Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 15

Фрунзе посмотрел на него с удивлением, его брови слегка приподнялись, но он кивнул, словно понимая серьезность слов.

— Хорошо, — сказал он, его голос был твердым, несмотря на усталость. — Я проверю врачей. Охрану усилю. А что с Зиновьевым? Слухи ходят, он готовит атаку на съезде. Говорит, вы узурпировали власть, отходите от Ленина. Каменев молчит, но мои люди видели, как он встречался с профсоюзными лидерами в Москве.

Сергей усмехнулся, скрывая раздражение. Зиновьев был мастером риторики, его речи о «ленинском наследии» могли перетянуть колеблющихся делегатов. Каменев, с его связями в профсоюзах, был менее заметен, но опаснее — его молчание было как затишье перед бурей.

— Зиновьев много кричит об идеологии, но люди хотят хлеба, заводов, школ, — ответил Сергей. — Мы дадим делегатам возможность заняться делом. После того, как поправитесь, подготовьте доклад для съезда, Михаил Васильевич. Покажите, что армия с нами, что реформы работают. Я займусь регионами. Ворошилов и Каганович убедят делегатов, что именно мы — их будущее. А Каменева… за ним нужно следить. Его молчание — это подготовка перед броском, он вовсе не нейтрален, как хочет казаться.

Фрунзе кивнул и вышел, его шаги отдавались эхом в коридоре.

Сергей вернулся к бумагам, перечитывая доклад Молотова. Зиновьев встречался с делегатами в Ленинграде, обещая больше автономии, а Каменев работал с профсоюзами Москвы, подогревая недовольство. Сергей записал в блокнот: «Зиновьев — Ленинград, Смирнов, Залуцкий. Каменев — профсоюзы, проверить связи. Фрунзе — охрана, врачи. Ворошилов — подготовить к Реввоенсовету». Он знал, что должен перетянуть делегатов, пообещав финансирование регионам, но смерть Фрунзе могла подорвать его авторитет.

Через некоторое время его мысли прервал телефонный звонок. Вячеслав Молотов, его голос дрожал от напряжения, сообщил, что Фрунзе срочно госпитализирован в Боткинскую больницу. Операция назначена на утро. Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Он знал, что Фрунзе умрет, и его подозрения о заговоре стали почти осязаемыми. Он вызвал Ворошилова, который вошел к нему через час.

— Иосиф Виссарионович, — начал Ворошилов, его голос был низким, с ноткой тревоги. — Фрунзе в больнице. Врачи говорят, осложнение язвы. Я слышал — один из хирургов, Абрикосов, связан с людьми Зиновьева. Но доказательств нет. Что делать?

Сергей встал, его кулак сжался, но голос остался спокойным.

— Усильте охрану, — сказал он. — Никто, кроме проверенных, не должен приближаться к Фрунзе. Вместе с Дзержинским, проверьте всех врачей, медсестер, даже уборщиков. Если это заговор, я хочу знать, кто за ним стоит. И подготовьтесь, Климент Ефремович. Если Фрунзе не выживет, вы возьмете все на себя. Армия не должна остаться без лидера.

Ворошилов кивнул, его глаза сузились, словно он уже просчитывал шаги.

— Сделаю, — сказал он. — А что с Тухачевским? Он в Харькове, но мои люди слышали, как он говорил о Троцком. Если Фрунзе умрет, он может стать проблемой.

— Поговорите с ним, — ответил Сергей, его голос стал жестче. — Напомните, что армия служит партии, а не героям прошлого.

Ворошилов вышел, а Сергей вернулся к столу. Он начал писать письмо Якову, пытаясь найти слова, чтобы достучаться до сына: «Яков, ты мой сын, и я хочу, чтобы ты был счастлив…» Но перо замерло. Он не знал, как объяснить свою тревогу, не раскрыв правду о своем происхождении из будущего. Он сжал медальон Екатерины, чувствуя его холод. Воспоминания о Якове — его упрямство, его гнев — смешивались с историческими фактами о его трагической судьбе. Сергей хотел изменить это, но каждый шаг в Кремле отдалял его от семьи.

К утру пришло известие: Фрунзе умер во время операции. Врачи сообщили, что это «осложнения от анестезии», но Сергей не верил. Он сидел за столом, глядя на портрет Ленина, чьи глаза, казалось, обвиняли его в слабости. Он достал блокнот и сделал наброски: «Фрунзе мертв. Зиновьев — проверить связи с врачами. Ворошилов — Армия. Тухачевский — следить. Каменев — профсоюзы». Он знал, что смерть Фрунзе ослабит его позиции перед съездом, а Зиновьев и Каменев воспользуются этим, чтобы усилить атаку. Но его мысли возвращались к Якову, к его молчанию, к письму, которое он так и не дописал.

Москва, декабрь 1925 года

Зал Большого Кремлевского дворца пылал, как раскаленная кузница, под высокими сводами, где хрустальные люстры дрожали, отбрасывая рваные блики на алые знамена с золотыми серпом и молотом. Воздух был густым от табачного дыма, и напряжения, которое нарастало с каждым днем XIV съезда ВКП(б), начавшегося 18 декабря 1925 года. Тысяча триста шесть делегатов — 665 с решающим голосом и 641 с совещательным — заполнили зал, представляя 643 000 членов партии и 445 000 кандидатов. Рабочие, служащие и крестьяне сидели вперемешку, но Сергей, стоя у трибуны, знал, что 70% из них —его партработники, чья лояльность была его главным оружием.

Этот съезд, вошедший в историю, стал ареной яростной битвы, где Зиновьев и Каменев, объединившиеся в «новую оппозицию», бросили вызов его власти. Сергей, с его знаниями из будущего, был готов переиграть их.

Съезд открылся под председательством Алексея Рыкова, чья фигура в черном костюме излучала уверенность. Его голос, резкий и четкий, разрезал гул зала, когда он объявил минуту молчания в память о Михаиле Фрунзе, чья смерть 31 октября все еще жгла Сергея, подпитывая подозрения о заговоре, возможно, организованном Зиновьевым. Зал почтил память и других коммунистов, умерших в этом году: Мясникова, Нариманова, Склянского, Могилевского, но его мысли были заняты предстоящей войной. Зиновьев, с его ленинградской делегацией, и Каменев, опирающийся на профсоюзы, готовили удар, а Троцкий, лишенного решающего голоса, маячил в задних рядах, готовя атаку на позиции Сергея.

На третьем заседании, 19 декабря, Зиновьев взошел на трибуну.

— Товарищи! — прогремел он, его руки взметнулись, словно призывая бурю. — Партия гибнет под гнетом НЭПа! Госкапитализм, который восхваляет товарищ Бухарин, кормит кулаков, а не рабочих! Его лозунг «Обогащайтесь!» — это предательство Ленина! Мы должны остановить НЭП в деревне, раздавить кулачество! И партия… партия не должна быть рабыней одного человека! Секретариат ЦК, возглавляемый Сталиным, душит все Политбюро! Мы требуем коллективного руководства, а не диктатуры!

Зал взорвался, ленинградская делегация — Смирнов, Залуцкий, Бакаев — вскочила, их аплодисменты гремели, как канонада. Крики «Правильно! Долой бюрократию!» раздавались из их рядов, а Смирнов, размахивая кулаком, выкрикнул:

— Сталин узурпировал власть! Ленинград за Ленина, а не за вашу тиранию!

Сергей, сидя в президиуме рядом с Молотовым и Ворошиловым, чувствовал, как гнев закипает в груди, но его лицо оставалось каменным. Зиновьев метил не только в Бухарина, но и в него, обвиняя в «бюрократизации».

Следующим выступил Лев Каменев. Он говорил о единстве, о ленинских принципах, но затем «бросил бомбу», от которой зал замер.

— Товарищи, — сказал он, поправляя очки, его взгляд скользнул по Сергею, словно прицел. — Партия сильна коллективным руководством, но один человек сосредоточил слишком много власти. Я предлагаю освободить товарища Сталина от должности генерального секретаря и вернуть Политбюро полновластие!

Зал взорвался криками. Ленинградцы аплодировали, их лица пылали триумфом, а Бакаев выкрикнул: «Долой диктатуру Сталина!» Делегаты из профсоюзов зашумели в поддержку, но регионы — Поволжье, Урал, Кавказ — загудели в протест, их голоса сливались в гул: «Сталин — наш вождь! Партия с товарищем Сталиным!» Сергей почувствовал, как кровь прилила к лицу, но он заставил себя сидеть неподвижно, его пальцы сжали медальон так сильно, что края впились в ладонь. Он знал из истории, что предложение Каменева обречено, но этот момент был проверкой его контроля. В задних рядах Троцкий, с совещательным голосом, молчал, его глаза сверкали, как у хищника, ждущего ошибки своей жертвы. Сергей заметил его взгляд и почувствовал холодок: Троцкий не выступал, но его молчание было подозрительно.