Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 11

— АтэнсьЁН! Я… МИСМО! ПИСТА! РРАссПИИИзззДО! ХАН-ГА-А-А! ПШШШХ! ПЬЕЕЕ-ддд-РАС… ЭнННаЗона!!! авиОООНЭЭС!

(Автор затрудняется дать точный перевод вылетевшего из динамика, что-то вроде:

— ¡Atención! ¡Ya mismo a pista! Rrrraspado en hangar… ¡Psshhh! ¡Piedras en la zona! ¡ Aviones !

— Внимание! Немедленно на взлётку! Содрано… в ангаре… Пшшш! Камни в зоне! Самолёты!)

— Сука бл***ть! — ответил репродуктору Лёха, чуть не плача, стараясь руками стереть с комбеза красно-кровавые полосы от опрокинувшегося на него ведёрка…

Бросив это безнадёжное дело, Лёха прикрыл глаза от солнца кровавой ладонью, размазывая красную краску и по лбу тоже. Он уставился на крышу командного пункта, откуда нападала звуковая волна. Там гордо высился новенький, здоровенный раструб громкоговорителя — похожий на старинный граммофон гигантских размеров.

А на самом командном пункте в этот момент во всю кипела жизнь…

В Лос-Альказарес наконец-то приперли и установили здоровенную американскую дуру. Она была куплена ещё до войны для центрального аэродрома в Мадриде, потом её пытались пристроить в правительственную Валенсии, но, как шутили местные остряки, высокое начальство, заслышав свист, хрип и вопли, падало, закрывало голову руками, а иногда и меняло штаны. И вот эту систему громкой связи производства американской компании Magnavox сбагрили в Картахену. И теперь пытались приучить дежурных и, главное, лётный и наземный персонал аэродрома правильно реагировать на это заокеанское чудо.

— Да ни хрена не работает эта чёртова балалайка гринго проклятых! — обиженно возмущался дежурный, молодой интербригадовец из Аргентины, приехавший воевать за республику. — Как я вам дежурный экипаж вызову!

— Ну-ка подвинься, Мануэль, учись, пока батька жив! — вальяжно произнёс прибывший накануне на аэродром Проскуров, оттесняя местного дежурного от здоровенного полированного микрофона, установленного на подставке.

— Николай! Смотри, как надо! Сейчас мы быстро его… — обратился он к стоящему рядом Острякову. — О! Видишь, Хренов куда-то прётся?

Он встал за микрофон, постучал по нему костяшками пальцев. В ответ из динамика грохнула пулемётная очередь, от которой часть населения аэродрома аж присела, а зенитчики судорожно схватились за каски, в ужасе вертя головами, выискивая противника.

— Эй ты, ХЕР ушастый! — гаркнул Проскуров в микрофон с довольной рожей. А потом, для пущей ясности, потряс всех окружающих своим испанским:

— Э ту, КапХуйо орэХудо!

Над аэродромом зависло напряжённое молчание, казалось, даже двигатели смолкли, поражённые в самое своё механическое сердце этими синхронными колебаниями воздуха. Зато большая часть народа полностью проигнорировала обращение и продолжила невозмутимо идти по своим делам. Несколько человек оглянулись, а трое прекратили поступательное движение, остановились и уставились на командный пункт.

— Ну не вы двое, а вот ТЫ! — прохрипел динамик, надсадно булькая. — Но Отсос дос… ТУ! КапХуйо Орэхудо!

Ещё двое товарищей развернулись и возобновили прямолинейное движение к своим целям, а Лёха, сплюнув себе под ноги, развернулся и поплёлся в сторону командного пункта, пешком через всё поле.

— ммУУУ ве лас Писсуньь Ясс!— Динамик совершил очередное звуковое нападение на аэродром, — Шевели копытами!

— Авиация, — гордо продекларировал Проскуров на командном пункте, — это, брат, про интуицию!

Лёха стремительно сокращал расстояние до командного пункта и нового, пока неизвестного ему приключения.

А на заднем фоне, словно подтверждая эту мысль, система громкой связи производства американской компании Magnavox продолжала булькать, хрипеть и атаковать головы лётчиков акустическими снарядами.

И никто уже не сомневался, что в Картахене она приживётся.

07 сентября 1937 года. Море у юго-востоку от Картахены.

Подвесив под центроплан пару бомб по двести пятьдесят килограмм — ценных, как сказали бы сейчас, дефицитных, которые берегли как золотой запас, — и запихнув в кабины штурмана, пилота и стрелка, только что вышедший из планового обслуживания СБ бодро оттолкнулся от земли своими шасси, весело подпрыгнул и, словно забыв про груз в бомболюке, начал бодро, уверенно и даже с каким-то удовольствием набирать высоту.

От аэродрома Лос-Альказарес, что под Картахеной, он уходил на юго-восток, прочерчивая в небе прямую, как линейка, линию. Внутри советского аппарата за штурвалом сидел Лёха — свежевыловленный на аэродроме и срочно запихнутый на боевой вылет как был: в старом перепачканном краской комбезе, с обляпанными руками и разукрашенным лицом.

Перед входом на командный пункт Лёха не задумываясь вытер рукой рот в попытке избавиться от привкуса паэльи… Лучше пахнуть он не стал, а вот лицо моментально вошло в гармонию с остальным видом героя.

Когда Проскуров увидел его, он застыл в немом изумлении, потом отмер и с затаённым страхом спросил:

— Хренов! Ты кого-то убил, что ли?

Остряков, знающий блудняки Лёхи не понаслышке, тут же подключился к предстартовому инструктажу:

— Ага! Что-то я давно нашего кавалериста не видел… Точно убил! И съел!!! — Николай сделал зверское выражение лица. — Признавайся, упырь, как ты пьёшь кровь невинных кавалеристов!

И вот теперь Лёха привычно вращал такой знакомый «руль от автобуса» — здоровенный железный штурвал, с немного тяжёлым ходом, требовавший вложения силы всей перемазанной ладони и чуть-чуть души. Моторы гудели на спокойном крейсерском режиме, корпус едва дрожал от напряжения, а вибрация от винтов отзывалась в пояснице и седалище как лёгкое предупреждение: не расслабляй ягодицы, командир.

Лёха молчал. Впереди простиралось море. Тихое, синее, пока ещё безмятежное. Направляемый уверенной рукой, самолёт шустро летел туда, в квадрат 57−12 по улитке 8, примерно в трёхстах километрах от Картахены, почти у самого алжирского побережья. Туда, откуда пришла короткая, даже скорее истеричная телеграмма с республиканского крейсера «Либертад»:

«Снова атакован крейсером мятежников „Балеарес“. Требуется помощь авиации. Срочно. Буиса. Алафузов.»

Лёха прочитал её дважды. Потом вместе со штурманом посмотрел развернутую тут же карту, ткнул в нужную точку и махнул рукой — поехали.

Один борт и две бомбы — это было всё, что смогла оперативно выставить республика на помощь двум лёгким крейсерам, семерым эсминцам и трём транспортным пароходам в борьбе с одним тяжёлым крейсером националистов.

Плавно работая штурвалом и прислушиваясь к монотонному пению двигателей, Лёха вспомнил, как в его будущем пятьсот миллионов европейцев просили триста тридцать миллионов американцев защитить их от ста сорока миллионов русских.

Борт поднят, задача поставлена, координаты заданы…

На горизонте уже угадывалась тонкая белая линия — пена над водой. Где-то там, у алжирского берега, сейчас кипела работа тяжёлых орудий, там удирал конвой и грохотала канонада. Там ждали Лёху.

И Лёха, не отвлекаясь от горизонта, лишь крепче сжал штурвал, сжал в узкую полоску губы и, сделав волевое лицо — как на плакате «Родина-мать зовёт», — патетично проговорил вслух:

— Вот зараза, не зря зад чесался три дня назад!

Глава 6

«Май-Гей-эН Фре-рес!»

Сентябрь 1937 года. Ангар технической службы аэродрома Лос-Альказарес.

Огромный ангар технической службы аэродрома Лос-Альказарес, что в пригороде Картахены, был плотно заселён возбуждённым народом, с энтузиазмом участвующим в митинге — или наоборот, не успевшим во время слинять.

Отмытый до скрипа, свежевыбритый, с бинтом на левой руке и совершенно балдёжным ощущением чистоты во всех частях тела, лётчик Хренов с комфортом развалился на ящике у окна и умиротворённо дремал.

Прошло всего несколько дней с момента возвращения из такой, казалось бы, уже далёкой командировки во Францию, а он уже успел разжиться новеньким истребителем и даже слетать на помощь флоту аж к побережью Алжира и, главное, тут Лёха самодовольно улыбнулся, суметь вернуться. Вот только нормально выспаться ему давно не удавалось.