Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 15

Между отцом и дочерью повисла тяжелая, гнетущая тишина. Лед и пламень их раскола прожигали воздух. Олег Верейский поднял на нее глаза. В них читалась не только боль от ее слов, но и страх. Страх перед этой неукротимой, сжигающей себя ненавистью. И… понимание.

— Я тоже хочу ее падения, София, — сказал он тихо, но тверже. — Больше всего на свете. Но ненависть — плохой советчик. Она ослепляет. Заставляет идти напролом и… проигрывать. У Меньшиковой много врагов. Юсуповы… Возможно, Рябоволов… Даже некоторые южные князья злятся на ее заигрывания с Османами. Но все они разрозненны. Боятся. Им нужен сильный лидер. Знак. — Он сделал паузу. — Дай мне немного времени. Неделю. Две. И я соберу их. Скреплю договором. Создадим коалицию, против которой не устоит даже эта ведьма. Но для этого нужна осторожность. Холодный расчет. А не… горячая кровь.

София взглянула на отца. Ее лицо было непроницаемой маской. Пламя камина отражалось в ее изумрудных глазах крошечными адскими огоньками. Потом она резко отвернулась от него.

— Две недели, папа, — бросила она через плечо, идя к двери. Голос ее был ледяным. — Ровно две недели… Если к тому времени я не увижу этой коалиции… я начну действовать сама. И пусть весь мир сгорит в моем огне.

Она вышла, даже не хлопнув дверью. Она ее просто прикрыла. Тихо. Чтобы было страшнее. Князь Олег опустил лицо в ладони. Его плечи содрогнулись.

София же не пошла в свои покои. Она спустилась вниз, в подвалы особняка, превращенные в тренировочный зал. Стены, обитые стальными листами. Стойки с оружием. Манекены из зачарованного древа.

Она не стала переодеваться. Черное платье мелькнуло в полумраке, как тень летучей мыши. Ее руки взметнулись. Без жестов. Без слов. Просто — ярость, вырвавшаяся наружу.

Манекены в дальнем конце зала взорвались. Не пламенем. Их просто разорвало изнутри чудовищной силой телекинеза. Осколки дуба, как шрапнель, впились в стальные стены с противным визгом. Воздух затрещал от сгустков чистой, неоформленной магической энергии, которую она швыряла в стены, в пол, в пустоту. Каждый удар оставлял вмятину в стали, трещину в камне.

Потом она схватила два тонких, острых стилета со стойки. И двинулась вперед. Ее движения были нечеловечески быстры, точны и смертоносны. Она не фехтовала. Она уничтожала воображаемых врагов. Каждый удар стилета метил в горло, в глаз, в сердце невидимого противника. Каждый шаг, поворот, уклонение были выверены до миллиметра. Магия усиливала ее скорость, делала удары неотразимыми. Темная аура, холодная и тяжелая, вилась вокруг нее, как предвестник бури.

Она была одной из сильнейших княгинь Империи. И сейчас эта сила клокотала в ней, требуя выхода. Требуя крови. Меньшиковой. Ее дочери. Императора-марионетки. Всех, кто стоял на ее пути.

Две недели. Она дала отцу две недели. А потом… потом начнется настоящая охота. И добыча будет поистине королевской!

'Влечение душ превращается в дружбу, влечение ума превращается в уважение,

влечение тел превращается в страсть. И только все вместе

может превратиться в любовь.'

Конфуций

Сознание вернулось к Анне не резким толчком, а медленным, тягучим всплытием из темной, липкой трясины. Первым делом в нос ударил знакомый запах лавандового порошка — ее постельного белья. Затем — сладковатый привкус во рту, отдающий металлом и полынью. Остатки яда? Отравленного поцелуя?

Девушка замерла, не открывая глаз. Сердце бешено колотилось, как пойманная птица. Она дышала и чувствовала ритм жизни… Это было Невероятно. Анна отчетливо помнила мутную взвесь в бокале, смертельный холод стекла в руке, ледяную решимость в груди. Она должна была умереть там, в его проклятых покоях, бросив ему в лицо свой последний вызов, освободившись от будущего брака и позора. А вместо этого… она просто проснулась в своей постели. Целая. Невредимая. Преданная собственным телом, которое отказалось умирать!

Но к горькому чувству поражения присоединилась неожиданная радость. Дикая и неконтролируемая, она вспыхнула на миг где-то глубоко внутри. Жить! Дышать! Вновь чувствовать тепло солнца на щеке! Как она могла отказаться от этого⁈

Но тут же ее накрыла волна леденящего ужаса. Император Николай… Он ведь выпил всё! Он выпил гораздо больше! За нее… Что с ним? Мертв ли он сейчас? Синеет ли его холодный труп в императорских покоях? А она… получается, она его убийца? Мысль обожгла, как раскаленное железо. Ненависть к нему из-за Глеба, за похищенную свободу, за тот поцелуй, что обжег губы и душу смешалась с внезапной, дикой паникой. Он не должен был умирать так! Не от ее руки! Не после… не после того поцелуя, который, черт возьми, был… приятен. Слишком приятен!

— Маруся! — хрипло позвала Анна. Её собственный голос показался ей чужим. — Маруся, иди сюда!

Служанка влетела в комнату, словно потревоженный джин из бутылки. Ее широко раскрытые глаза были полны тревоги.

— Барышня? Вам плохо? Вызвать лекаря?

— Император… — Анна сглотнула ком в горле. — Как… как его высочество? Он жив? Он в порядке?

Маруся заморгала, явно сбитая с толку.

— Анна Александровна! Конечно же, наш царь-батюшка живее всех живых! Да еще как! Многим подросткам фору даст! Он с самого утра уже на плацу, с господином Игнатьичем упражняется. Клинками машет, сердешный, как умеет. Весь двор глядит с упоением!

Это был удар под дых. Анна откинулась на подушки. Она не знала, что думать… Что чувствовать…

Жив. Здоров. Упражняется. После смертельной дозы ее яда. Мир перевернулся. Это было невозможно. Непостижимо. Страх сменился жгучим любопытством, смешанным с новой волной ненависти. Что он за существо? Каким колдовством он нейтрализовал яд? Что он сделал с ней? Почему она жива? Вопросы кружились в голове, как осенние листья в вихре.

— Помогите мне одеться! — приказала Анна, сбрасывая одеяло. Голос зазвучал холодно и четко. — В лучшее. То платье цвета утренней зари. И волосы… соберите как венок. Естественно. Но безупречно!

Маруся и подоспевшая к ней на помощь вторая служанка засуетились. Анна стояла посреди спальни, как статуя, пока они снимали сорочку, обтирали ее прохладной, душистой водой с лепестками роз и жасмина. Кожа мурашками отходила от ночного кошмара. Затем последовали шелковое исподнее, тончайшие чулки, затягивание тугого корсета: Анна едва сдержала стон — тело все еще ныло. И вот, наконец, наступил черед платья.

Оно было настоящим шедевром искусства. Шелк высочайшего качества, окрашенный в неуловимый градиент: от самого низа, где клубился густой, почти кроваво-алый цвет, он тянулся через пламенеющий оранжевый к нежному персиковому оттенку, переходящему в сияющий золотистый рассвет. Каждый шов был безупречен, каждый виток был вышит серебряной нитью на подоле и рукавах — эти стежки были стилизованы под языки пламени и птичьи перья, они сверкали в утреннем свете. Платье облегало ее стройную фигуру, подчеркивая высокую грудь и тонкую талию. Оно было роскошным, дерзким, кричащим о ее статусе и… вызове. Вызове, брошенном лично императору.

Потом девицы взялись за волосы. Служанки расчесали ее густые, огненно-рыжие локоны до блеска. Маруся, с невероятной ловкостью и знанием дела, начала плести сложную конструкцию: основная масса волос была собрана на затылке в тугой, гладкий узел, от которого вниз по шее ниспадал изящный каскад более мелких, тонких косичек, переплетенных между собой и закрепленных невидимыми шпильками. Сверху, как корона, лежал свободно уложенный венок из волос, собранных от висков и с макушки, создавая иллюзию небрежной легкости. В этот венок были искусно вплетены жемчужные шпильки с каплями васильково-синих аквамаринов, которые перекликались с холодной синевой ее глаз. Ни одной пряди не выбивалось. Все было безупречно. Холодно и царственно.

Что до лица, то Анна сама нанесла легкую пудру, лишь подчеркивающую фарфоровую белизну ее кожи. Легкий румянец на скулах служил едва заметным намеком на жизнь. Тонкая подводка удлинила разрез глаз и сделала взгляд еще более пронзительным. А на губы она нанесла едва уловимый слой бальзама с легким розоватым оттенком. Он придал им влажный, естественный блеск. Никакой яркой краски. Только холодная, отточенная красота. Истинное оружие женщины!