Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 18

Утро началось с доклада Молотова. — Иосиф Виссарионович, — начал он, поправляя очки, — назначения идут по плану. Каганович в Харькове, укрепляет парторганизации, уже провел чистку среди местных. Орджоникидзе в Тифлисе раздавил меньшевиков, теперь работает с местными кадрами. Шверник и Ежов в Москве давят на профсоюзы, но Каменев все еще имеет влияние. Рабочие жалуются на низкие зарплаты, его люди подогревают недовольство, говорят о забастовках.

Сергей кивнул, его пальцы постукивали по столу, скрывая тревогу, которая росла с каждым словом.

— Усильте давление на профсоюзы, — сказал он. — Шверник и Ежов должны объехать все заводы, пусть обещают рабочим все — зарплаты, жилье, школы, больницы. Пусть интересуются у них чего не хватает, довольны ли директорами. Каменев не должен их перетянуть. А что с Ленинградом? Зиновьев и Троцкий? Что нового?

Молотов нахмурился, его голос понизился, словно он боялся, что стены слушают.

— Зиновьев активен, — сказал он. — Мои люди доложили, что он встречался с Троцким неделю назад в Ленинграде, в квартире Смирнова. Секретно. Они говорили о «ленинском курсе», обвиняют тебя в диктатуре. Планируют выступить на июльском пленуме. И… есть слухи, что Яков был замечен у дома Смирнова. Неясно, что он там делал, но Зиновьев, похоже, пытается настроить его против тебя. Это опасно.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков, его сын, в тени Зиновьева? Он знал из истории, что «объединенная оппозиция» Зиновьева и Троцкого набирала силу, но мысль, что они могут использовать Якова, была как удар кинжалом. Он вспомнил письмо от Зои, полученное десять дней назад: она писала, что они живут в тесной комнате на окраине Ленинграда, Яков работает на заводе за копейки, а она учит детей в школе, едва сводя концы с концами. Сергей отправил им деньги через доверенного человека, но вчера конверт вернулся с запиской от Якова, написанной резким, угловатым почерком: «Не нужно твоих денег. Я сам справлюсь».

— Проверьте, с кем Яков встречается, — сказал Сергей, его голос стал жестче, но в нем чувствовалась боль. — Но не вызывайте его подозрения. Узнайте, что задумал Зиновьев. Если он тянет Якова в свои политические игры, я хочу знать все — имена соучастников, даты, планы. И не упустите профсоюзы. Если Каменев подогревает рабочих, мы должны перехватить их. Проследите за ним.

Молотов кивнул, его глаза сузились, словно он уже прикидывал, кого отправить в Ленинград.

— Сделаем, — сказал он. — Но Зиновьев хитер. Он использует твое имя, чтобы поднять ленинградцев против. И Яков… если он с ними, он может выступить, и тогда это будет сильный удар для всех.

Молотов вышел, оставив Сергея одного. Сергей знал, что должен поговорить с Яковом, но письма не имели толка. Он решил позвонить — рискованный шаг, учитывая, что телефонные линии могли прослушиваться людьми Зиновьева. Он подошел к аппарату, стоявшему на углу стола, и набрал номер квартиры в Ленинграде, который Зоя указала в письме. После долгих гудков трубку снял Яков.

— Да? — сказал Яков, и в его тоне чувствовалась настороженность.

— Яков, это я, — сказал Сергей, стараясь говорить мягко. — Как ты? Как Зоя? Я получил твое письмо… почему ты вернул деньги?

На другом конце линии повисла тишина, тяжелая, как свинец. Затем Яков ответил, его голос дрожал от гнева.

— Отец, зачем звонишь? — сказал он. — Думаешь, твои деньги все исправят? Мы с Зоей сами справляемся. Я работаю, она работает. Нам не нужны твои деньги, твой контроль!

Сергей сжал трубку, его пальцы побелели. Он чувствовал боль в каждом слове сына, но старался держать себя в руках.

— Яков, я твой отец, — сказал он, его голос стал тише, но тверже. — Я хочу, чтобы ты жил лучше. Ты в Ленинграде, работаешь за гроши, живешь в нищете. Я слышал, ты был у дома Смирнова. Что ты делаешь, сын? Зиновьев… он опасен. Он может использовать тебя против меня.

Яков рассмеялся.

— Зиновьев? — сказал он, его голос стал громче. — Ты видишь врагов везде, отец! Я был там, потому что Зоя учила детей в школе рядом. Я не с Зиновьевым, не с твоими врагами! Но я не хочу быть твоей пешкой! Ты вождь партии, но ты не можешь контролировать меня!

Сергей почувствовал, как сердце сжалось, но он не отступил.

— Яков, — сказал он, его голос стал почти умоляющим. — Я не хочу тебя контролировать. Я хочу, чтобы ты был в безопасности. Зиновьев знает, кто ты. Если ты был у Смирнова, это не случайность. Скажи мне, с кем ты говорил? Я могу помочь.

— Помочь? — Яков почти кричал, его голос дрожал от ярости. — Ты посылаешь шпионов следить за мной! Зоя видела твоих людей у нашего дома! Ты человек, который хочет командовать всеми! Оставь нас в покое! Я не вернусь в Москву и не буду принимать твои подачки!

Линия оборвалась, Яков бросил трубку. Сергей стоял, глядя на телефон, его сердце колотилось от боли и гнева. Он знал, что Яков прав — он послал людей следить за ним, но только чтобы защитить. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова, были слишком серьезными. Он вспомнил записку Зои: «Яков гордый, он не примет ваши деньги. Не давите на него, Иосиф». Но как не давить, если сын в шаге от лап оппозиции?

Сергей вернулся к столу, его взгляд упал на списки назначенцев. Он записал в блокнот: «Шверник, Ежов, Андреев — профсоюзы, не снижать давление. Каганович — подавление троцкистов на Украине, Орджоникидзе — Тифлис. Ленинград — проверить связи Зиновьева среди партийного аппарата. Яков — следить, но осторожно». Он знал, что должен укрепить регионы, чтобы задавить оппозицию, но Яков был его слабостью, его болью. Он достал медальон, чувствуя холод металла. Екатерина, казалось, смотрела на него с укором: «Ты вождь,Сосо, но ты теряешь нашего сына».

Вечером приехал Орджоникидзе. Он положил на стол тонкую папку.

— Иосиф Виссарионович, — начал он, — новости из Ленинграда. Зиновьев и Троцкий встречались снова, на этот раз с Залуцким и Бакаевым. Они всем говорят о «ленинском наследии», обвиняют тебя в диктатуре, подначивают рабочих. И… Яков был замечен у школы, где работает Зоя. Он говорил с человеком Зиновьева, неким Ивановым, агитатором. Неясно, о чем, но это не случайность.

Сергей почувствовал, как гнев закипает, но он заставил себя говорить спокойно.

— Подробности, Григорий, — сказал он. — Кто этот Иванов? Что Яков делал? И что Зиновьев задумал?

Орджоникидзе покачал головой.

— Иванов — из окружения Смирнова, работает на Зиновьева, агитирует рабочих, — сказал он. — Яков говорил с ним на улице, недолго. Может, случайность, но Зиновьев знает, что Яков твой сын. Он может использовать его, чтобы ударить по тебе. А профсоюзы… Каменев подогревает рабочих в Москве. Они требуют повышения зарплат, угрожают крупными забастовками в скором времени. Если мы не перехватим их, будет плохо.

Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал из истории, что Зиновьев и Троцкий готовят «объединенную оппозицию», но Яков добавлял личную боль к политической угрозе.

— Усильте давление на профсоюзы, — сказал он, его голос стал жестким, как сталь. — Каменев не должен их перетянуть. И Яков… следите за ним, но аккуратно, он заметит, если что-то не так. Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись решимостью.

— Сделаем, — сказал он. — Но будь осторожен, Коба. Зиновьев не остановится сам, а Яков… я знаю, он твой сын, но он упрям. Если он с ними, это будет сильно подрывать наши позиции в глазах людей.

Орджоникидзе вышел, оставив Сергея одного. Он вернулся к окну, глядя на московские крыши, где таял последний снег. Весна, после затяжной зимы, была как обновление мира, но для Сергея она несла только новые битвы.

Москва, октябрь 1926 года

Осень 1926 года окутала Москву золотом листвы и холодным ветром, который гнал по улицам сухие листья, словно предвестники грядущих бурь. В кремлевском кабинете Сергея, заваленном докладами, списками и картами, чувствовалось напряжение. Он сидел за столом, его пальцы постукивали по краю медальона Екатерины Сванидзе, спрятанного в кармане гимнастерки. После триумфа на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 года, где его провозгласили «главным вождем партии», Сергей укрепил власть, рассылая лояльных людей в регионы. Но «объединенная оппозиция» — Зиновьев, Каменев и Троцкий — подняла голову, как кобра, готовая ужалить. Их выступления на пленумах, в подпольной прессе и на собраниях рабочих, обвиняющие Сергея в «бюрократизации» и «предательстве ленинского курса», угрожали расколоть партию.