Дилемма Золушки - Логунова Елена - Страница 10
- Предыдущая
- 10/12
- Следующая
Подруга повторно наполнила его тарелку борщом, и Василий задушевно посоветовал выглядывающей из гущи мозговой косточке:
– Пора, пора уже научиться позволять своему человеческому организму то, что ему нужно.
– Я поняла: ты решил начать с зажировки, – засмеялась я.
– Вообще-то с зимней спячки, – возразил Кружкин. – Но этому процессу вы как раз помешали своим приходом.
– Ну прости, – повинилась Ирка. – Мы зажировкой тебе компенсируем.
Поняв, что лекция закончилась, я открыла ноутбук и полезла в Интернет. Пока Василий в режиме экстренной зажировки наминал борщ, а Ирка то подрезала ему хлеба, то добавляла сметанки, я запустила поиск по словам «падение в оркестровую яму» и вскоре тоже имела что сказать:
– Оказывается, такие случаи вовсе не редкость! К примеру, дирижер проекта «Голос» на Первом оступился и упал в оркестровую яму прямо во время съемок одного из эфиров шоу, совсем как наш старик!
– Тоже помер?
– Нет, только ногу сломал. Как и Басков, тот тоже после такого падения ногу лечил. А вот главреж театра в Перми при падении в оркестровую яму получила тяжелую травму головы, две недели лежала в коме и потом скончалась. Как и скрипач оркестра Большого, упавший в яму на Новой сцене театра.
– Да у нас, в Питере, не далее как вчера какой-то заслуженный дедок навернулся, – сообщил Кружкин, с хрустом догрызая хлебную корочку. – Тоже насмерть, царство небесное мученику искусства…
– О, массы уже в курсе! – Я закрыла ноутбук, чтобы сфокусироваться на другом источнике информации. – И откуда же ты, Вася, знаешь про трагическую гибель Бориса Барабасова?
– От Димки Песоцкого. Помните Димку?
– Это тот твой дружок, который свистнул из «Худмуза» мой портрет?[2] – недобро прищурилась Ирка. – Век его не забудем!
– Тот самый, – подтвердил художник. – Он же работал там осветителем, вы помните? Его как раз после скандала с портретом из «Худмуза» попросили, так он устроился в театр. А там вчера снимали шоу, но не досняли, потому что главный герой убился в оркестровой яме.
– Ты так сказал, Вася, будто несчастный Барабасов нарочно свел счеты с жизнью в этой яме, – укорила его Ирка. – А он не хотел, он совершенно случайно…
– Так! – Я встала из-за стола. – Нам срочно нужно пообщаться с этим Песоцким. Звони ему, Василий, пусть встретит нас и проведет в театр.
– Да он, наверное, отсыпается сегодня, мы же с ним всю ночь…
– Никаких отговорок! – Ирка пристукнула по столу кулаком, и из пустой тарелки кувырком выпрыгнула ложка. – За этим Димкой должок, мы его полиции не сдали, пусть отрабатывает хорошее отношение.
– Тише, тише, Иринушка! Ты же знаешь, твое слово для меня закон! – Кружкин притиснул руку к сердцу, и подруга смягчилась:
– Звони уже, не рассыпайся тут бисером. А потом можешь идти репетировать спячку. После зажировки она куда лучше пойдет.
Провинившийся в прошлом Дима Песоцкий принял железный аргумент «Ты нам должен» без возражений, но, видимо, не очень-то ему хотелось расплачиваться за старый дурной поступок новым добрым делом. Нам пришлось ждать его обещанного появления на задворках театра битый час.
Ирка уже рассвирепела и заявила:
– Все, накатаю на этого поганца заяву, пусть отвечает за кражу шедевра современной живописи по всей строгости закона!
Тут наконец дверь служебного входа приоткрылась, и пресловутый поганец помахал нам:
– За мной, быстрее, Игнатьич долго на горшке не сидит!
Мы проскользнули внутрь, на цыпочках пробежали мимо остекленной будки, в которой никого не было, и вслед за Песоцким шмыгнули в скучный коридор, подозрительно похожий на больничный, от верха до середины покрытый вековыми наслоениями синеватой побелки, снизу – шелушащейся масляной краской, видом и цветом напоминающей шкуру хворого крокодила в линьке.
Не так я себе представляла театральное закулисье.
– Сюда! – Песоцкий завел нас за дверь, украшенную наклейкой с устрашающей надписью «Не влезай – убьет!», и уже там извинился: – Пардон, мадам, что пришлось подождать – у Игнатьича не иначе нынче запор приключился, пардон, повторно. Сидел в своем скворечнике как прибитый. Чай, кофе?
– Обойдемся беседой, – отказалась я от угощения.
Комнатка была такой захламленной и пыльной, что пренебрегать предупреждением «Не влезай – убьет!» не стоило. Я даже знала, кто с наибольшей вероятностью выступит убийцей неосторожных гостей: кишечная палочка. Судя по виду стаканов, мутных и украшенных изнутри темными поперечными линиями, мыть их в промежутках между использованием тут было не принято.
– А давайте сразу пройдем с экскурсией на место вчерашнего ЧП, – предложила Ирка, заметно устрашенная видом чайно-кофейного столика, в роли которого выступал древний микшерный пульт с дырками на месте выломанных тумблеров и разноцветными пятнами различной этиологии.
– Насчет экскурсии на место я не уверен, там с утра полицейские товарищи возились, пришлось даже утреннюю репетицию отменить, – заколебался Песоцкий.
– С полицейскими, если что, объяснимся, сошлемся на генерала Толстопятова Дмитрия Андреевича, он в курсе нашего участия в этом деле. – Я самую малость исказила факты. – А на сцену мы должны попасть обязательно.
– И в яму, – добавила Ирка. – Но, конечно, не таким путем, как бедняга Барабасов.
– Да что там смотреть-то, убрали уже все – и Барабасова, и то, что от альта осталось…
– Какого альта? Еще кто-то умер? – встревожилась подруга.
– Да нет же, альт – это инструмент, – нервно хихикнув, объяснил Песоцкий. – Дед аккурат на него упал, сломал, а он же дорогой. Девчонка-музыкантша так рыдала, так рыдала… Главреж пообещал лично проследить, чтобы оформили как страховой случай.
– Ведите же нас, – потребовала я, не желая задерживаться в ареале обитания кишечной палочки.
Песоцкий не стал спорить, но восторга от навязанной ему роли гида не выказал. Наоборот, выдвинулся из каморки с кислой миной, пробурчав:
– Ладно, но, если что, вы тут сами по себе, а я вас знать не знаю.
И заспешил по коридору, сразу же оторвавшись от нас метров на пять.
– Трусоват был Дима бедный. – Я насмешливо переиначила пушкинскую строку.
– Не хочет, чтобы его и отсюда уволили, – вошла в положение Песоцкого добрая Ирка.
Мы покинули септическую каморку и двинулись вслед за бедным Димой, полагаясь больше на слух, чем на зрение, потому что наш трусоватый гид быстро исчез из виду, но шаги его в коридоре под арочным сводом звучали достаточно громко.
Окон в коридоре не имелось, но то и дело попадались какие-то двери, некоторые из них были приоткрыты, а иные и вовсе распахнуты настежь. Ирка на ходу с интересом заглядывала во все помещения, негромко комментируя увиденное:
– Тут какой-то склад… Смотри, какие платья на вешалках… Тут просто черная комната, даже страшновато… А тут зеркала, зеркала…
– Надо бы еще в ту гримерку, где вчера приватный фуршет был, заглянуть, – напомнила я себе, но сделала это вслух. Подруга меня услышала и спросила:
– А туда зачем? Что мы там можем увидеть?
– Откуда мне знать? Но вдруг заметим что-то интересное. Такое, что позволит понять, почему сразу после фуршета в гримерке Барабасов ухнул в яму.
– После того – не значит вследствие того, – важно изрекла подруга, и я покивала: сама так сто раз говорила.
Но ведь была же какая-то причина, почему в пяти дублях до перерыва старик осторожничал, не доходил до края сцены, а после фуршета удивительно решительно, чуть ли не маршевым шагом, проследовал на тот свет?
Тем временем наш гид-невидимка вырулил из коридора на темную, узкую – явно не парадную – лестницу, и вскоре мы оказались в тесном лабиринте кулис. Как в кукольном театре из-за бархатной портьеры высунулся указующий перст, мы с Иркой понятливо свернули в нужном направлении и вышли на сцену.
Вчера ее заливало море звука и света, со всех сторон сияли цветные огни, снизу стелился дым, гремели овации и усиленные микрофоном команды, а сегодня от всего этого великолепия и следа не осталось. Сцена пустовала, зал, насколько можно было разглядеть в темноте, тоже. Свет горел только в оркестровой яме, да еще вдоль ее края небрежно, явно на скорую руку, проложили ядовито-зеленую светодиодную ленту.
- Предыдущая
- 10/12
- Следующая