Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 16

Лёха прищурился. Почему его не добивают?

Два республиканских крейсера, вместо того чтобы завершить начатое и добить раненого исполина, начали разворачиваться обратно, возвращаясь к конвою. Их башни уже отворачивались от дымящегося франкистского судна.

— Странно как то… — буркнул Лёха себе под нос.

Самолёт снова вёл себя неоднозначно. То шёл ровно, как по линейке — послушный и отзывчивый. То вдруг будто задумывался: туже ходил штурвал, запаздывала реакция на данную ногу, лёгкое покачивание — как слегка пьяный, вроде бы способность к прямохождению не утрачена, но случатся лёгкие крены и зависания.

Лёха скользнул взглядом по приборам, нажал на педали, слегка потянул штурвал — проверяя, слушается ли машина, всё ли живо после встряски.

— Терпимо, — заключил про себя. — Лететь можно.

Он перевёл взгляд на юго-запад. Над тем местом, где держалась группа эсминцев, лениво описывали круги трёхмоторные светло-серые самолёты с чёрными крестами на хвостах. Итальянские. Пипистроне… или всё-таки Пипистрелло? Вроде бы как летучая мышь, припомнил Лёха, но всё равно звучит как-то… скабрёзно. Мысль пролетела и растворилась в шуме мотора.

Он заложил крен и направил машину в лёгкое снижение, выбирая, куда ткнуться следующей атакой.

Нащупал тумблер сигнальных лампочек и дал три коротких «бибипа» штурману. Лампочки на панели весело мигнули в ответ.

— Придётся, что ли, учить азбуку Морзе, — пробурчал Лёха, вспомнив с тоской нормальную радиосвязь на своей, поглощенной этой войной СБ-шке.

07 сентября 1937 года. Море у алжирского побережья, к северу от мыса Шершель.

Набрав скорость на снижении, Лёха чуть потянул штурвал, вывел СБ из пологого пикирования и заложил дугу, выходя в хвост отставшего итальянца.

Лишний раз мысленно плюнув в сторону конструкторов товарищей Архангельского и Туполева, Лёха признал, что скорость у самолёта по местным меркам была шикарная. А вот обзор — ни к чёрту! Послушный Лёхиной воле, самолёт плясал: то опускал нос, то слегка ложился на крыло, то выравнивался в горизонт, давая Лёхе хоть какой-то обзор.

Машина, дрожа, послушно вышла на курс. Солнце оставалось за спиной, и теперь он быстро накатывал на трёхмоторный «пипистроне», зависая над ним, словно топор палача над шеей приговорённого. Тот всё ещё заходил на дымящий эсминец, увлечённый задачей, даже не подозревая, что в небе, всего в четырёхстах метрах от него, уже прилетел пламенный пионерский привет родом из Советского Союза.

Эсминец внизу получил несколько попаданий, дымилась надстройка, его зенитные орудия молчали — видимо, итальянцы сумели подавить и так хилое ПВО корабля. Но теперь очередь дошла до самого итальянца.

Замыкающая, растянувшейся неровной колбасой тройку итальянских бомбардировщиков, машина шла на боевом курсе значительно медленнее валящегося на него сверху советского самолёта.

Стал отчётливо виден горбатый фюзеляж — выгоревший на солнце корпус, крупные разводы коричневато-зелёной камуфляжной краски, будто кто-то неуверенно водил по обшивке гигантской кисточкой. Хвост с чёрным «иском» на белом фоне и стилизованная летучая мышь, распластанная на фюзеляже. Прямо над кабиной круглой шайбой торчала турель с пулемётом, но стрелка в ней не было видно — похоже, он прохлаждался и рассматривал сброс бомб.

Лопасти трёх винтов — блестящие, чёрные, с белыми концами — вращались не синхронно, и один мотор немного дымил: судя по потёкам на крыле, его зацепило осколком. Из-под крыльев высовывались огромные шасси в грязно-зелёных обтекателях, похожими на перевёрнутые галоши, с торчащими амортизаторами.

Лёха шёл на сближение по широкой дуге, аккуратно подкрадываясь из мёртвой зоны, захватывая цель. Перемазанный штурвал стал липким и налился тяжестью в ладонях, нервы лётчика натянулись, как канаты. Он чуть сбросил газ, подстраиваясь под движение итальянца, как охотник, выверяющий последний шаг перед броском.

Верхняя турель итальянца по-прежнему молчала, и это было почти чудом. Увлечённый атакой на корабль, стрелок прозевал приближение врага.

— Только бы штурман не начал шмалять издалека, — нервно прошептал Лёха. — Много мы тогда навоюем двумя ШКАСами-то.

Дистанция таяла на глазах — уже отчётливо вырисовывался хвост противника с чёрным крестом на фоне выгоревшей краски, вздутый кожух мотора с запёкшимися потёками масла и блеск остекления кабины, чуть искажённый кривизной фонаря.

— Ну давай, родной, — пробормотал он.

…и в следующую секунду СБ задрожал — штурман, выждав до минимальной дистанции, дал длинную, злую очередь из двух ШКАСов. Самолёт загудел, как струна. Лёха чувствовал вибрацию даже через штурвал.

Очередь легла почти идеально — от правого крыла через мотогондолу и дальше, по центроплану. Трассеры прошили обшивку «пипистроне» срывающейся красной цепочкой, рассыпаясь по корпусу, словно кто-то брызнул расплавленным металлом. Где-то в районе двигателя брызнуло пламя — на мгновение, но очень ярко. В следующую секунду со стороны фюзеляжа вырвался язык огня, и повалил густой чёрный дым. В верхнем люке мелькнул силуэт — стрелок, наконец-то проснувшийся.

Штурман снова дал длинную очередь. Теперь пули впились в корень крыла, там, где были основные баки и шли топливные магистрали.

— Попали! — радостно заорал Лёха, на миг забыв про всё.

«Пипистрелло» начал крениться вбок. Верхняя турель ожила — в воздухе мелькнули короткие вспышки, ответная очередь, но она ушла в молоко.

Ревя моторами, СБ за мгновение перескочил атакованный самолёт. Сзади раздалась очередь стрелка, внося свою лепту в повреждения итальянца.

Пара оставшихся «пипистрелло», увидев, как их товарища в считаные секунды превратили в огненный факел, даже не стали проверять, кто именно их атаковал. Они рванули на север — через море, к своим, отчаянно подвывая всеми тремя моторами.

Лёха мельком глянул им вслед: расстояние до них было приличное, и догонять, даже имея преимущество в скорости, было делом небыстрым.

— Ишь ты, рванули, как тараканы от керосина, — пробормотал Лёха, поглаживая штурвал.

С сожалением глянул на датчик топлива — дрожащая посредине шкалы стрелка начала свой неумолимый бег к красной черте, ясно говоря, что пора разворачиваться на обратный курс.

— Праздник кончился, — буркнул он себе под нос и, скрипнув зубами, развернул СБ — начались суровые будни.

И тут раздался треск, визг рвущегося металла и короткий скрежет — словно кто-то резко смял консервную банку. Филейная часть Лёхи вспыхнула болью, будто в нее приложили паяльной лампой. Он вздрогнул, почти выронив штурвал, и тут же заорал:

— Моя ж***па! — голос сорвался на визг. — Горит, сволочь! Чем я теперь ср***ть буду, а⁈

Стрелок «пипистроне», очнувшийся в самый неподходящий момент, всё же сумел вслепую воткнуть остатки очереди куда-то по корпусу СБ — и, по всей вероятности, угодил прямиком в район кабины пилота… Или чуть ниже. Намного ниже.

За подбитым «пипистроне» потянулся рваный, чёрно-оранжевый шлейф — не дым, а настоящий горящий след, словно кто-то размазывал факелом смолу по небу. Лёха проводил взглядом, как бомбардировщик, пошатываясь, сползает вниз, всё ниже, ниже — и вот уже совсем рядом с волнами. Итальянец, видимо, не хотел гореть в воздухе и решил приводнить самолёт. И в какой-то момент, словно поймав волну, плюхнул машину на воду.

Высоко взметнулись брызги, двигатели клюнули в волны, крыло распласталось на поверхности воды, но он сел — пусть грубо, с рывком, но сел. Где-то в миле от дымящегося эсминца, над которым они только что кружились и атаковали.

Эсминец тут же оживился — радостно завалился в поворот, сбросил ход и, обдав корму бурлящей пеной, рванул к месту посадки. Видно было, как матросы уже суетятся на палубе, готовясь спустить шлюпку, машут руками, показывают в сторону самолёта.

— Ну, суки! Проклятые любители макарон, сейчас вам окажут ответное гостеприимство, — сквозь боль и слёзы плевался Лёха, отворачивая на курс домой. — Что б вам стоматолог не понадобился до конца жизни! Пересчитают вам сейчас все зубы и благодарность с занесением в грудную клетку выпишут!