Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik" - Страница 15

— Это не шутки, Николай Арсентьевич. Прозвучит странно, но именно здесь сходятся два мира. Наш, человеческий, и тот, что существовал задолго до людей. Мир тех, кого у нас принято называть нечистью. О них слагают сказки и легенды. Большинство считает их выдуманными, но есть те, кто точно знает — сказочный мир существует. Он ближе чем кажется.

Я усмехнулся и недовольно выдал:

— Ага, все так. Именно здесь сказка становится былью.

— Так и есть, — подтвердил мужчина и кивнул в сторону окна. — Взгляните сами.

Я нехотя поднялся с кресла и подошёл к окну. Не потому, что надеялся увидеть нечто необычное — скорее наоборот. Хотел убедиться, что всё это глупая шутка. И потому беседу можно спокойно закончить и, наконец, уйти отдыхать.

Я сдвинул штору, наклонился ближе к стеклу и сощурился, вглядываясь в темноту.

И отпрянул, едва не вскрикнув.

На лужайке, в неверном свете фонаря, действительно что-то было. По траве вышагивали полупрозрачные силуэты, очень похожие на каких-то чудных зверей. Они то проявлялись, словно из тумана, то исчезали, оставляя после себя лишь лёгкое мерцание, будто воздух в тех местах становился плотнее. Некоторые были похожи на оленей, но с тонкими, вытянутыми мордами и странно изогнутыми рогами. Другие напоминали птиц, но с плавающими контурами крыльев. И почему-то все это не напоминало шоу. Всё происходящее было слишком тихим и естественным, как будто эти существа были здесь всегда.

— Это духи леса, — спокойно пояснил Морозов, оставаясь сидеть в кресле. — Они любопытные. И любят сплетничать. Прознали, что в доме появился новый князь. Вот и пришли поглядеть.

Я не обернулся. Всё ещё смотрел в окно, пока не сказал сипло, почти шёпотом:

— Это фокусы. Такого не бывает.

Но в тот же миг возле стекла появилось что-то светлое. Я инстинктивно отступил на полшага.

Снаружи, прямо на уровне моего взгляда, зависла… бабочка. Только когда она развернулась, стало ясно: это не насекомое, а небольшая полупрозрачная белка. У неё были крылья, тонкие, как у летучей мыши, но полупрозрачные, с лёгкой золотистой каймой. Она упёрлась передними лапками в стекло, мордочка приблизилась вплотную, и на стекле остался тёплый, запотевший след от дыхания.

Иллюзии так себя не вели. Потому что не могли дышать.

Я молчал. Морозов тоже. И в этой тишине, которая теперь казалась совсем другой, я понял — это место действительно живёт по своим законам. И моё «не может быть» здесь ничего не значит.

— Что за чертовщина… — пробормотал я, отступая от окна на пару шагов.

Воздух у стекла казался чуть прохладнее, и даже после того, как я отвернулся, у меня перед глазами всё ещё стоял образ той странной белки с любопытными глазами и крыльями. Сердце стучало чаще, чем хотелось бы, но я пытался не выдать волнения ни голосом, ни движением.

Рука машинально дернулась вверх, чтобы повторить жест, заложенный с детства. Хотелось осенить себя священным знаком. Я вовремя остановился, опустил ладонь. Последнее, чего мне хотелось, это выглядеть в глазах Морозова паникером.

— Вы не сошли с ума и не отравлены. Вы начали видеть нечисть, — спокойно пояснил он. — Обряд открыл для вас истинное зрение. Рано или поздно всё равно бы поняли: это княжество хранит свои секреты. Мир нечисти и впрямь существует. И я готов рассказать вам обо всем подробно. ничего не скрывая.

Я вздохнул и прошёл обратно к креслу. Остановился рядом, чувствуя, как разум судорожно ищет хоть какое-то объяснение, за которое можно зацепиться. Что-то знакомое и логичное.

— А может, это всё фокусы, — пробормотал я, косясь в сторону окна. — Кто-то в городе, наверное, подобным промышляет. Местный мастер иллюзий шутит, чтобы развлечь деревенских.

Голос звучал ровно, но даже самому себе я не слишком верил. Владимир не возражал, давая мне возможность успокоиться.

— Мастер Медведев…

Негромкий, но чёткий голос прозвучал от двери, прервав мои размышления. Я обернулся. В дверном проёме стояла девушка лет восемнадцати. На ней была уже знакомая куртка из выделанной кожи с меховой оторочкой, какие носили местные дружинники, высокие сапоги, ремень с пряжкой. На поясе у неё висел нож в плотных ножнах. Вид у неё был спокойный, собранный, взгляд уверенный и прямой.

— Я пришла сообщить, что дружина готова присягнуть новому князю, — сказала она, чуть склонив голову.

— Да… — начал было я, но вдруг запнулся.

Что-то в её облике меня насторожило. Неуловимое, но настойчивое ощущение, будто передо мной не просто человек. Словно за привычным силуэтом дружинницы проступало что-то иное — не угрожающее, но чуждое. Взгляд девушки был слишком пристальным, чересчур внимательным. Как будто она не просто смотрела, а изучала, вглядываясь глубже, чем стоило.

И ещё я заметил деталь, от которой внутри что-то сжалось: от девушки тянулись две тени. Одна — обычная, чёткая, как и полагается при свете лампы. А вторая была чуть смещённой, как будто от другого источника освещения, которого в комнате не было. Эта вторая тень отставала, двигалась с запаздыванием и дрожала иначе.

Я перевёл взгляд на Морозова. Он стоял спокойно, будто всё видел и ничего необычного в этом не находил. На его лице не было ни удивления, ни тревоги — только сдержанное внимание. Как у человека, который привык к таким вещам и не считает нужным их объяснять.

— Спасибо, Лада, — спокойно сказал за меня Морозов.

Я всё ещё смотрел на девушку, не в силах подобрать слова. В груди свернулась тугая пружина и я осознал, что моя привычная реальность треснула как ненадежный весенний лед…

— Это… — выдохнул я, не закончив.

Морозов чуть повернулся ко мне, голос его остался ровным, почти будничным:

— Лада, дружинник вашей семьи.

Он говорил так, будто всё это не требует дополнительных объяснений. Но через паузу добавил:

— Она двоедушница. В ней живут две сущности: душа самой Лады и очень древний лесной дух. Это старая история, проклятие её рода. С рождения каждый ребёнок в семье носит в себе… нечто. Сначала они сливаются, а потом учатся жить вместе. Или не учатся. У каждого свой путь.

Я перевёл взгляд на девушку. Она не двинулась с места, стояла спокойно, чуть вытянувшись по стойке. Лицо у неё оставалось без выражения, но не пустое. Просто сосредоточенное. В глазах по-прежнему было то странное — не злобное и не дикое, а как будто не совсем человеческое внимание.

— Девушка старается, — продолжил Морозов. — Она учится держать дух под контролем. Но выходит не всегда.

Он замолчал. Не для того, чтобы напугать, а потому что больше, по его мнению, говорить не нужно. Всё, что происходило, было частью здешнего уклада. И мне предстояло либо принять это, либо продолжать удивляться.

— Меня не нужно контролировать, — вдруг резко произнесла Лада, сузив глаза.

Её голос изменился. Он стал словно расслаивавшимся, как если бы говорили сразу несколько голосов — низкий, хриплый и несколько почти шепчущих под ним.

Я невольно попятился и тяжело опустился в кресло. Сердце учащенно забилось, руки дрогнули. Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог… Да и что тут сказать? Я потер переносицу и вдруг подумал, что дома сегодня подают макароны. С сыром. Пока меня знакомят здесь с нечистью.

— Возьми себя в руки, Лада, — сурово приказал Морозов. — Знай свое место.

Его голос прозвучал ровно, но в нём была сила, от которой захотелось опустить голову, закрыть лицо ладонями, но я сдержался, усилием воли и остался сидеть, стараясь дышать ровно.

А вот Лада… Она тотчас склонилась. Почти до самого пола. Резко, как будто что-то сильное придавило её сверху. Волосы соскользнули вперёд, закрыв лицо, плечи дрогнули.

— Прости, воевода, — едва слышно прошептала она.

— Жди в коридоре, — коротко велел Морозов.

Лада молча развернулась и вышла, не оглядываясь. Она не выглядела сбегающей, скорее послушной дружинницей.

Дверь закрылась тихо. В комнате повисла напряжённая тишина. Я всё ещё сидел, чувствуя, как по спине бегают мурашки.