Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 69

Так, значит, он ловко обработал Ма’элКота и тот нанял его для поисков Шута Саймона – очаровательная ирония. Теперь можно убить двух зайцев одним ударом: спасти Паллас и избавиться от Ма’элКота. Правда, для этого нужен хороший план, но Кольберг не сомневался, что у Кейна он есть: парень и на такие штуки мастер.

Однако что он там затевает?

Изображение на экране замелькало – это Кейн крутил головой, озираясь, прежде чем скользнуть под мост Рыцарей и в его густой черной тени пересечь Дворянскую улицу. При этом он ни на секунду не прекращал монолог и теперь бормотал что-то об огромной статуе и кровавой клятве, хотя до сих пор ни словом не обмолвился о том, что ему понадобилось в Старом городе в два часа ночи.

Что ж, старый добрый саспенс – прием, которому Кейна наверняка обучали еще в студийной Консерватории, – действует безотказно. По крайней мере, на него, Кольберга. Нервно покусывая нижнюю губу, он вытер вспотевшие ладони о подлокотники.

Судя по картинке, Кейн приближался к громадной постройке, которая черной тенью загораживала изрядный кусок посеребренного луной неба на заднем плане. Крыша здания вздымалась над глухой крепостной стеной Старого города.

– Что это? – буркнул себе под нос Кольберг. – Куда он идет?

Кто-то тут же снял данные с контролирующего устройства Кейна и наложил их на виртуальную карту:

– Кажется, в здание Суда, Администратор. Непонятно только зачем.

Кольберг нахмурил брови, но кивнул, а Кейн тем временем подошел к дому и слился с его тенью, густой, словно чернила. Но вот он снова стал различим на фоне стены: ловко, как ящерица, он карабкался, без труда находя упоры для ног и зацепки для рук в известковых швах между глыбами песчаника. В темноте Кейн поднимался по стене с такой скоростью, с какой обычные люди ходят по лестницам при свете дня. Не прошло и минуты, как он добрался до ограждения, окружавшего покатую крышу здания Суда, и присел там в тени, переводя дыхание и мысленно пересчитывая трубы.

Одна, две, три вверх, две в сторону, вон она.

Труба, на которую был теперь устремлен его взгляд, изрыгнула клуб густого белого дыма, смешанного с паром. Клуб стал рубиновым, когда по нему скользнул луч света от фонаря проходившего мимо стражника.

Это пар из огромного котла с кашей, который недавно поставили на печь на глубине шестьдесят метров под нами, – продолжал Кейн.

Шестьдесят метров? Кольберг озадаченно нахмурился. Откуда столько? Во всем здании, от конька крыши до фундамента, и половины этого не будет.

Теперь стражник.

У парня не было шансов. Он вышел из-за угла, даже не заметив Кейна, а тот выскользнул из тени и побежал за ним следом, легко и бесшумно, точно кот. К удивлению Кольберга, он не стал перерезать стражнику горло: точным ударом локтя в шею, прямо под нижний край шлема, он сбил парня с ног. Тот повалился вперед, но не упал: одной рукой Кейн подхватил его фонарь, другой – его самого и без единого звука опустил на пол. Стражник еще и застонать не успел, а Кейн уже снял ремень и, сложив его простой петлей, перетянул парню горло так, что тот отключился.

Еще секунд двадцать ушло на то, чтобы связать его и заткнуть ему кляпом рот, после чего Кейн так же бесшумно пошел по скату крыши наверх, к примеченной им трубе.

Человек из Очей, который поставил кашу на плиту, единственный, кто в курсе, что здесь кое-что затевается. Но даже он не знает, что именно. Ему сказали, что Тоа-Ситель вызвал на допрос кашевара, и велели заменить его, вот и все. Больше он ничего не знает, да ему и не положено. Со всем остальным я справлюсь сам.

Добравшись до трубы, Кейн вынул из-за пояса кусок почерневшей стали, на который была намотана длинная-предлинная веревка, закрепленная в пазу посредине. Кейн положил палку поперек трубы, а веревку размотал и опустил в беспросветную дымную тьму. Потом вынул откуда-то пару перчаток из грубой кожи, надел их и полез в трубу.

Через пятнадцать минут прибудут доверенные люди, которые готовят по утрам еду. То есть у меня есть четверть часа, чтобы вызволить из застенка двоих друзей. Если я замешкаюсь, игра будет проиграна, а проигрыш может стоить мне жизни, хотя это и не важно. Куда важнее то, что если я облажаюсь, то там, внизу, умрет Паллас.

Высунувшись из трубы по пояс, он набрал полную грудь воздуха и так стремительно заскользил вниз, что перчатки на руках задымились, а ладони обожгло даже сквозь них.

Значит, у меня должно получиться с первого раза.

«Ламорак. – Кольберга охватил приступ паники. – Там, внизу, Ламорак – Кейн хочет спасти его и Паллас! Хотя нет, зачем ему тратить драгоценное время на Ламорака? Не станет он этого делать. Или он забыл, что я ему говорил?»

Ладонь Кольберга судорожно сжалась, кулак завис над кнопкой экстренного извлечения. Усилием воли Администратор заставил себя опустить руку на колено. Нет, нельзя. Не сейчас, позже, когда у него будет оправдание. Сделка, которую он заключил с Ламораком, слишком деликатного свойства, нельзя подвергать ее опасности экстренного извлечения – да и Совет управляющих не одобрит.

Пока Кейн скользил навстречу углям, которые рдели в плите, занимавшей бо́льшую часть тесной и темной кухни Имперского Донжона, Кольберг не спускал глаз с пульсирующей светом поганки.

Он понял – нажать все-таки придется. Вопрос только – когда?

Таланн вырвалась из удушливого лихорадочного сна; туман в голове отчасти рассеялся, и она вернулась в мир боли и тьмы.

Она не могла вспомнить, сколько времени прошло с последнего допроса, не знала, как давно она сидит на цепи, голым задом на холодном и жестком каменном полу. Прикованные к песчаниковым плитам железные кандалы впивались в ее лодыжки, кусок ржавой цепи соединял ручные кандалы с болтом в полу; цепь была такая короткая, что не давала ей ни встать, ни лечь ровно. Ощутив задом сырость и скользкую слизь под собой, Таланн поняла, что, пока она спала, скорчившись в позе эмбриона, ее мочевой пузырь и кишечник опорожнились самопроизвольно. Однако тюремная вонь давно отбила ей обоняние, так что собственного смрада она не чувствовала.

Тяжело дыша, Таланн выпрямилась. Различные боли последовательно заявили о себе: защипали натертые запястья и лодыжки, заныли кровавые язвы на ягодицах и спине, открывшиеся от долгого лежания в испражнениях, задергало кое-как зашитые раны, которые она получила в последнем бою с Котами, и, наконец, добавилась тупая, как удар молота по темени, боль в голове – лихорадка. Да, кстати, и сувенир в виде большой шишки над правым ухом от удара стальным эфесом, который отправил ее в забытье, скорее всего, скрывал черепную травму.

«Великая Мать, – взмолилась про себя Таланн, – не дай мне кончить вот так».

Допросы она выдержала с честью, в этом сомнений не было. Она гнула свою линию, держала язык за зубами и не предала своих идеалов: никто не узнал от нее даже ее имени, а ведь ее водили на допрос во дворец, где Император лично выпытывал у нее правду, подальше от поглощающих Поток стен Донжона.

Она ощущала, как пальцы его воли обшаривают запертую дверь ее мозга в поисках малейшей щелки, которая даст ему возможность пробраться внутрь. Но она сопротивлялась им так, как ее учили в монастырской школе, – сосредоточив обостренное медитациями сознание на своем окружении, она считала сначала древесные волокна на двери, затем седые волоски в бороде Ма’элКота, и все это под непрестанное жужжание заблудившейся в императорских покоях мухи.

Когда Ма’элКот раскусил ее стратегию, он сменил свою: наслал на нее полное онемение всех чувств – она больше не видела, не слышала, не чувствовала вкуса и запаха, не понимала, в каком положении находится ее тело. Ее «я» плыло в кромешной пустоте, и лишь его вопросы продолжали биться в стену ее разума, как морская волна в волнолом. Но она и тут нашла способ сопротивляться: вспоминала детские стишки, обрывки песен и полузабытые цитаты из монастырской истории.