Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 27

Лёха, улыбаясь, аккуратно вылез из толпы, отступая спиной между локтями и спинами, и наконец выскользнул на край людского круга. Уже собирался перевести дух, как взгляд зацепился за парнишку с тележкой, стоявшего чуть поодаль, у стенки ангара. Тот держался скромно, не кричал, не махал руками — просто ждал.

Лёха только махнул рукой и подошёл к мальчишке у тележки.

— Ты кто такой, командир? — спросил он по-испански, скорее для себя. — Чем торгуешь? Сладкой колбасой?

Парень остановился, выпрямился и с гордостью сказал на каталонском:

— Я Энрик. Помогаю папе — он делает сладости. Вот привёз для военных. Тут есть с вишней, с апельсином, и карамель с начинкой.

Он поднял с тележки обёрнутую бумажкой конфету. Лёха взял, рассмотрел и закинул в рот.

— А палочки где? — усмехнулся он. — Надо на палочку сажать, чтоб не пачкать руки. Был бы такой… настоящий, «Чупа-Чупс».

Парень уставился на него, широко распахнув глаза. Лёха чуть склонил голову и театрально добавил:

— Chupa Chups. «¡Es redondo y dura mucho!» — «Эс рэдондо и дура мучо», — поржал Лёха, — Чупа-Чупс. Сосёшь — и радуешься.

— Правильно! И ду́ра мучаться не будет! — по своему интерпретировал услышанное подошедший Васюк, и поддержал командира, — А то, как девочки, грязными руками в рот всякую дрянь пихают, — добавил он по русски.

Энрик ничего не сказал. Только продолжал смотреть на Лёху, будто в него попал метеорит, и он теперь видит будущее.

— Круглый и долго не кончается! — ухмыльнулся Лёха и, откусив конфету, хрустнул на зубах. — Маркетинг — наше всё!

Увидев, как парень озадаченно уставился на него, Лёха добавил, по-простому:

— Главное в продажах — пропаганда, чувак! Можешь продавать любое гавно, лишь бы было красиво обёрнуто и сверкало всеми гранями!

— У нас лучшие леденцы в городе! — возмутился мальчишка, — знаете сколько стоит сейчас настоящий сахар, а патока, а фрукты для эссенций!

— Тем более! Тогда рост продаж тебе обеспечен! — Лёха подмигнул. — Вот смотри! — Он взял одну из конфет, обёрнутую в простую серую бумажку. — Ну кто на такое клюнет? Должна быть ярая, цветная, сочная! Чтобы ребенок с трёх метров хотел её схватить, развернуть и пихнуть в рот не раздумываясь, пока мамаша расплачивается у ларька! Чтобы фантик кричал: «я вкусная, съешь меня первой!». Вот, Сальвадора Дали попроси нарисовать тебе обертку! — поржал Лёха.

Мальчишка прищурился.

— Спасибо! Того самого сумасшедшего художника из Фигераса? А захочет ли он… — пробормотал Энрик, во все глаза глядя на такого сильного и улыбчивого русского пилота. — Я… подумаю!

— Удачи! Делай свои «Чупа-чупсы», глядишь ещё и слава международная пойдёт! — улыбнулся Лёха и подмигнул мальчишке с тележкой, — Насыпь кулёк этих, с вишней… и вот этих, «бомбочек» карамельных! Для героического товарища Васюка — он сегодня франкистский «карандаш» к земле пригвоздил!

Настроение у нашего товарища резко ушло в плюс и он прикалывался над Васюком по разным поводам до самого обеда.

А Энрик Бернат, будущий «отец» Чупа-Чупса, катя тележку обратно, всю дорогу с энтузиазмом повторял про себя странные слова:

—Чупа… Чупс…Чупа-Чупс! ¡La propaganda lo es todo, tío! — Пропаганда — это всё, чувак!

Конец сентября 1937 года. Аэродром Эль Прат, пригород города Барселоны.

После митинга в Барселоне и последующего перелёта в Лериду, особенно нашим товарищам расслабиться не удалось. В Лериде испанцы выставили бутыль с обеденным вином, разбавленным водой — vi rebajat, — и, улыбаясь, произнёс усатый техник: — Ви рэбажАт!

— Вот-вот! Я и говорю, — тут же влез Васюк, прихлёбывая из своей кружки. — Разбодяжка! Ишь ты, каталонцы — а почти как у нас в столовке, из литра компота могли ведро изобразить!

Лёха усмехнулся, кивнул на бутылку:

— Но главное — оно холодное. А в такую жару просто вино пить — мы тут окосеем за пару минут. Зато не кислятина и без духа ацетона.

Васюк бдительно обвёл взглядом окрестности, покосился на ангар, откуда доносились возгласы:

— Только бы Инесса не унюхала. Она ж опять начнёт… мол, дисциплина, лётчики, а вы тут — «Разбодяжку» распиваете.

Откуда-то нарисовались бутерброды с прошутто неизвестного происхождения, и вот они с Васюком, будто сильно уставшие за дневной переход туристы, нашли клочок тени за ангаром, присели, вздохнули…

… Но не успели они даже распробовать по глотку вина, как стало ясно — Васюк всё сглазил.

Инесса нарисовалась из-за ангара, как гончая, идущая по следу. Она увидела происходящее и, как паровоз, окутавшийся паром, дала предупредительный визг и, буквально теряя сапоги, рванула к пикнику у стены ангара.

Испанцев сдуло как ураганом — они испарились мгновенно, будто их там и не было вовсе. Васюк с Лёхой, придавленные её праведным гневом, даже встать не успели.

— Что! Пьянствуете! Товарищи лётчики, как вам не стыдно! — раздалось над их головами с такой звуковой мощностью, что у Лёхи зазвенело в ушах. Васюк скривился, зажмурился, как будто в лицо ударил шквальный порыв с моря.

— Вот принесла же нелёгкая, — пробормотал Лёха. — Товарищ военфельдшер! — произнёс он нарочито официально, сознательно называя считающую себя доктором молодую женщину строго по её служебной должности. — Мы не пьянствуем, мы… дегустируем!

— Поглядите на свои руки! У вас же бактерии на руках! А руки вы мыли перед обедом⁈ — Инесса возмущённо повела ноздрями и сделала шаг к бутылке. — И вообще, это безобразие!

— Конечно! Сполоснули бензинчиком! Ни один микроб не пролезет! — Лёха не собирался сдаваться.

Она потянулась за сосудом, но Лёха, как гимнаст на выступлениях, ловко перехватил бутыль другой рукой и отодвинул в сторону, параллельно закрывая её корпусом.

— Уйди отсюда, женщина, не видишь — мужчины кушают! — возгласил он с важностью и сделал демонстративный глоток, словно в тосте за республику.

У Инессы на миг в глазах потемнело:

— Да как!.. Да что вы себе… — она задышала через нос, как паровоз на уклоне.

И тут Лёха, как человек, любящий решать проблемы радикально, одним слитным движением всучил ей в рот свой второй, здоровенный бутерброд — с ветчиной и мягким хлебом.

— Жуй, — добавил он мягко. — И не благодари.

Фельдшер на долю секунды задохнулась от возмущения, но потом — инстинкт победил речевой аппарат — челюсти самостоятельно сжались и начали жевать. Инесса попыталась было оттолкнуть бутерброд и вынуть затычку, но тут уже Васюк пришёл на помощь командиру. Пользуясь замешательством подруги, он подмял её под локоть и аккуратно, но крепко удержал жующего симпатичного фельдшера. Ветчина снова оказалась на месте — как заглушка в скороварке.

Инесса что-то мычала, вертела плечами, слабо пыталась вырваться — но жевала. Васюк, прижавшись к ней, хихикал как школьник. Над всей этой сценой витал дух ветчины, хлеба и авиационного антисанитарного братства.

— О! Я вижу бактерию! — торжественно объявил Васюк, поднося к глазам ломоть хлеба и разглядывая севшую на него божью коровку. — Вот, смотрите, поползла!

— Идиёт! — с трудом выговорила Инесса, прожевав первую часть бутерброда и вернув себе способность к членораздельной речи.

Конец сентября 1937 года. Небо над аэродромом Сариеньены.

Минут через пять за угол ангара влетел посыльный, протопал сапогами по пыльной траве, размахивая руками, будто отгонял невидимых мух, и с хрипотцой, от волнения переходящей в крик, выпалил:

— ¡Los fascistas están bombardeando nuestras posiciones en Zaragoza! И-15 из Сариеньены в бою! Срочно нужна помощь!

— Вот ведь… Так хорошо сидим! — вздохнул Лёха.

Он, не торопясь, прожевал, сглотнул, посмотрел на Васюка, потом — на небо. Затем поднялся, с сожалением вручил бутыль вина Инессе, из которой та, не сильно соображая, что происходит, сделала приличный глоток. А наш герой перешел на ускоренную рысью и бегом направился к своему борту. «СерО́жа», как хороший ведомый перешел на бег одновременно с командиром.