Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik" - Страница 17

Голос был сильный, хрипловатый, не строевой и парадный, и оттого ещё более живой.

И в этот момент будто ветер подхватил слово и понес его дальше, разнося его эхом над лесом, утаскивая к реке, к болотам, к тем местам, о которых я пока только слышал и заметил в видении. Где-то вдали, на верхушках деревьев, взметнулись птицы. Тень от их крыльев скользнула по небу, а в следующий миг всё снова затихло.

Я стоял, не двигаясь. Морозов бросил на меня непроницаемый взгляд. Затем повернулся к дружине и заговорил:

— Мы больше не сироты после смерти старого князя, — сказал он. — Теперь у нас есть новый владыка. И пришло время принести ему клятву.

Он сделал короткую паузу, оглядев строй.

— Если кто из вас не желает оставаться в Северске — скажите об этом сейчас. Мы не станем держать зла. Проводим как дорогого гостя. Из казны выплатим отступные, как и положено. Каждый волен выбирать свою дорогу. Вы честно отслужили свой срок.

Все остались на своих местах. Кто-то лишь чуть выпрямился, кто-то сжал руки крепче на поясе. Но ни одного слова, ни малейшего намёка на сомнение.

И в этот момент я ощутил, как тревога, прочно осевшая в груди с самой дороги к поместью, впервые немного отступила. Не ушла совсем, а просто стала тише. В этих людях было что-то надежное, как гвоздь в старой доске. Они могли не улыбаться, не выражать чувств, но всё же… остались.

А если никто не бежит — значит, тут не всё так плохо. Быть может, и правда, ближайшие полгода не станут такими гнетущими, как мне казалось вначале.

Сейчас, в ночной тишине, всё вокруг отчего-то казалось мрачноватым. Тени лежали густо, свет фонарей едва пробивался сквозь темноту, а лес у границы двора казался непроницаемым. Но я поймал себя на мысли: завтра, может быть, всё будет иначе. При дневном свете это место может оказаться не таким уж угрюмым. Может, даже уютным.

Я представил, как высплюсь наконец на мягкой перине. И проснусь с утренним солнцем. Как поем нормальной еды, со свежим хлебом, который только вынули из печи, с чаем из лесных трав. Может, даже найду что-то интересное для себя. Или увижу ту самую нечисть, о которой писал старый князь в своей тетрадке.

А может, и вовсе стоит воспринимать всё это путешествие, как своего рода каникулы от привычной жизни. Отдохну от столичной столицы и вечной настороженности. Здесь, среди лесов можно хотя бы попробовать перестроиться. А потом вернусь в столицу другим человеком.

От этой мысли вдруг стало легче. Где-то даже радостно. Я представил, как прикачу в Петербург и расскажу сестре о том, что видел. Она, конечно, не поверит. Посмеётся, скажет, что я всё это придумал. Но будет слушать внимательно. Потому что сказки она всегда любила.

Пока я думал, Морозов вышел вперёд и начал произносить клятву для тех, кто стоял перед ним. И для меня. Того, кто теперь должен был её принять.

— Клянемся держать строй. Не предавать, не лгать и не отворачиваться. Не укрывать измену, не покрывать ложь, — произнёс Морозов. В каждом слове чувствовалась основательность — будто он произносил не текст, а часть древнего, вписанного в саму землю ритуала.

— Клянемся, — в один голос ответили бойцы.

— Клянемся помнить, чья кровь на нас, и чья над нами, — продолжил Морозов. — Слушать зов, если князь позовёт. И идти, куда прикажет. Будь то дремучий лес или река бездонная или нора зверя или скала неприступная. И сражаться с князем — бок о бок, вместе и до конца.

— Клянемся, — снова повторили дружинники.

В этот раз голос их звучал глубже, словно клятва ложилась не на язык, а куда-то под кожу.

— Пусть земля отвергнет нас, если солжём. Пусть лес откажет в пути, если предадим. Пусть наши имена сотрутся с камня, если нарушим слово, — закончил Морозов, и снова строй дружины вторил ему тем же ритмом, тем же тоном, будто говорил один голос на всех.

Когда всё стихло, наступила неожиданная тишина. Глухая, почти звенящая. И в этой тишине на мгновение показалось, что воздух вокруг дрогнул. Словно мир принял то, что прозвучало.

Я стоял молча, не зная, что чувствую. Но внутри стало тише. Как будто теперь кто-то, а не я взял на себя ответственность. И сделал это уверенно.

Подумалось, что обряд в доме был только началом. И сейчас происходило что-то не менее важное.

Бойцы подняли головы и посмотрели на меня, как на того, кого признали. Как на того, кто теперь должен что-то сказать.

Их было тринадцать. Семь парней и шесть девушек. Кто-то с тенью усталости в глазах, кто-то совсем юный, с ясным взглядом. А я стоял перед ними, пытаясь понять, что должен делать. Что вообще говорят в такие моменты? Как себя вести? Куда деть руки?

Ситуацию спас Морозов. Он подошёл ко мне сбоку и почти шёпотом произнёс:

— Вы должны сделать шаг вперёд и сказать: «Принимаю вашу клятву. Не предам, не отступлюсь, не забуду». Главное — говорите уверенно. Этого хватит.

Я коротко кивнул. Бросать взгляд по сторонам не стал — просто собрался с духом и сделал шаг вперёд. Вроде бы всего один, но он дался нелегко. Ноги стали тяжелее, мышцы подрагивали, как будто я не регент, а переодетый студент, случайно оказавшийся не на том балу. Неудобно было за это волнение, но я шагнул.

— Принимаю вашу клятву. Не предам, не отступлюсь, не забуду,., — голос мой прозвучал глухо, словно говорил кто-то другой.

Когда слова стихли, повисла странная тишина. Даже деревья, до того тихо шелестевшие в темноте, вдруг замерли. Воздух стал плотным, словно ждал, что вот сейчас произойдёт что-то важное.

А потом налетел ветер. Он взъерошил мне волосы, тронул воротник, пошевелил ткань пиджака на плечах. С лужайки поднялась лёгкая дымка, которую тут же унесло в сторону. Казалось, сам лес сделал вдох.

Вдург я ощутил, будто между мной и этими людьми — теми, кто стоял сейчас внизу, ровно, плечо к плечу, возникла какая-то незримая, необъяснимая связь. Что теперь мы вместе и до конца.

Морозов кивнул. Его лицо оставалось строгим. Но в глазах мелькнуло что-то другое. Тихое, сдержанное одобрение, знак, что я сделал всё, как нужно.

Я наконец расслабился, решив, что все закончилось. В тот самый момент передо мной мелькнула какая-то тень. Что-то лёгкое и пушистое с глухим шлепком свалилось прямо на пол террасы. Я отпрянул, не успев понять, что это было, но не ощутив опасности.

На досках распласталась та самая белка с крыльями, которую я уже видел раньше за окном. Она несколько мгновений полежала на спине, раскинувшись в позе звезды. А затем словно опомнилась, быстро вскочила на лапы, встопорщила шерсть, выгнулась дугой, застрекотала — возмущённо и громко, как будто кто-то посягнул на её достоинство. Но довольно быстро поняла, что никто её трогать не собирается, и стихла. Только хвост у неё ещё какое-то время подрагивал, словно от обиды.

— Кто-нибудь, уберите Мурзика, — недовольно пробурчал Морозов, не оборачиваясь. — И проследите, чтобы он снова не пробрался на кухню и не налакался вчерашнего чая.

Кто-то из бойцов хмыкнул, двинулся вперёд, а Морозов повернулся ко мне и развёл руками, словно извиняясь за произошедшее.

— Для этой мелочи вчерашний чай — как хмельное, — объяснил он уже спокойнее. — Стоит ему добраться до остатков в чашке — и всё. Начинает носиться по дому, летать куда не просят, под ноги падать и провоцировать на драку. Забывает, что он не медведь, а обычная белка. Ну, почти обычная.

Я ничего не сказал. Только смотрел, как один из дружинников бережно поднимает Мурзика на руки, словно того самого шумного, неразумного младшего, за которым все привыкли ухаживать. И вдруг стало по-домашнему тепло. Будто это место действительно жило своей, пусть и странной, но настоящей жизнью.

Воевода поднял руку, и этот жест был почти незаметным, но дружина отреагировала сразу. Вперед без лишних слов шагнула Лада. Она остановилась рядом, не слишком близко, но достаточно, чтобы дать понять, что ждёт указаний. Лицо её оставалось спокойным, голос прозвучал ровно, без тени эмоций: