Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 20

— Товарищи! — начал он, обводя зал взглядом, словно приковывая каждого к месту. — Партия на распутье! Зиновьев, Каменев, Троцкий сеют раскол! Их заявления — это предательство дела Ленина! Они ведут к разделу партии на фракции, но партия сильна единством! Мы строим социализм — новые заводы, школы, армию и новую жизнь! А они хотят хаоса, разрушения, возврата к буржуазной анархии! Я предлагаю исключить Зиновьева и Каменева из Политбюро за фракционную деятельность, за предательство партии!

Зал взорвался криками. Делегаты из регионов вскочили, их аплодисменты заполонили зал. Каганович, стоя в президиуме, выкрикнул, его голос перекрыл шум:

— Правильно! Долой предателей! Партия с товарищем Сталиным!

Но ленинградская делегация, во главе с Залуцким, взорвалась протестом. Залуцкий, размахивая кулаком, вскочил, его лицо покраснело от ярости.

— Это диктатура! — кричал он. — Сталин предал дело Ленина! Зиновьев и Каменев борются за правду, за свободу слова! Вы не можете их исключить! Это предательство революции!

Зиновьев, стоя в задних рядах, взял слово.

— Товарищи! — выкрикнул он, его слова эхом отдавались в зале. — Сталин узурпировал власть! Он предает дело Ленина, низводит роль Политбюро! Его политика НЭПа обогащает кулаков, а не рабочих! Мы требуем свободы слова, свободы партии! Вы не можете задушить правду! Ленин бы не простил вас!

Зал снова взорвался, бумаги летели в воздух, делегаты кричали, перебивая друг друга. Каменев, сидящий рядом с Зиновьевым, встал, его голос был спокойнее, он старался не срываться на эмоции.

— Товарищи, — сказал он, — партия Ленина строилась на коллективном руководстве. Даже Владимир Ильич никогда не принимал единоличных решений, он не хотел повторения царизма. Сталин же хочет единоличной власти, его политическая машина давит всех, кто думает иначе. Мы не предатели, мы защищаем заветы Ильича! Исключение нас — это конец демократии в партии и начало конца самой партии!

Шум в зале стал оглушительным. Делегаты из Москвы, подогретые Шверником, кричали: «Долой фракционеров!» Ленинградцы отвечали: «Свободу Зиновьеву!» Ворошилов, стоя в президиуме, вскочил, его командный голос перекрыл гул.

— Хватит! — прогремел он. — Зиновьев и Каменев раскалывают партию! Они предатели, как меньшевики! Товарищ Сталин ведет нас к социализму, а они хотят хаоса в стране, лишь бы быть на тепленьком местечке! Голосуйте за исключение!

Сергей, не терял самообладания, в его голосе чувствовалась сила, которая заставила зал замолчать.

— Товарищ Зиновьев хочет свободы? — сказал он. — Свободы для чего, для раскола? Для произвола? Товарищ Каменев говорит о Ленине, но забывает, что Ленин требовал единства от всех! Вы сеете раздор в то время, когда вся страна, после тяжелой войны, строит заводы, школы, армию! Ваши листовки — это нож в спину рабочего класса! Партия не даст вам похоронить все наши достижения, выстраданные потом и кровью! Товарищи, голосуйте за исключение предателей!

Делегаты из регионов, подогретые Кагановичем, Молотовым и Ворошиловым, кричали: «Сталин! Сталин!» Залуцкий попытался возразить, но его голос утонул в реве делегатов. Троцкий, сидя в углу зала, молчал, его глаза горели ненавистью, но он не взял слово — Сергей знал, что он будет еще много выступать против него.

Голосование прошло успешно: 618 голосов за исключение Зиновьева и Каменева, против — лишь 49. Зал разразился овацией, делегаты скандировали имя Сталина, и он почувствовал, как триумф окрыляет его. Но внутри, за фасадом победы, страх сжимал его сердце — он становился Сталиным, тем самым, которым не хотел становится.

После пленума Сергей встретился с Николаем Ежовым в своем кабинете. Сергей был доволен деятельностью Ежова в Поволжье и в работе с профсоюзами и назначил его инструктором ЦК.

Ежов, невысокий, с холодными глазами хищника, вошел, держа тонкую папку.

— Иосиф Виссарионович, — начал он. — Зиновьев и Каменев исключены, но Троцкий не сдается. Мои люди в доложили: он проводит подпольные собрания в подвалах, агитирует рабочих за «мировую революцию». Его люди до сих пор раздают листовки, называют тебя «диктатором», «предателем Ленина и партии». Они собираются в квартирах, на заводах, даже в театрах. Мы можем взять их всех, если дадите приказ.

Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал, что Троцкий был самым опасным из оппозиционеров — его харизма и ораторский талант могли поднять рабочих, если не остановить его вовремя.

— Следите за Троцким, — сказал он. — Мне нужны имена, конспиративные квартиры, даты их встреч. Узнайте все, пока не надо никого арестовывать. Я хочу знать все — кто с ним, где собираются, что говорят и много ли у них сторонников. Если он подстрекает рабочих, найдите его агитаторов, он ведь не один выступает везде. И… Яков. Есть новости?

Ежов покачал головой, его глаза сузились.

— Он в Ленинграде, работает на заводе, — сказал он. — Мои люди видели его у школы Зои, но он больше не встречался с Ивановым.Я слежу, как вы велели.

— Хорошо, — сказал Сергей. Продолжайте следить. Ежов кивнул и вышел, оставив Сергея наедине со своими мыслями.

Урал, июль 1927 года

Лето 1927 года накрыло Урал знойным маревом, пропитанным запахом раскаленного металла, угольной пыли и пота рабочих. Солнце палило нещадно, заставляя воздух дрожать над трубами Нижнетагильского металлургического завода, где дым поднимался высоко в небо. Сергей стоял на платформе железнодорожной станции, его гимнастерка липла к телу от жары, а медальон Екатерины Сванидзе, спрятанный в кармане, холодил кожу, напоминая о человечности, которую он боялся потерять. Сергей знал, что Сталин не очень часто ездил по регионам, и он давно решил, что если позволит время, он будет ездить по стране, чтобы своими глаза видеть, как строится молодая советская страна. Самому контролировать и видеть то, что происходит на местах.

Утреннее солнце раскаляло землю, когда Сергей, в сопровождении Николая Шверника и местных партийных работников, вошел на территорию Нижнетагильского завода. Грохот молотов, лязг металла и шипение пара создавали оглушительную симфонию, от которой звенело в ушах. Рабочие, с лицами, покрытыми сажей, бросали на него настороженные, а порой и удивленные взгляды, их кепки были пропитаны потом, а руки — мозолями от бесконечной работы. Шверник шел рядом, его голос был хриплым от бесконечных митингов, на которых он громил троцкистов, еще остававшихся среди рабочих.

— Иосиф Виссарионович, — начал он, перекрикивая шум доменных печей, — ситуация на заводе как на пороховой бочке. Мы обещали рабочим прибавки зарплаты, жилье, школы, больницы, но они недовольны. НЭП душит их — цены на хлеб поднимают всякие дельцы, а зарплаты стоят на месте. Троцкисты подливают масла в огонь. Их листовки везде, агитаторы работают по ночам, проводят подпольно собрания, шепчут рабочим, что ты «душишь революцию». Вчера на смене чуть не началась забастовка. Рабочие кричали: «Где обещанное жилье?» Мы еле успокоили. Так не может долго продолжаться, ведь если рабочие начнут бастовать, то заводы станут. А если мы грубо подавим выступления, то это только прибавит популярность оппозиции, ведь говорить всегда легче, чем делать.

Сергей остановился у доменной печи, ее жар обжигал лицо

— Покажи листовку, — сказал Сергей. — И расскажи поподробнее про агитаторов. Кто они? Где работают?

Шверник достал из кармана мятый листок, испещренный мелким шрифтом, и протянул его Сергею. Листовка гласила: «Сталин предатель дела Ленина! НЭП обогащает кулаков, а рабочих душит! Долой диктатуру Сталина! За мировую революцию! — Левый фронт». Все указывало на Троцкого, хотя его имя не упоминалось прямо. Сергей сжал листок, костяшки пальцев побелели.

В своем времени, Сергей считал, что Сталин очень жестко обошелся с оппозицией, но сегодня он был на его месте. Он пытался быть мягче, он строил страну, но ему вставляли палки в колеса. Он чувствовал, что ради власти оппозиция готова пожертвовать развитием страны и это выводило его из себя.