Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 16

Сергей встал, его голос заставил делегатов замолчать. Он говорил медленно, с паузами, но внутри его сердце колотилось от напряжения.

— Товарищи, — начал он, обводя зал взглядом, словно приковывая каждого к месту. — Зиновьев говорит о НЭПе, о кулаках, о партии. Но что он предлагает? Хаос! НЭП дал нам хлеб, люди стали сыты и обуты! Мы не идеализируем его — мы строим социализм в одной стране! Зиновьев хочет споров, которые раскалывают партию. Каменев говорит о коллективном руководстве, но его слова — это удар по единству! Они требуют крови товарища Бухарина? Не дадим вам его крови, так и знайте! — Зал разразился аплодисментами, крики «Правильно!» заглушили протесты ленинградцев. — Партия не нуждается в героях, она нуждается в дисциплине. И я, товарищи, служу партии, а не себе!

Зал взорвался овацией, делегаты из регионов вскочили, их крики «Сталин! Сталин!» заглушили протесты ленинградцев. Ворошилов, сидящий рядом, вскочил:

— Товарищ Сталин прав! Мы строим будущее, а Зиновьев и Каменев сеют раздор! Армия со Сталиным, регионы со Сталиным! Долой оппозицию!

Молотов взяв слово, стал перечислять успехи ЦК: рост производства на 15%, открытие 200 новых школ, кооперативы для крестьян, финансирование заводов. Он обвинил Зиновьева и Каменева в предательстве ленинских идей, подчеркнув, что их атаки угрожают партии. Делегаты из регионов, подогретые обещаниями Сергея, кричали: «Правильно! Сталин — вождь!» Ленинградцы, однако, не сдавались. Смирнов, вскочив, выкрикнул:

— Вы душите партию, товарищ Сталин! Ленинград не сдастся! Мы за Ленина, а не за вашу тиранию!

Зал снова взорвался, бумаги летели в воздух, делегаты топали ногами, некоторые вскочили на стулья. Залуцкий, размахивая кулаком, кричал: «Сталин предал революцию!» Но Каганович, с его громовым голосом, перекричал его:

— Зиновьев хочет хаоса! Сталин ведет нас к социализму!

Рыков объявил перерыв, и кулуары превратились в поле битвы. Ленинградцы собирались группами, шептались с профсоюзниками, а Каганович, Молотов и Ворошилов ходили среди делегатов, обещая новые заводы, школы, больницы. Сергей, стоя в стороне, наблюдал, как его люди — Шверник, Ежов, Андреев — давили на местных лидеров, напоминая о финансировании. Он чувствовал себя хозяином, но тревога не отпускала: Яков, живущий в Ленинграде, не писал, и Зоя, приславшая письмо в ноябре, описывала их жизнь в тесной комнате, где Яков гнет спину на заводе, а она учит детей. Она умоляла Сергея не вмешиваться, но он боялся, что сын попадет в неприятности без его присмотра.

На следующем заседании Сергей нанес решающий удар. Он предложил резолюцию, осуждающую «совершенно неправильное поведение» ленинградской делегации, которое «создает опасность подрыва единства партии». Он также настоял на изменении состава редакции «Ленинградской правды», чтобы вырвать пропагандистский рупор из рук Зиновьева. Зал разделился: ленинградцы кричали в протест, Бакаев выкрикнул: «Это предательство Ленина!» Но делегаты из регионов, поддавшись давлению Кагановича, Молотова и Ворошилова, проголосовали за. Доклад Сергея был одобрен 588 голосами против 65, а доклад Зиновьева по Коминтерну — лишь 424 голосами при 101 воздержавшемся. Предложение Каменева о смещении Сергея провалилось, и зал разразился овацией, когда Рыков, переполняемый эмоциями, объявил:

— Товарищи, партия выбрала своего главного вождя — товарища Сталина!

Зал взорвался криками, аплодисментами, топотом ног. Делегаты скандировали: «Сталин! Вождь! Партия!» Сергей стоял, его грудь распирало от триумфа, он чувствовал себя хозяином этого зала, этой партии, этой страны. Его взгляд скользнул по делегатам: рабочие, служащие, крестьяне — все они кричали его имя, и он ощущал, как власть течет по его венам, как кровь. Но внутри, за этим фасадом, его сердце сжималось от страха. Медальон Екатерины в его руке был как предупреждение: он знал, что стал ближе к Сталину, чем хотел. Он заметил Троцкого в задних рядах, чья холодная усмешка, словно кинжал, напоминала, что борьба не окончена.

Баталии продолжались. Зиновьев, не сдаваясь, выступил снова, его голос дрожал от ярости:

— Сталин душит партию Ленина! Мы не дадим партии стать его игрушкой!

Сергей, не выдержав, взял слово.

— Чего хочет товарищ Зиновьев? — сказал он, заставив зал замереть. — Крови товарищей по партии? Не дадим вам крови, так и знайте! — Зал разразился аплодисментами, крики «Правильно!» заглушили протесты ленинградцев. — Партия строит социализм, а вы сеете раскол! Мы дадим стране заводы, школы, армию, а не ваши пустые споры!

На одном из заседаний Георгий Чичерин, выступил с докладом о международном положении, предупреждая о капиталистическом окружении и необходимости укрепления армии. Сергей, используя знания из 2025 года, поддержал его, предложив курс на индустриализацию: превращение СССР из аграрной страны в индустриальную, развитие социалистической промышленности, кооперирование крестьянства, снижение цен, усиление товарооборота. Он знал, что эти решения спасут страну, но приведут к голоду, о котором он читал в книгах, и эта мысль терзала его. Зал аплодировал, но Сергей чувствовал, как его знания из 2025 года борются с настоящим, заставляя его искать способы смягчить последствия.

31 декабря Рыков закрыл съезд, объявив переименование РКП(б) в ВКП(б) и объявив курс на социализм в одной стране. Съезд также ввел новые правила приема в партию: рабочим — две рекомендации, крестьянам — три, интеллигенции — три с трехлетним стажем. Сергей настоял на усилении контроля ЦК над бюро и редакциями газет, чтобы вырвать рычаги у оппозиции. Зал взорвался овацией, делегаты скандировали его имя, и он чувствовал себя хозяином.

Вечером он вернулся в кабинет, где его ждал Вячеслав Молотов.

— Иосиф Виссарионович, — сказал он, положив папку на стол. — Съезд был нашем триумфом. Ленинградская оппозиция разбита, Зиновьев ослаблен. Но … есть слухи, что Яков в Ленинграде встретился с людьми Зиновьева.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков, его сын, под влиянием Зиновьева? Эта мысль была острее любого ножа. Он сжал медальон.

— Каменев — змея, — сказал он. — Следите за ним. Его молчание — это заговор, возможно не только с профсоюзами. Тухачевского убедите, что армия с нами. Обещайте ему танки, деньги, все, что хочет, он пока нужен нам. Подготовьте регионы к индустриализации. Мы обещали заводы — дайте их. И… найдите, с кем встретился Яков. Если он с Зиновьевым, я хочу знать все.

Молотов кивнул и вышел. Сергей достал медальон Екатерины, ее взгляд, казалось, спрашивал: «Что ты наделал?» Он начал писать письмо Якову: «Сын, я твой отец, и я хочу, чтобы ты был в безопасности…» Но перо замерло. Он знал, что Яков все равно не ответит, и это было больнее всего. Его мысли вернулись к оппозиции, к индустриализации, которая спасет страну, но сломает миллионы жизней. Он чувствовал себя хозяином партии, но страх стать тем самым Сталиным сжигал его изнутри.

Зубалово, февраль 1926 года

Снег мягко падал на крышу дачи в Зубалово, укрывая сад пушистым покрывалом, а в доме царила теплая суета, наполненная смехом, запахом яблочных пирогов и мятного чая. Надежда лежала в спальне, ее лицо, бледное после родов, светилось радостью, когда она держала новорожденную Светлану, чьи крошечные пальцы цеплялись за край шерстяного одеяла. Сергей стоял у кровати, его хрипловатый смех, смешивался с восторженным голосом Василия, который вбегал в комнату, оставляя за собой следы снега на деревянном полу. Рождение Светланы Аллилуевой, 28 февраля 1926 года, было как луч солнца в холодной зиме, редкий момент счастья в бурной жизни Сергея.

Утро в Зубалово было пропитано радостью. Прислуга накрывала стол в столовой, где пахло свежими пирогами, медом и горячим чаем с мятой. На столе стояли глиняные кувшины с квасом, тарелки с нарезанным хлебом и солеными огурцами, а в центре красовался самовар, пыхтящий паром. Василий, в шубе и валенках, ворвался в дом, его щеки пылали от мороза, а глаза сияли от радости.