Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 70

И тогда тяжкое испытание заменили простым – ее вернули в Театр Истины, к уже знакомым серебряным иглам мастера Аркадейла. Да, она могла бы сломаться и рассказать им правду, но это не спасло бы ее.

Ибо правда теперь состояла в том, что она понятия не имела, кто такой этот Шут Саймон, как он выглядит и что собирается делать.

При этом ей смутно припоминалось, что всего два или три дня тому назад она знала ответы на эти вопросы, но они каким-то образом протекли сквозь ее мозг, как вода сквозь сложенные горстью пальцы. Единственное, что она помнила теперь, – это что ей нельзя было бросить Паллас Рил: ведь она была женой Кейна, их жизни были связаны. А еще в сокровенной глубине пылкого сердца Таланн жила надежда: рано или поздно она сама будет держать Кейна за руку, будет ловить его взгляд, сражаясь с ним бок о бок, а может быть – но это уже была мечта столь смелая, что Таланн осмеливалась лишь взглянуть на нее издали и тут же отвести взгляд, – может, когда-нибудь она разделит с ним ложе.

А пока, лежа в своих испражнениях на каменном полу камеры, наблюдая, как в полной темноте взрываются фантастические цветные круги и квадраты перед ее глазами, она представляла, что все это еще будет с ней, случится в будущем.

Что у нее еще есть будущее.

Она уговаривала себя верить, что ее история, песня ее жизни, не прервется жалким хныканьем в каменном мешке посреди бесконечной ночи.

Никем так и не прочитанная. Не пропетая.

Мертвая.

Открыты у нее сейчас глаза или закрыты? Шут их поймет, да и какая разница? Таланн снова вызвала свое самое любимое, самое дорогое воспоминание: десять лет назад она, тогда еще подросток, служила на посылках у Дартельна, аббата Тернового Хребта, куда доставляла ему сведения о ходе сражения на поле в Церано. Все три дня великой битвы она рассказывала ему сначала о том, как бьются объединенные армии Монастырей и Анханы, подавляемые численностью противника, затем о том, как свирепая Орда Кхуланов превозмогает их мощь, и, наконец, как армия людей, потерпев поражение, отступает, но не бежит.

Нет, никогда ей не забыть трепета, который накрыл ее с головы до ног, когда внизу, на огромном поле битвы, в рядах побеждающих врагов вдруг раздался вопль отчаяния. Взглянув туда, она увидела, что штандарт Кхулана горит дымным желтым пламенем.

Среди многих талантов Таланн был дар острого зрения: словно орлица, она видела все – и горящее знамя, хотя до него было не меньше мили, и человека в черном, с короткой бородкой, который сначала держал горящее знамя над головой, а потом швырнул его в грязь, себе под ноги. Затаив дыхание, позабыв о своих обязанностях связной, смотрела она, как сомкнулись вокруг храбреца драконьи челюсти Медвежьей гвардии, и слеза сползла по ее запыленной щеке, оплакивая смерть неведомого героя, а уже через миг она увидела его снова: он был не просто жив, но шел, прокладывая себе путь через вражеские ряды, бороздя Орду, как нос военного корабля бороздит морские волны.

Позже она видела его всего раз, месяц спустя, на церемонии официального отказа от титула Барона, который предложил ему Король Тель-Альконтаур. Ее взял с собой во дворец аббат Анханы. Герой двигался медленно, тяжелые раны, полученные в бою, еще не затянулись, левая рука была в гипсе. От Дартельна не укрылось, как девушка смотрела на Героя, и аббат с улыбкой обещал представить ее ему. Позже, когда официальная часть завершилась, он сдержал слово.

Кейн тогда пожал ей руку торжественно, словно товарищу по оружию, и внимательно выслушал ее слова восхищения. Но вокруг было много людей куда более важных, чем она, и каждый ждал своей очереди побеседовать с Героем. Так что Кейн скоро оставил Таланн, унеся с собой ее сердце.

С того дня она жила свою жизнь как чужую – отказывалась от должностей в Монастыре, просила об освобождении от Обетов, путешествовала в поисках приключений, бесконечно оттачивая свои боевые навыки так, чтобы в один прекрасный день, когда она встретит его снова, на равных встать рядом с ним и оправдать уважение, которое он выказал ей авансом при первой же встрече. Таланн уже достигла того возраста, когда люди начинают стыдиться пылких страстей юности, и все же она не могла забыть мечту, которая утешала ее в самые темные часы жизни.

Например, такого, как сейчас, хотя, сказать по правде, в такой темноте она еще не бывала.

Таланн так задумалась о невозможном будущем, что не заметила, как заскрипел, поднимаясь, засов на двери камеры. Ее внимание привлек другой звук: царапанье вперемежку со щелчками – тюремщики открывают дверь иначе.

Кто-то ковырялся в замке снаружи.

Она услышала, как отворяется дверь, и в тусклом далеком свете Ямы разглядела мужской силуэт – кто-то скользнул в камеру, грохоча огнивом и кремнем, высек кучу искр, от которых поджег наконец факел.

Сердце в груди Таланн замерло, перед глазами все поплыло.

Он был в свободной робе Простолюдина, а не в привычной черной одежде, лицо перемазано копотью, но бородка и слегка неправильный наклон сломанного носа все те же – такими она видела их во сне десять лет подряд. И сейчас она тоже видит сон, понятно, – это ведь не может быть правдой, значит она спятила.

Но будь это сон, Кейн поднял бы ее сейчас на руки, прошептал бы ее имя, и ее оковы распались бы. А вместо этого, когда факел, разгораясь, вырвал из тьмы крохотную камеру и саму Таланн, вид у Кейна стал такой, как будто его огрели дубинкой.

Он смотрел на нее огорошенно и разочарованно. Потом встряхнул головой и закрыл глаза ладонью, растянув большой и указательный пальцы так, что складка кожи между ними прикрыла его лоб.

– Значит, все же Таланн, – хрипло сказал он. – Ну конечно. Иначе было бы слишком просто.

Сердце Таланн запело: пусть он говорит странные слова, пусть его взгляд ранит, смысл его слов свидетельствует об одном простом и неоспоримом факте.

– Кейн… ты помнишь меня…

– А? – Он рывком поднял голову и вперился в нее взглядом, а через миг поморщился и зашарил в карманах своей робы. – Да, конечно, – пробормотал он. – Я тебя помню.

– И я не сплю. Это на самом деле. Ты пришел, чтобы спасти меня.

Он отвернулся, явно борясь с эмоциями; но тут его рука нащупала в кармане то, что он искал, и он настроился на деловой лад. Когда он опять заговорил с Таланн, то уже смотрел ей прямо в глаза, а его лицо было спокойным, хотя и угрюмым.

– Да. Вот именно. Так и думай. Я тебя вытащу.

Он протянул ей небольшой глиняный горшочек – его горловина, лишь немного шире кольца, образованного большим и указательным пальцами Кейна, была заткнута пробкой.

– Смажь этим свои раны, прими немного внутрь. Снадобье уменьшит опухоль и снимет боль. Все не расходуй – Ламораку, может быть, сейчас хуже, чем тебе.

Она держала горшочек, пока он ковырялся в простых замках ее ручных и ножных кандалов. Едва они упали, как она выполнила все его указания. Неизвестно, какую магию содержало вещество в горшке, но явно могущественную: красные инфицированные раны мгновенно побледнели, опухоли прошли буквально на глазах, лихорадка отступила.

– Не так я представляла себе нашу новую встречу, – начала она, нанося по капле снадобья на свои натертые лодыжки и запястья. – Вообще-то, я не из тех девушек, которых то и дело приходится спасать…

Слова прозвучали неуместно, а глухой смех, который она вытолкнула из себя следом за ними, – еще хуже, но, к счастью, Кейн не обратил внимания. Стянув через голову робу, Кейн бросил ее Таланн. Под робой оказался знакомый костюм из многократно чиненной черной кожи.

– Оденься. У нас есть десять минут, чтобы найти Ламорака и вывести отсюда вас обоих.

Одно мгновение она позволила себе наслаждаться роскошным ощущением одежды, льнущей к телу.

– Спасибо тебе. Проклятие Матери, Кейн, я даже сказать не могу…

– Вот и не говори. Время для речей настанет после, когда мы вытащим тебя отсюда; ты даже сможешь устроить в мою честь торжественный обед, если пожелаешь. А пока идем за Ламораком.