Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 17

Он качнул крылом, прощаясь, и СБ плавно ушёл в сторону Картахены, оставляя за собой дымящиеся следы чужой неудачи.

07 сентября 1937 года. Между ангаром технической службы аэродрома Лос-Альказарес и госпиталем Картахены.

Обратный час полёта до Картахены, наверное, будет вспоминаться Лёхе до глубокой старости — если, конечно, он до неё доживёт. Задница жгла, ныла, дёргалась и саднила, как будто туда засунули раскалённую головёшку и забыли вытащить. В голове вертелся дурной хоровод мыслей, одна другой краше: а если бы на пять сантиметров выше?..

— Переквалифицироваться в оперные сопрано? Уже поздно! Только не это… Меня девушки любить не будут! — в громко страдал наш герой.

Самолёт мотало на посадке — то ли боковой ветер гулял по полосе, то ли, увлечённый мыслями о страшном конце своей жизни, наш герой не мог сосредоточиться на управлении. Коснувшись земли, СБ знатно тряхнуло. В какой-то момент Лёхе показалось, что он вырубился — вспышка боли в седалище так сковала всё тело, что пальцы будто сами разжали штурвал. Но СБ, словно ничего не заметив, пробежался по полосе и, вздрогнув напоследок, замер.

Когда раненый джигит открыл фонарь кабины, с лицом, перекошенным от боли и нецензурной молитвой, попытался выбраться наружу — начался новый акт трагикомедии. Видимо, за два часа Лёхиного отсутствия население аэродрома уже напрочь забыло, как он выглядел перед вылетом. Или просто, не тренированные фильмами ужасов, не ожидали увидеть живого зомби.

Первым заорал механик — визг получился на редкость звонкий. Он отскочил от самолёта и стал креститься так, будто пытался изгнать дьявола. Лёха, весь в кровавых разводах, брызгах и пятнах, будто его выдернули с бойни, с перекошенной от боли физиономией, выглядел так, словно только что отгрыз кому-то голову.

Услышав ультразвуковой сигнал механика, идущие вразвалочку Проскуров с Остряковым увидели заляпанного кровью Лёху в жутком комбезе и тут же перешли с шага на крупный аллюр, почти галоп.

— ВРАЧА!!! — разнеслось по аэродрому так, что новомодная американская система громкой связи могла бы позавидовать.

Лёху аккуратно, но решительно уложили на живот — что, честно говоря, только добавило спецэффектов, явив миру порванный тыл комбеза со следами настоящей, честной крови.

С деловой суетой, свойственной эскулапам в белых халатах и советским лётчикам, прямо туда щедро и плеснули йода без лишних сантиментов — широким махом, так что жидкость тут же разошлась по незагорелой филейной части советского героя, по ткани, а потом и под неё, проникнув, кажется, ему прямо в мозг. Обожжённый воздух заполнился ядреным запахом антисептика и нецензурной поэзией в исполнении пострадавшего.

— А-А-А-А!!! — внёс свою лепту в происходящий бардак наш герой.

Цветовая палитра многострадального комбеза дополнилась огненно-оранжевыми разводами. Лёха пытался что-то сказать, но его слабые вопли никто особенно не слушал. Его ловко погрузили в кузов оперативно появившейся полуторки и, под сочувственные взгляды публики, отправили в госпиталь Картахены — чинить, латать и, по возможности, сохранить мужскую гордость.

07 сентября 1937 года. Госпиталь Картахены.

Встав затемно и приведя себя в порядок, Любочка — а теперь уже Doctorá Lubá, как называли её испанцы с мягким акцентом и привычным ударением на последний слог, — бодро отдежурила свою смену. Ночь в госпитале выдалась без особых чудес: пара обожжённых матросов, один шофёр с рассечённым лбом, воин, которому фрагмент бомбы испортил нижнее бельё и всё, что под ним. К рассвету в операционной стало тише, и Любочка уже собиралась дойти до ординаторской, где её ждал остывший, заваренный с утра чай.

Но как только она сняла перчатки, распрямив уставшие пальцы, в ординаторской зазвонил телефон и дежурный санитар засунулся в проём:

— Señora doctora, срочный вызов. Звонят с аэродрома. Везут советского лётчика, тяжелораненый.

Она помедлила, не дожидаясь подробностей, уже интуитивно разворачиваясь обратно. Через пару минут подошёл заведующий хирургией, седой каталонец с руками, как у скульптора, и сдержанным голосом, в котором Люба всегда чувствовала уважение.

— Докторá Лубá, — сказал он спокойно, — могу я вас попросить остаться, вдруг будет серьёзная операция. И, думаю, вы нам сегодня очень пригодитесь.

Она молча кивнула — и усталость, будто и не было, отступила в тень. Где-то там, за стенами госпиталя, сквозь гарь, пыль и вой моторов, уже мчалась к ней судьба — на носилках, в бинтах, пропитанных кровью. И требовалась её помощь.

Очень длинный день 07 сентября 1937 года. Госпиталь Картахены.

Изрядно протресясь по ухабистой дороге, лёжа на животе в кузове армейской полуторки, Лёха наконец добрался до госпиталя военно-морского гарнизона Картахены. Воздух был пыльный, горячий, всё тело гудело, а в глазах мутилось от боли и усталости.

Машина остановилась у приёмного корпуса. Лёху аккуратно и быстро выволокли наружу — в лицо пахнуло прохладой здания и чем-то лекарственным. Кто-то в халате, не церемонясь, привычно воткнул ему в бедро шприц. Игла вошла резко, глубоко, как штык. Мысли, и без того расплывчатые после полёта, боли и тряски, заскользили прочь, мутно расползаясь, как дым от сигареты. Всё стало тихим, отдалённым, словно он оказался под водой. Голоса затихли, свет потускнел, и наконец всё исчезло — сознание ушло, будто кто-то выключил его, клацнув тумблер.

Очнулся он уже внутри палаты, всё так же лежа на животе, на чём-то мягком. Лицо было уткнуто в подушку — ткань пахла чистым бельём, свежим мылом и лавандой.

И вдруг, почти у самого уха, раздался голос — по-русски, женский, тёплый, с ленивыми мурлыкающими интонациями и лёгкой, едва уловимой насмешкой, словно говорившая еле сдерживала улыбку.

— Ах ты мой герой… Какие мы нежные! Задницу тебе оцарапали — и всё, трагедия.

Пальцы — крепкие, уверенные, профессиональные — уже откидывали простыню, осматривали пострадавший участок, не особенно церемонясь.

— Что, дрожишь за своё достоинство, как школьник на медосмотре? — голос обволакивал, растекался, завораживал. — Это тебе не бомбы на фашистов кидать. Поганец! Ну-ка… посмотрим, как там у тебя дела…

Пальцы двинулись дальше, осматривая рану, пробираясь всё ниже.

Лёха не двигался, боясь спугнуть этот голос. Он был слишком знакомым, как теплый привет из такого далёкого и одновременно близкого прошлого. Сердце забилось чаще, но разум, затуманенный действием наркоза, всё ещё сопротивлялся — не иначе галлюцинация! Не сон? Не бред? Он затаил дыхание, как охотник, только бы не вспугнуть дичь.

— Ай… — вырвалось у него сквозь зубы, негромко, но с чувством.

— И правильно делаешь, что дрожишь за свой тыл! Особого назначения! Как я испугалась! Весь в крови, без сознания! Кобелина! — пальцы сомкнулись на похоже не пострадавшей части, и начали мягко, но вполне решительно совершать подозрительные движения…

Глава 9

Капля никотина убивает лошадь

Середина сентября 1937 года. Ангар технической службы аэродрома Лос-Альказарес.

Николай Остряков внимательно, с деловитым прищуром, разглядывал вернувшегося из госпиталя «симулянта». Хренов стоял перед ним в слегка помятом, но идеально чистом комбинезоне, самодовольно лыбился и сверкал под глазом роскошным фингалом, отливавшим всеми оттенками синего и багрового.

— Мы, кажется, отправляли тебя с ранением в задницу? — медленно и иронично произнёс командир группы, делая шаг вбок и стараясь заглянуть в тыл подчинённому, который с заметным усердием уворачивался от подобной инспекции. — Ну-ка, колись! Кому рога отполировал?

— Коля! Клянусь всеми воздушными винтами! Век на Майорку не летать! — широко распахнул глаза Лёха, изображая честность в её первозданной чистоте. — Не виноватый я! Просто… не сошёлся во взглядах на оптимальные способы лечения с товарищем военврачом третьего ранга.