Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 4

— Можно мне… можно мне приходить к вам? — спросил он с жадностью. — Смотреть, участвовать?

— Конечно, — кивнул я. — Нам толковые головы всегда нужны. А как вас звать-величать?

— Люлька. Архип Люлька! Немного забавная фамилия, но только вы имейте в виду, товарищ Брежнев, у нас на Киевщене «люлька» — не детская кроватка, а самодельная крестьянская трубка!

От неожиданность я аж присел. Вот это удача! Архип Люлька — ведь это же знаменитейший в будущем инженер, конструктор авиационных двигателей!

В тот вечер я познакомил его с ребятами из нашего БРКТ. Люлька, с его глубокими знаниями в области материаловедения, тут же включился в работу. Он предложил несколько новых составов для обмазки, рассчитал оптимальные режимы сварки для разных типов стали.

К сожалению, через несколько дней практика у него заканчивалась, и он уезжал обратно в Киев. Мы расставались почти друзьями.

— Жаль, что приходится расставаться, Леонид, — сказал он мне на прощание. — Мы бы с вами таких дел наворотили!

— Ничего, Архип, — ответил я. — Еще поработаем вместе. На больших, всесоюзных стройках. Оставьте ваш почтовый адрес, будем поддерживать переписку!

А в начале августа случилось то, чего я так долго и с таким нетерпением ждал. Меня вызвали в горком.

Первый секретарь, суровый большевик, не так давно учивший меня борьбе с оппозицией, встретил меня на удивление тепло.

— Ну что, Брежнев, дождался, — сказал он, пожимая мне руку. — Пришла бумага из Москвы. Из ЦК комсомола.

Он протянул мне официальный бланк.

— Тебя, товарищ Брежнев, как одного из лучших и перспективных комсомольских активистов, переводят на учебу в Москву. В Московское высшее техническое училище имени Баумана. По специальной «комсомольской путевке».

МВТУ! Бауманка! Главный технический вуз страны! У меня перехватило дыхание. Это даже больше, чем я мог мечтать!

— Так что, собирай свои вещи, будущий инженер! — хлопнул меня по плечу секретарь. — Москва ждет. Не посрами честь нашей харьковской организации.

Следующие несколько дней прошли в предотъездной суете. Нужно было сдать дела в ячейке, попрощаться с ребятами на заводе, а главное — собрать бесчисленные справки и бумаги для перевода в другой институт.

Я бегал по гулким, полупустым коридорам ХТИ, из канцелярии в деканат, от одного стола к другому. И вот, выходя из кабинета проректора с последней, самой важной бумагой, я столкнулся в коридоре с девушкой.

Она несла стопку книг и, от неожиданности, выронила их. Книги со стуком посыпались на каменный пол.

— Ой, простите! — воскликнула она.

Я наклонился, чтобы помочь ей. И, подняв глаза, замер.

— Лида⁈ — вырвалось у меня. — Ты? Что ты здесь делаешь?

— Леня! — она тоже узнала меня, и ее лицо вспыхнуло радостным, счастливым румянцем. — А я… а я поступать приехала!

Она стояла передо мной, повзрослевшая, похорошевшая, в простом ситцевом платье, и смотрела на меня своими огромными, темными глазами. И в этом взгляде было столько надежды, столько веры, столько ожидания, что у меня все похолодело внутри.

— Поступать? — пролепетал я, чувствуя, что краснею. — Сюда? В ХТИ?

— Да! — она счастливо кивнула. — Ты же сам сказал… помнишь? Ты сказал, чтобы я приезжала в Харьков. Что если нам суждено… Ну, вот я и приехала. Школу закончила, с родителями договорилась. Знал бы ты, как тяжело они меня отпустили! Пришлось все рассказать. Ну, они сказали, раз сердце зовет…

Она смотрела на меня, и в ее взгляде не было ни тени колебаний, ни грамма сомнений. Она приехала ко мне. А я… я уезжал.

Поезд из Харькова прибыл на Курский вокзал ранним утром. Лучи августовского солнца еще только коснулись вершин столичных зданий, а на усыпанном окурками перроне уже царила обычная вокзальная суета. Паровоз серии «О», выдохнув в прохладный воздух последнее облако белоснежного пара, проводил нас, приехавших в Москву, протяжным и печальным гудком. Выйдя из вагона на запруженный, галдящий перрон, я полной грудью вдохнул густой, смешанный из запахов угля, креазота, махорки и какой-то столичной деловитости воздух. Москва. Я снова был здесь! Несколько месяцев назад я ехал сюда, как на плаху, не зная, что ждет меня впереди — похвала или расстрельный подвал. Теперь же я ступил на московскую землю победителем, а в кармане лежала «комсомольская путевка» в лучший технический вуз страны. За спиной реальные, признанные на самом верху дела, впереди — головокружительные перспективы.

И город, словно чувствуя эту перемену во мне, предстал в совершенно ином свете. Он больше не казался враждебным, чужим. Наоборот, столица выглядела какой-то по-купечески радушной, немного сумбурной, но полной энергии и жизни.

Наняв извозчика, я поехал по утренним улицам. Что сказать — Москва 1926 года оказалась натуральным «городом контрастов». Рядом с последними, запряженными худыми, изможденными лошадьми, ямщицкими пролетками, тарахтя и выпуская облака сизого дыма, уже проносились первые советские автомобили — АМО, ФИАТы и импортные «форды». Что удивительно — водители их поминутно давали сигналы клаксона, отчего воздух то и дело прорезали разноголосые автомобильные гудки. По булыжной мостовой, поминутно звеня и громыхая, ползли трамваи, на подножках которых, явно рискуя жизнью, висели и молодые ребята — видно, рабочие и студенты, и вполне солидные товарищи с пузатыми портфелями. Впрочем, и на тротуарах кипела жизнь. Сновали озабоченные служащие в потертых серых френчах с портфелями под мышкой. Важно вышагивали нэпманы в добротных костюмах и заграничных шляпах-«котелках» со своими разодетыми, нарумяненными спутницами. То и дело попадались на пути красноармейцы в гимнастерках и похожих на буденовки панамах «здравствуй и прощай», и, конечно, молодежь. Много молодежи: мои ровесники, молодые, веселые, с радостью и надеждой глядящие в будущее.

Столичные виды успели мне наскучить, когда извозчик, наконец, довез меня прямо до МВТУ. Здание училища, старинное, величественное, в самом сердце города, на берегу Яузы, производило сильное впечатление. Войдя в знаменитый «циркуль» — главный корпус, я на мгновение замер. Длинные, гулкие коридоры, высокие, сводчатые потолки, портреты великих ученых на стенах — здесь все дышало историей науки, мощью русской инженерной мысли.

Деканат Механического факультета нашелся без труда. Тут я почти сразу же понял, кто здесь настоящее солнце, вокруг которого вращаются все планеты. Деканом у нас числился пожилой, благообразный профессор, но настоящим хозяином факультета, его идейным вождем был Владимир Яковлевич Климов. Профессор, заведующий кафедрой авиадвигателей, он был для нас, студентов, живой легендой. Как оказалось, попасть на его лекцию, а тем более в его лабораторию, считалось невероятной удачей. Именно он занимался самыми передовыми разработками — мощными V-образными моторами жидкостного охлаждения, теми самыми, что должны были поднять в небо истребители нового поколения. Я поставил себе цель во что бы то ни стало привлечь его внимание.

Документы и путевка из ЦК комсомола легли на его стол. Он долго, внимательно изучал их, потом поднял на меня свои умные, немного уставшие глаза.

— Брежнев, значит? Из Харькова? — спросил он. — Наслышан, наслышан о ваших… подвигах. И про вышку, и про радио. Похвально. Людей с такой, как у вас, хваткой у нас ценят!

Он написал что-то на моих бумагах, поставил размашистую подпись.

— Ну что ж, товарищ Брежнев, добро пожаловать в ряды студентов Московского высшего технического училища. Вы зачислены на второй курс, в группу по специальности «Станки и обработка металлов». Вот, — он протянул мне студенческий билет, — а это — направление в студенческое общежитие.

Первоначальное удивление от «понижения» в курсах было развеяно быстро. В Харькове я должен был перейти на четвертый курс, но так как при переводе у меня сменилась и специальность, требовалось догнать других студентов по профильным темам. Поэтому спорить я не стал. Взял бумаги, развернул их. Все: отныне я — московский житель и студент МВТУ.