легкомыслия! Драки с пьяными охотниками в тавернах? Ночные вылазки в криминальные притоны с последующими перестрелками? Вы понимаете, какие волны это поднимает в определенных кругах? И какие выводы могут быть сделаны?