Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 12

Но уже через полчаса это умиротворение пошло крупными трещинами — как раз в тот момент, когда за кафедрой из сбитых досок замполит Кишиненко начал патетично зачитывать перед толпой местных бойцов агитационную речь о советских воинах, отправляющих интернациональный долг.

(Да, да, Лёха был абсолютно уверен, что именно так и расслышал — отправляющих — сквозь охватывающую его дрему после сытного ужина, справленного тайным, но щедрым глоточком вина.)

И, как назло, во всей этой речи с намёками, патетикой и натужными метафорами многое как-то очень уж подозрительно указывало на Лёху.

Одно дело — думать такие штуки про себя, сидя в туалете, или обсуждать их за дружеским возлиянием, а совсем другое — слушать, как их вещает с трибуны человек в кожанке и с горящими глазами.

Наш герой же счастливо кемарил у окна ангара, в новом оливковом комбинезоне, только что с большим трудом выменянном у интендантов на… ну, по большому счёту неважно, чего стоило Лёхе раздобыть новый комбез. Погонов, кубарей, галунов или каких-то иных знаков отличия не предполагалось — по соображениям секретности и солидарности с испанскими товарищами. В качестве талисмана Лёха прикрутил на грудь сохранившийся у него ещё с Качи небольшой знак морской авиации СССР.

Он изо всех сил старался не захрапеть, чтобы не вызвать у замполита приступ сердечной агонии. Усилием воли Лёха в очередной раз вынырнул из обволакивающей его дремоты, старательно тараща свои голубые, честные, но стремительно закрывающиеся глаза и вернул внимание к замполиту, который продолжал греметь с кафедры:

— … Товарищи! И чем дольше длится эта война, тем яснее становится её смысл…

Было видно, как политическому лидеру не терпится пройтись взад-вперёд по сцене, махнуть рукой в пламенном призыве, но самодельная кафедра совсем не оставляла места работнику разговорного жанра. Он периодически забывался и делал шаг в сторону, оступался, терял равновесие, судорожно хватался за кафедру и с трудом возвращал своё тело в вертикальное положение.

В такие моменты Лёха несколько оживал и с интересом ждал, не порадует ли партиец собравшихся акробатическим кульбитом.

В какой то момент замполит застопорился. На лице его появилось выражение человека, у которого в голове сразу несколько мыслей подрались за доступ к речевому аппарату. Он застыл, вперившись глазами в воздух, и Лёха понял — Кишиненко забыл, что хотел сказать.

Пока преподобный товарищ Кишиненко собирался с мыслями и переходил от патриотизма к долгу, Лёхин взгляд скользнул с его защитных галифе…

…на вьющиеся тёмные волосы, которые качнулись в воздухе перед ним. Молодая испанка — тряхнув головой, точно сбрасывая с плеч жаркий воздух вокруг, — взглянула на Лёху и коротко кивнула на ящик рядом. Мол — можно?

Лёха судорожно дёрнулся, подвинулся на деревянной таре. Зашипел, когда толстая заноза въехала ему точно в поджарый зад.

— Твою ж… — сдавленно прошипел он. — Прошу сеньорита! — Сквозь слёзы выдал самую обворожительную улыбку из возможных синеглазый ловалас.

Испанка улыбнулась, и симпатичная женская попка, аккуратно очерченная лёгким летним платьем, с ловкостью опытного штурмана зашла на посадку. Лёха только успел подложить свою куртку, стараясь уберечь округлую прелесть от знакомства с шершавой древесиной.

Его дрема рассыпалась в пыль в тот же самый миг.

А сам он, пользуясь паузой, медленно повернулся. Справа от него сидела испанка — молодая, загорелая, с серьёзным лицом и красивой линией шеи. Обнажённое плечо её почти касалось Лёхиного комбинезона, а высокая грудь чуть покачивалась в такт дыханию. Тонкая кожа, веснушки, родинка у ключицы… Лёха сглотнул.

Наденька исчезла из объятий нашего героя со всеми своими выдающимися прелестями уже достаточно давно, и молодой мужской организм сам, без участия мозга, совершил логичный выбор между грубым волосатым мужиком на трибуне и манящим девичьим телом рядом.

Пока Кишиненко увлёкся перечислением глобальных врагов трудового народа, Лёха чуть повернулся и едва заметно опустил глаза вправо. Её бедро рядом, плотно обтянутое тонкой тканью, сверкающие из под обреза платья симпатичные коленки — неимоверно притягивали горящий взгляд изрядно застрявшего в воздержании молодого лётчика.

Обладательница обнажённого, загорелого, с аккуратной родинкой ниже ключицы плеча, внимательно слушала перевод речи, слегка наклонившись вперёд, приоткрыв губы, вызывая у Лёхи ассоциации далеко не политического свойства. Глаза же её оставались серьёзными.

Лёха чуть подвинулся, сделал вид, что ему неудобно сидеть, поёрзал, поправил воротник и медленно, будто просто опираясь, он положил ладонь на её бедро — осторожно, почти невесомо. Испанка не шелохнулась, только её губы затрепетали, будто что-то прошептали без звука. Потом она двинула рукой, будто хотела поправить оборки на платье, но как-то не рассчитала — и промахнулась… мимо своего бедра, мимо Лёхиной руки, её ладонь на миг опустилась ниже. Гораздо ниже.

Лёха застыл от неожиданности. Вся сонливость слетела в один момент. Глаза у него расширились и встретились с её глазами — тёплыми, тёмными, томными и задорно поблёскивающими. Уголки её губ дрогнули в неуловимой улыбке.

Она ловко вернула руку и, не отводя взгляда, аккуратно сжала его ладонь на своём бедре…

И тут как назло загремело:

— Ура, товарищи! — возглас замполита обрушился как ушат ледяной воды на Лёхину голову.

В этот момент из-за сцены вынесли аккордеон, и замполит вдохновенно пропел:

— Попросим на сцену лётчика Алексея Хренова! Мы знаем — он расстался со своей гармошкой, чтобы спасти наших товарищей, и партия решила подарить ему вот, новую! Гармошка от французских коммунистов! Maugein Frères!

— Май-Гей-эН Фре-рес! — по слогам прочитал название замполит, вызывая у Лёхи судорожный тик в левом веке.

Толпа среагировала бурно, кто-то вскочил, захлопали. Испанка шустро убрала руку, зацепив по пути колено молодого человека… Лёха с сожалением поднялся.

Интереснейший сюжет рухнул под натиском партийного энтузиазма.

На мгновение он посмотрел на аккордеон — красивый, лакированный, с металлическим блеском застёжек и кожаными мехами. Потом — на испанку, всё ещё улыбающуюся ему уголками губ. Её глаз вдруг хитро, еле уловимо подмигнул и её красиво очерченные губы сложились на миг в неуловимый «чмок».

«Эх! Похоже, спать мне и сегодня ночью не доведётся…» — шарахнулась в мозгу интереснейшая мысль, пока Лёха пробирался на трибуну.

А буквально неделей ранее…

07 сентября 1937 года. Тридцать миль севернее мыса Шершель,побережье французского Алжира.

Альферес де навио Мигель Пардо де Донлебун — для русского читателя понятнее будет звучать — младший лейтенант Мигель по фамилии Пардо, из деревни, хорошо — из благородного рода, владеющего замком Донлебун в Астурии. Хотя замком их небогатое деревенское поместье назвать было можно с очень и очень большой натяжкой.

Он стоял у своих 120-миллиметровых орудий и прижав к глазам бинокль, так что вокруг глаз отпечатались круги, как у лемура, с хмурой ненавистью вглядывался в пару лёгких крейсеров, что упорно держались параллельным курсом вдалеке. И достаточно регулярно стреляющих.

Будучи рождён в аристократической семье, Мигель не мыслил своей жизни без морской службы. Он закончил морской колледж с отличием, служил с фанатичным усердием, стараясь быть по мальчишески строгим, вызывая улыбки и некоторое уважение среди командования.

Но 1931 год стал годом личной трагедии. Когда король отрёкся от престола, а на кораблях власть захватили матросы, Мигель, тогда ещё кадет, рыдал. Грубая матросня устроила настоящий балаган — его тут же переименовали в «Пардон! Дон Ле Бум». Что в дословном переводе на русский звучало бы как «Привет! 'Господин Задница». Жуткая насмешка, да ещё и с намёком на взрыв — для артиллериста оскорбление вдвойне.

Мигель ни секунды не сомневался, на чью сторону встать, когда в Ферроле вспыхнул мятеж. Он поддержал Франко с твердостью дворянского достоинства и ненавистью, которую питал ко всем, кто позволил оплевать флот короля. И сейчас, спустя шесть лет, среди матросов он считался жёстким, даже злобным командиром — но хорошо знающим своё дело.