Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik" - Страница 26

— Совет приветствует регента, — хрипло произнёс он, делая ударение на последнем слове.

Отчего-то именно в его устах моя должность звучала неправильно.

— Идёмте, — добавил он и сделал приглашающий жест.

Двое слуг в одинаковых камзолах отступили в стороны, распахнули массивные двери из темного дерева. Советники прошли внутрь. Мы с Морозовым последовали за ними. Замыкали процессию начальник жандармов и судья, и от их присутствия за спиной почему-то становилось спокойно.

Я шагнул в холл и невольно остановился, взгляд скользнул по внутреннему убранству. Помещение было высоким, с изогнутыми деревянными балками, уходящими под расписной потолок. Балки были тёмными, с благородной патиной времени. Я задрал голову — и задержался взглядом на фреске.

На потолке была изображена группа людей, которые шли по лесной тропе. В центре сцены была небольшая избушка, укрытая в кронах деревьев. А на её пороге их ожидали трое: двое мужчин и женщина.

— Первая встреча князя Северска с местными жителями, — негромко пояснил Морозов, заметив мой интерес. — Эту фреску писал один из служителей Синода. По памяти. Или, как он сам говорил, «с чужих слов, но чистым сердцем».

Я кивнул, продолжая всматриваться в лица на фреске. Там было что-то… настораживающее и в то же время притягательное.

Под самым потолком, на высоте, куда не дотянуться без крепкой лестницы, висела старая бронзовая люстра. Тяжёлая, массивная, с десятками ламп, стилизованных под свечи. Металл потемнел от времени, местами позеленел, но от этого только выглядел солиднее.

Стены в холле были отделаны гладким камнем — светло-серым, местами с жёлтыми и коричневыми прожилками. Пол под ногами был выложен квадратными плитами, на каждой из которых изображен свой рисунок, едва уловимый, словно тень. Шаги отзывались гулким эхом, будто строение прислушивалось ко всему происходящему внутри.

— Это здание — одно из самых старых в городе, — продолжил Морозов, чуть тише. — Его возвели вскоре после княжеской усадьбы и острога. Именно здесь собирался первый Совет Северска.

Место и правда чувствовалось старым, в хорошем смысле. Здесь было что-то неторопливое, основательное. Как будто стены сами помнили больше, чем могли бы рассказать.

Мы подошли к широким двойным дверям из светлого, почти золотистого дерева. По их поверхности шли тонкие резные узоры, простые, но уверенные. У дверей неподвижно стояли два дружинника. Они не двигались. Заметив советников, бойцы синхронно склонили головы, распахнули створки и быстро отступили в стороны.

И мы один за другим вошли в зал заседаний. Помещение было вытянутым, с высоким потолком, и оттого казалось ещё более просторным. Свет внутрь пробивался через узкие витражные окна под самый потолок, по обеим сторонам зала, которые преломляли утренние лучи, окрашивая пространство мягкими пятнами зелёного, синего и янтарного. От этого в зале царил полумрак, спокойный и даже немного торжественный.

Я замедлил шаг, рассматривая витражи. На одном был изображен темный лес с едва заметной тропой, уходящей вглубь чащи. На другом — широкая река, с изгибами и мельчайшими завихрениями на поверхности, словно вода там действительно текла. Далее шел витраж со сценой охоты: несколько всадников, натянутые луки, и кабан, несущийся вперёд, словно выбегающий за пределы стекла. А под последним окном — деревня, будто укрытая в глухих лесах, с тонкими струйками дыма над крышами домов.

С потолка свисали две кованые люстры, крупные, с металлическими рожками, на которых горели лампы. Свет они давали тусклый, ровный, потому как слишком яркое освещение было бы здесь неуместно.

В дальнем углу, над камином, в котором едва тлели угли, висел выцветший щит, на котором нашлись знакомые символы: дубовые листья, медвежья голова. Щит казался старым, но он был на месте, как свидетель из прошлого.

В самом центре зала стоял длинный массивный стол из тёмного дерева, отполированное руками и временем. За ним расположились одинаковые тяжёлые кресла с высокими спинками. Перед каждым местом на столе были закреплены аккуратные таблички с именами членов Совета, выведенными чёрными буквами на светлом металле.

Чуть поодаль, ближе к столу, возвышалась простая, но добротная, выкрашенная в тёмный цвет разборная трибуна. Перед ней, прямо на полу, был начерчен круг с едва заметными узорами по периметру. Но стоило взглянуть внимательнее, и можно было различить тонкие символы, сплетённые в кольцо, как будто защищающие или сдерживающие что-то важное.

Я остановился у порога, молча разглядывая всё это. Зал Совета встретил меня ожиданием.

Осипов, судя по имени на табличке, сухощавый, с холодным, пронизывающим взглядом — пригласил меня к одному из свободных кресел лёгким, почти ленивым жестом. Я молча подошёл и занял место. Под спиной ощущалась плотная обивка, и на секунду кресло показалось мне слишком большим, чужим, как будто всё здесь не мое.

«Еще не мое», — отозвалось в сознании.

В зал вошли двое служителей Синода. Один — пожилой, с прямой спиной и строгим взглядом из-под седых бровей. Второй был помоложе, с тетрадью под мышкой и свитком в руках. Их появление вызвало лёгкое волнение: несколько советников переглянулись, кто-то шевельнулся в кресле, а Осипов нахмурился.

Старший жрец не стал долго медлить. Он прошёл к столу, склонил голову и положил на гладкую поверхность свиток с печатью:

— Доклад, — сказал он спокойно. — С благословения Синода мы наблюдали за обрядом преемственности. Всё прошло в полном соответствии с древним порядком. Подтверждаем: сила рода признала Николая Арсентьевича Медведева как наследника великокняжеской крови.

Младший служитель поставил рядом с подписью печать. Щелчок сургуча прозвучал неожиданно громко.

— Нарушений не выявлено. Внешнего давления не оказывалось. Подкупа не зафиксировано. Обряд совершен по собственной воле мастера Медведева, — добавил старший, оглядывая собравшихся в зале. Голос был негромким, но твёрдым.

Я почувствовал, как у некоторых советников исчезла напряжённость с лица, но Осипов остался неподвижен. Он выпрямился, не глядя на бумагу.

— Совет принимает отчёт, — произнёс он наконец. — Благодарим за службу.

Синодники молча кивнули, почти синхронно, и столь же безмолвно покинули помещение, как и вошли. Двери за ними закрылись.

В зале на мгновение повисла тишина. А затем Осипов пристально взглянул на меня. Его взгляд стал чуть менее цепким, но в голосе прозвучала всё та же подчеркнутая вежливость:

— Совет признаёт ваши полномочия. Но я должен уточнить: Вы прибыли к нам без цели обмануть или использовать свое положение ради выгоды?

— Все так, — ответил я и слегка нахмурился.

— Вы не исполняете чужую волю?

— Только свою, — уверенно произнес я, и в этот момент позади вновь распахнулась дверь.

— Да что же такое. Не зал Совета, а проходной… — голос Осипова затих, а сам он внезапно побледенел.

В помещение, будто подхваченная порывом ветра, ворвалась старуха. На ней был выцветший плащ, по краям обтрепанный, а в руке она держала длинный, исцарапанный временем посох. Она двигалась быстро, но не суетливо. Судя по лёгкости движений, она была далеко не дряхлой, но стоило ей откинуть капюшон, как стало ясно: ей много лет. Лицо сухое, острое, с сетью морщин, будто вырезанное из старого дерева. Взгляд тяжёлый, цепкий, с той усталой ясностью, которая появляется только у тех, кто прожил слишком многое— Ты не имеешь права врываться сюда! — взвился Осипов, резко вставая со своего места.

Старуха не обратила на него внимания. Подняла посох, постучала им о плиту — звук глухо разнёсся по залу. Затем приложила палец к губам и произнесла:

— Мол-чать, — по слогам, спокойно, но так, что в голосе не осталось места для спора.

Она осмотрела собравшихся с какой-то горькой насмешкой и добавила, всё тем же холодным, ровным голосом:

— То, что я не состою в вашем Совете, вовсе не означает, что у меня нет прав. Их у меня куда больше, чем у вашего небольшого собрания. Просто я давно уже выросла из детских игр во власть.