Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 19

Дома, Надежда замечала его усталость, умоляя уделять время семье — Василию и маленькой Светлане, — но Сергей чувствовал, как связь с ней истончается, словно нить, готовая порваться. Яков, живущий в бедности в Ленинграде, был для него как незаживающая рана, особенно после их последнего телефонного разговора. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова, жгли сильнее любых партийных баталий.

Утро началось с доклада Орджоникидзе.

— Иосиф Виссарионович, — начал он. Зиновьев и Троцкий выступили на пленуме ЦК 23 октября. Они обвиняют тебя в узурпации власти, требуют «свободы фракций». Каменев поддержал их, но осторожно, говорит о «коллективном руководстве». Их люди агитируют в Ленинграде, Москве, даже на Урале. Рабочие их слушают, особенно в профсоюзах. Если мы не задавим их сейчас, партия расколется.

Сергей кивнул. Он знал из истории, что «объединенная оппозиция» достигла пика осенью 1926 года, но их поражение на XV съезде в декабре 1927 года было неизбежным. Однако это было в истории, а сейчас, в октябре 1926, угроза раскола была реальной.

— Что с профсоюзами? — спросил он. — Каменев все еще держит их?

Орджоникидзе нахмурился.

— Шверник и Ежов общаются с рабочими, — сказал он. — Но Каменев пока силен. Его люди подогревают недовольство, говорят, что НЭП кормит кулаков, а не рабочих. В Ленинграде Зиновьев и Троцкий так же активны. Мои люди видели, как их агитатор, Иванов, снова встречался с Яковом у школы, где работает Зоя. Встречи повторяются, это уже не случайность.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков снова. После их последнего разговора, когда сын бросил трубку, обвиняя его в контроле, Сергей не находил покоя.

— Профсоюзы… удвойте усилия. Каменева надо прижать. Пошлите Андреева в подмогу, пусть работает с заводами. Обещайте рабочим все, что хотят, но держите их с нами, по крайней мере до съезда.

Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись, словно он уже видел победу.

— Сделаем, Иосиф Виссарионович, — сказал он. — Я сам поеду, проверю профсоюзы. А Яков… будь осторожен. Зиновьев знает, как бить по слабым местам.

Вечером, Сергей встретился с Вячеславом Молотовым и Климентом Ворошиловым. Тяжелые шторы скрывали окна от посторонних глаз, а деревянные стены поглощали звуки, создавая ощущение тайны. Молотов начал первым, раскладывая на столе документы, испещренные заметками.

— Иосиф Виссарионович, — сказал он, оппозиция перешла границы. Зиновьев и Троцкий опубликовали «Заявление 13-ти» в подпольной типографии. Они требуют свободы фракций, обвиняют тебя в диктатуре, в отходе от ленинского курса. Каменев поддержал их на пленуме, хотя и осторожно, говорит о «коллективном руководстве». Их люди агитируют рабочих в крупных городах, особенно в Ленинграде. Мы должны исключить их из Политбюро, пока они не подорвали партию.

Ворошилов, ударил кулаком по столу, отчего лампа дрогнула.

— Они предатели! — прогремел он. — Зиновьев и Троцкий сеют раскол ради собственной выгоды, а Каменев их прикрывает! Им плевать на партию! Армия с нами, регионы с нами, Коба! Назови день, и я приведу людей, чтобы раздавить их! Мы не можем ждать, пока они соберут силы!

Сергей поднял руку, его взгляд был холодным, но внутри он чувствовал бурю. Он знал, что исключение оппозиционеров — это шаг к безраздельной власти, но также шаг к диктатуре, где он мог потерять себя как личность.

— Спокойно, Клим, — сказал он. — Мы исключим их, но не сразу. Сначала укрепим регионы. Мы также должны перетянуть рабочих на свою сторону, показать, что партия — это мы, с делами, а не Зиновьев с его пустыми речами. Подготовьте резолюцию для пленума: осудить «фракционную деятельность» оппозиции.

Молотов кивнул, его пальцы быстро записали заметки в блокнот.

— Резолюцию подготовим, — сказал он. — Мы можем обвинить их в нарушении партийной дисциплины. Доказательства есть — их подпольная типография, собрания в Ленинграде.

Ворошилов улыбнулся, его глаза загорелись.

— Так и сделаем, Иосиф Виссарионович! — сказал он. — Оппозиция падет, как в гражданскую войну! Дай мне только приказ, и я займусь их агитаторами!

Сергей кивнул, но его мысли были далеко. Он чувствовал, как партия и семья тянут его в разные стороны, и медальон Екатерины в его руке был как напоминание о том, кем он не хотел стать. Встреча закончилась, и он вернулся домой, где его ждала Надежда.

Дома было тихо, только тикали часы да посапывала Светлана в колыбели. Василий, утомленный играми, спал в своей комнате, а Надежда сидела за столом, читая книгу. Она подняла глаза, ее взгляд был полон тревоги и усталости.

— Иосиф, — сказала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась тревога. — Ты выглядишь таким вымотанным. Что с тобой? Опять Зиновьев? Троцкий? Ты не спал всю ночь, я слышала, как ты ходил по комнате.

Сергей сел рядом, его рука невольно сжала медальон. Он хотел рассказать о плане исключить оппозиционеров, о Якове, о страхе потерять партию, но слова застревали в горле.

— Надя, — сказал он, — партия на распутье. Зиновьев, Каменев, Троцкий… они хотят расколоть нас. Я должен остановить их. Но сейчас я здесь, с тобой, с детьми.

Надежда покачала головой, ее глаза блестели от слез.

— Ты здесь, но твои мысли в Кремле, — сказала она, ее голос дрожал. — Я вижу, как ты устаешь, Иосиф. Светлана растет, Василий спрашивает о тебе, а ты… ты растворяешься в партии. А Яков? Почему ты не поедешь в Ленинград? Он ведь твой сын!

Сергей почувствовал укол вины. Он вспомнил записку Якова: «Не нужно твоих денег. Я сам справлюсь». Слухи о его контактах с людьми Зиновьева были как нож в сердце.

— Я пытался, Надя, — сказал он, его голос стал тише. — Я послал деньги, он их вернул. Я звонил, он обвинил меня в контроле. Зиновьев… он может использовать его против меня. Я не могу поехать сейчас, работа не ждет отлагательств.

Надежда встала, ее руки дрожали, когда она положила книгу на стол.

— Партия, только партия, но как же семья? — сказала она, ее голос был полон боли. — Светлана, Василий, я… мы тоже хотим видеть тебя, Иосиф. Ты вождь, но ты теряешь нас. Подумай, кем ты становишься.

Она ушла в спальню, оставив Сергея одного. Он чувствовал, как трещины в его семье углубляются, как партия и долг вождя отбирают его у близких. Но в этот момент он принял решение — он не позволит потерять себе семью, как уже начал терять Якова. Он подошел к колыбели Светланы, ее крошечное лицо было спокойным, как ночное небо. Он коснулся ее щеки, шепнув:

— Светочка, я не потеряю вас. Я найду способ.

Он сел за стол, взял лист бумаги и начал писать записку Надежде: «Надя, ты права. Я теряю вас, но я не хочу этого. Завтра я проведу день с тобой и детьми. Я обещаю». Он знал, что это не исправит все, но это был первый шаг. Его мысли вернулись к Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, к плану их исключения, к индустриализации, которая спасет страну, но сломает миллионы жизней. Он чувствовал себя хозяином партии, но страх стать клоном Сталина сжигал его изнутри. Завтра его ждали новые доклады, новые интриги, новые решения, но сегодня он решил бороться за семью, так же активно, как боролся за власть.

Москва, апрель 1927 года

Весна 1927 года ворвалась в Москву с теплым ветром, запахом цветущих яблонь и робким солнцем, которое золотило шпили Кремля. Сергей стоял у окна своего кабинета, глядя на Красную площадь.

Сергей готовился к решающему удару — исключить Зиновьева и Каменева из Политбюро, а затем полностью отстранить их и Троцкого от дел, отправив их в политическое небытие.

На следующий день, на пленуме ЦК в Большом Кремлевском дворце, зал гудел, как пчелиный улей. Делегаты — рабочие в засаленных кепках, партработники в строгих костюмах, крестьяне с обветренными лицами — заполнили ряды, их голоса сливались в гул. Стены зала, украшенные красными знаменами и портретом Ленина, дрожали от накала страстей. Сергей стоял у трибуны.