Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Пятая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 10

— А то ты не знаешь! — выдохнул Николай, выпуская облако дыма через нос. — Как всегда. Начали за здравие…

Лёха усмехнулся, кивнул, глядя на багровую точку на конце папиросы, и потянулся за своей кружкой с кофе, который уже остыл…

А началась эта история, как это обычно и бывает на флоте и в авиации — а особенно во флотской авиации — с бардака.

Сентябрь 1937 года. Аэродром авиазавода в Аликанте.

Лёха, между прочим, с недавних пор снова был истребителем. Вернулся, как говорил сам, «к истокам». Уже почти неделю назад он вместе с Васюком съездил на раздолбанной аэродромной полуторке на завод в Аликанте.

Там, на заводике, им удалось забрать два новых истребителя И-16 испанской сборки.

В крыльях Лёхиного самолёта красовалась пара массивных пулемётов Гочкис, переделанных под ленточное питание — Лёха сам их и притащил с морского склада в Картахене. Лёха заржал, глядя на торчащие из крыла стволы. Васюк непонимающе уставился на командира.

— «Писька ишака» — так их мой стрелок, Алибабаевич, называл! — утирая слёзы, пояснил Лёха не заставшему туркменского стрелка белорусу.

— Вот смотри, так оно и есть — писька ишака! — он ткнул пальцем в торчащий ствол в перфорированном кожухе.

Васюк тем временем уже нырнул с головой внутрь своего «ишачка» и, казалось, светился от восторга торчащим из кабины задом.

В трудную годину белорусский воин, оказавшись в Испании без командования и на птичьих правах, не растерялся и, как бездомный кот, ловко прибился к морской эскадрилье в Картахене. Командование аэродрома не возражало — напротив, с восторгом поддержало появление нового кадра в рядах добровольцев. Времена были такие — каждый лётный зад был на счету, а тут лишний человек с руками, глазами и опытом — почти подарок.

Васюковский же экземпляр был вооружён аж четырьмя ШКАСами — пара синхронных над мотором и по одному на каждое крыло. Откуда взялись эти дефицитные, как наркомовский паёк, пулемёты и как испанцы сумели поставить синхронизаторы — оставалось тайной, покрытой туманом военной испанской смекалки.

Но больше всего обоих порадовало сердце каждой машины. На обоих стояли двигатели Hispano-Suiza — двоюродные братья советского М-25, с общим предком в лице американского Райт-Циклона.

Пробный вылет состоялся тем же днём.

Ну что сказать… Самолёт произвёл на Лёху сильное и неоднозначное впечатление. Нет, он шикарно летел — спору нет. Бодро тянул вверх, шустро реагируя на ручку и педали, но…

Во-первых — дуло. Не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Даже спрятавшись за передним козырьком, с открытым фонарём — обдувало нашего попаданца по полной. Привыкший к уютной кабине «Энвоя», закрытому «стеклянному аквариуму» «Шторьха» и даже застеклённому носу СБ, Лёха по-настоящему прочувствовал встречный поток воздуха.

— Так и мозгов-то не останется, — процедил он, ловя губами ветер и невольно прищуриваясь даже в лётных очках. — Выдует к чёрту весь стратегический запас…

Во-вторых — летал его самолёт… Да, отклик на ручку мгновенный. Да, крен — без запаздывания. Но всё, что умел Лёха, всё, к чему привык за последние месяцы, — можно было смело откладывать в самый дальний ящик. Самолёт был совсем другим. Он был… живым. Исключительно манёвренным. Неустойчивым, норовистым и требующим постоянного внимания пилота. Это и была цена его манёвренности.

А ещё, привыкая к повадкам зверя и крутя пилотаж, Лёха перетянул на себя ручку и сумел ввалиться в самый что ни есть настоящий штопор. Хорошо, высоты было с избытком, и, благодарно вспомнив полёты на И-5 в Каче, Лёха, потея и молясь, вывел самолёт в горизонтальный полёт.

— Ишак, — отдышавшись, подумал Лёха. — Самый натуральный ишак. Идёт — но только туда, куда сам захочет.

А вот и ещё один сюрприз — выпуск шасси.

Васюк, стесняясь, попросил немного денег. Получив пару купюр, он шустро исчез внутри цехов и вернулся, сияя как начищенный самовар. Он оглянулся по сторонам, достал из-за пояса обычные пассатижи и торжественно вложил их в руку офигевающего командира.

— Во! А то ж сорак чатыры абаротаў! — с гордой улыбкой предупредил он, видя вопросительный взгляд нашего героя. — Ручкой крутышь же! Як случайна не у той бок крутанеш — тросики закусит и шасси заклинит. А так — перакусиш, шасси сами вываляцца, крутанеш пару бочак управа–улева, покуль на замки не стануть — и садись!

Лёха держал в руках инструмент и не знал — то ли смеяться, то ли плакать. Приходилось свыкаться. Авиационные пассатижи…

Васюк же был абсолютно счастлив. Он, по всей видимости, разговаривал со своим аппаратом, поглаживая обшивку, будто тот был живым.

— Добры самалёт, мощный, — сказал он Лёхе после полёта, когда тот снял шлемофон и вытер лицо от пота.

Лёха усмехнулся и махнул рукой. Пусть Васюк наслаждается. А сам он… он привыкнет. Авиация, она ведь как женщина. Сначала — недоверие. Потом — осторожный интерес. А там, глядишь, и любовь. Или, по крайней мере, уважение.

— Значит так, выдающийся представитель «беларускай нацыянальнасти»! — после этих слов Васюк растянул улыбку от уха до уха, что в сочетании с носом-картошкой и оттопыренными ушами создало непередаваемый колорит вновь провозглашённого гуру от полётов на «ишаке».

— Давай, расказывай, як ты летаешь на этой цырковой кабыле! — в тон Васюку сказал покоритель ишака.

* * *

А дальше в жизни Лёхи случился нормальный флотско-авиационный бардак.

Республиканский флот, вместе с Лёхиным начальством, ушёл встречать транспорты из СССР к побережью Алжира. С морской группой согласовали время и маршруты полётов на прикрытие конвоя и даже первый утренний полет Острякова прошел как по маслу. Он честно слетал до алжирского берега и вдоль него, увидел несколько каботажников, но… пару республиканских крейсеров — «Либертад» и «Мендес Нуньес» — и дивизион эсминцев в согласованном месте не увидел… А рации пока на самолете не было.

Сентябрь 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес, пригород Картахены.

— Авиация — это про интуицию! Без хорошо развитой интуиции в лётном составе делать нечего! — буквально минут пятнадцать назад, с набитым ртом, Лёха просвещал техников, не забывая активно наворачивать ложкой из блюда с паэльей.

Говорят, хороший нос за три дня удар чует. Надо честно признать, что нос главного героя вел себя абсолютно спокойно. Зато у Лёхи зачесался тыл, под названием задница, и к удивлению ровно три дня назад!…

И вот сейчас, прекрасно перекусив и находясь в полной гармонии с окружающим миром, наш герой шёл, шлёпая берцами по вытоптанной полосе Картахенского аэродрома. Одетый в заляпанный красной, коричневой и немного зеленой краской старый комбинезон, Лёха легкомысленно помахивал выпрошенным в ТЭЧ ведерком с красной краской…

Впереди, метрах в ста пятидесяти, стоял его «ишак» — чуть поблескивая стёклами кабины на жарком солнце, с заклеенными кусочками перкаля пулемётами в крыле и республиканскими полосами на хвостовом оперении. В голове нашего героя сияли и переливались надписи, одна заманчивее другой, требуя срочно нанести их на новый самолёт.

Он уже стал ему почти родным. «Дрессированный ишак», — как смеялся наш герой.

Несколько дней назад Лёха с грустью сказал «пока» своему личному пассажирскому «Энвою». В результате мутноватой схемы флот передал его испанским лётчикам, которым предстояло перегнать машину в Валенсию.

— Эх, — расстроенно тогда думал Лёха, — превратят такой геройский самолёт в очередную «жоповозку».

Он подошёл ближе, обвёл взглядом фюзеляж «ишака», выискивая лучшее место, поставил ведёрко на край крыла, погладил его по обшивке…

И тут над лётным полем раздался:

«ГГАВ»!

Громкий, оглушительный «Хрр-ГАВ»! Не простой «ГАВ», а раскатистый, с подвывом и хрипотцой. Воздух словно содрогнулся от этого лая. Через мгновение последовал скрежет, переходящий в ультразвуковой свист, потом будто кто-то присел на микрофон. Затем присевший явно не сдержал ветры в тыловом отверстии — над полем рванул пер***ящий бас, и только потом в динамике, установленном над крышей командного пункта, послышался искажённый голос дежурного: