Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 14

— Иосиф, что он сказал? — спросила она, ее голос дрожал. — Ты смог его переубедить?

Сергей сел, глядя на сад, где Василий продолжал строить «крепость», размахивая палкой, как саблей.

— Он уезжает, — ответил он. — С Зоей. В Ленинград. Я пытался, Надя, но он… он не слушает. Он хочет своей жизни.

Надежда вздохнула, ее пальцы сжали его руку, и этот редкий жест заставил Сергея почувствовать тепло, смешанное с болью.

— Ты сделал, что мог, — сказала она тихо. — Но он взрослый. Он хочет быть собой, а не твоим сыном, не тенью Сталина. И… Иосиф, ты сам его оттолкнул. Ты всегда весь в делах, в Кремле. Он чувствует себя чужим.

Сергей сжал медальон Екатерины Сванидзе в кармане. Он знал, что Надежда права. Его попытки быть отцом, несмотря на все усилия, тонули в занятости, в бесконечных интригах Кремля. Он хотел защитить Якова, изменить его судьбу, но вместо этого подтолкнул его к уходу.

— Я не хотел этого, — сказал он, его голос был едва слышен. — Я хотел, чтобы он был счастлив. Чтобы у него было хорошее будущее.

Надежда посмотрела на него, в глазах мелькнула тень сомнения.

— Ты изменился, Иосиф, — сказала она. — Раньше ты не говорил так. Но работа… она забирает тебя у нас. Будь осторожен, чтобы она не забрала все.

Сергей кивнул, чувствуя, как ее слова бьют точно в цель. Он встал и спустился в сад, чтобы отвлечься с Василием. Мальчик радостно рассказывал о своем «генерале Жуке» и новой башне, но мысли Сергея были далеко. Он думал о Якове, о его упрямстве, о Зое, о Ленинграде, где Зиновьев все еще держал власть. Он знал, что должен был подготовиться к новым вызовам в партии.

Вечером, вернувшись в свой кабинет, он получил срочное письмо от Молотова. Зиновьев и Каменев готовили резолюцию к предстоящему съезду, обвиняя Сергея в «чрезмерной централизации власти». Молотов сообщал, что они встречались с делегатами из Ленинграда — Смирновым и Залуцким — и пытались перетянуть профсоюзы Москвы через Каменева. Сергей открыл блокнот, записав: «Зиновьев — Ленинград, Смирнов, Залуцкий. Каменев — профсоюзы. Ускорить финансирование регионов». Он знал, что должен действовать быстро, чтобы расколоть их союз, пока они не объединились с остатками сторонников Троцкого.

Он вызвал Орджоникидзе, который вошел с привычной энергией.

— Григорий Константинович, — начал Сергей. — Зиновьев и Каменев готовят удар. Они хотят резолюцию на съезде. Нужно перетянуть делегатов. Обещайте регионам деньги — заводы, школы, что угодно. Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись энтузиазмом.

— Сделаем, Иосиф Виссарионович, — сказал он, хлопнув ладонью по столу. — Я поговорю через Кагановича с Киевом и разберусь в Тбилиси. Они за нас, если будут ресурсы.

Сергей кивнул, но его мысли вернулись к Якову. Он знал, что не может остановить его отъезд, но должен был защитить его, даже на расстоянии. Он добавил в блокнот: «Яков. Ленинград. Проверить, чтобы его не тронули». Он сжал медальон, думая о будущем, которое знал слишком хорошо — о репрессиях, войне, о трагедии Якова. Завтра его ждали новые доклады, новые интриги, новые решения. Но сегодня он чувствовал, как семья ускользает из его рук, и это было тяжелее любой партийной битвы. Он должен был изменить будущее, предотвратив трагедии, но справится ли он или предначертанное неумолимо?!

Москва, конец октября 1925 года

Осенний холод пробирался через Москву, засыпая Красную площадь опавшими листьями, смешанными с первым снегом. Сергей сидел за столом, перебирая бумаги, которые громоздились перед ним и ежедневно увеличивались в объеме. XIV съезд партии, назначенный на декабрь, был уже на горизонте, и Зиновьев с Каменевым, объединившиеся в «новую оппозицию», готовили атаку. Их резолюции, обвиняющие Сергея в «бюрократизации» и «отходе от ленинских принципов», находили отклик у делегатов из Ленинграда, где Зиновьев все еще удерживал влияние через Смирнова и Залуцкого. Сергей знал из истории, что этот съезд станет поворотным в его борьбе за власть, но находясь на месте Сталина, он боялся, что не сможет обыграть опытных бюрократов, как это сделал настоящий Сталин.

Среди бумаг выделялись ключевые документы: доклад Молотова о настроениях в Ленинграде, где Зиновьев активно собирал сторонников; отчет Кагановича с Украины, описывающий крестьянские волнения из-за недовольства политикой большевиков; письмо Ворошилова о поддержке военных, но с оговоркой о симпатиях Тухачевского и некоторых других командиров к Троцкому. Самым важным был рапорт Михаила Фрунзе, председателя Реввоенсовета, о реформах в Красной армии.

Сергей возлагал на Фрунзе большие надежды: его лояльность и опыт Гражданской войны делали его идеальной фигурой для нейтрализации влияния Троцкого среди командиров. Но тревожные слухи о здоровье Фрунзе — боли в желудке, рекомендации врачей об операции — заставляли Сергея чувствовать холодок. Он знал из истории, что Фрунзе умер 31 октября 1925 года после неудачной операции, и подозревал, что это могло быть не случайностью, а частью заговора, возможно, организованного Зиновьевым или Каменевым, чтобы подорвать его позиции.

Он открыл блокнот, где аккуратным почерком вел записи: имена, связи, слабости. Его взгляд остановился на строке: «Фрунзе. Здоровье. Проверить врачей. Тухачевский — следить. Каменев — профсоюзы». Он трижды подчеркнул слово «врачи», чувствуя, как тревога перерастает в предчувствие. Потеря Фрунзе могла бы оставить армию без лидера, усилив позиции оппозиции. Сергей сжал в кармане серебряный медальон Екатерины Сванидзе, ее строгий взгляд напоминал о Якове, который уехал в Ленинград с Зоей и перестал писать. Семейный раскол, начавшийся летом, был как рана, которая не заживала, и каждый день без письма от сына усиливал чувство вины. Он знал, что Яков жил в бедности, работая на заводе, и его брак с Зоей был первым шагом к трагедии. Сергей хотел изменить эту судьбу, но не знал, как достучаться до сына, где найти время, не теряя контроля над партией.

Вошел Михаил Фрунзе, его военная гимнастерка была застегнута на все пуговицы, но лицо было бледным, с темными тенями под глазами. Он положил на стол папку с отчетом и сел, слегка поморщившись, словно сдерживая боль.

— Иосиф Виссарионович, — начал он, его голос был спокойным, но усталым, как у человека, который несет слишком тяжелый груз. — Реформы в армии идут. Мы сокращаем ненужные подразделения, усиливаем дисциплину, перестраиваем склады. Но есть проблемы. Тухачевский все еще говорит о Троцком, особенно с молодыми командирами. Он считает, что без его стратегии армия слабеет. Уборевич его поддерживает, но осторожнее.

Сергей кивнул, его пальцы постукивали по столу, скрывая напряжение. Тухачевский, с его идеями о механизации армии, был прогрессивен и талантлив, но его симпатия к Троцкому делала его потенциальной угрозой. Сергей знал, что должен удержать армию под контролем, особенно после снятия Троцкого.

— Тухачевский молод, Михаил Васильевич, — сказал он. — Он талантлив, но импульсивен. Его идеи хороши, но армия должна служить партии, а не воспоминаниям о прошлом. Убедите его. Напомните, что финансирование идет через нас. И… что с вашим здоровьем? Ворошилов сказал, вы нездоровы.

Фрунзе нахмурился, его рука невольно коснулась живота.

— Врачи настаивают на операции, — ответил он, его голос понизился, словно он не хотел признавать слабость. — Язва, говорят. Я не хочу, но они уверяют, что без этого хуже будет. Операция завтра. Не волнуйтесь, Иосиф Виссарионович, я вернусь к работе скоро.

Сергей почувствовал, как тревога перерастает в страх. Он знал, что операция Фрунзе в реальной истории закончилась смертью, и его инстинкт подсказывал, что за этим могли стоять враги — возможно, Зиновьев, или Каменев.

— Михаил Васильевич, — сказал он, наклоняясь ближе, его голос стал жестким, почти угрожающим. — Слушайте врачей, но будьте осторожны. Вы нужны партии, нужны мне. Проверьте, кто эти врачи. Кто их рекомендовал, откуда они. Усильте охрану в больнице. Если что-то пойдет не так, я хочу знать первым. И… держите Тухачевского на коротком поводке. Он не должен стать проблемой.