Мрачная фуга - Лавряшина Юлия - Страница 7

Вуди отвернулся, чтобы она не заметила его ухмылки. Этой дурашке вечно мерещилось, будто он внутренне слегка посмеивается над ней… И она не ошибалась. Ее подростковая бескомпромиссность – такая лютая дичь! Вышла же из этого возраста, а перерасти его никак не может. Еще и эта ослиная вера в свой великий талант, даже отсвета которого Вуди не находил ни на холстах, ни в папках с ее рисунками…

Лизина упертость обычно забавляла его, но временами здорово злила. Правда, сказать об этом напрямую Вуди не решался. Не то чтобы из жалости, хотя она звучала главной темой в его отношении к Лизе… Скорее, здравый смысл подсказывал: нельзя разбрасываться людьми, которые тебя любят. Тем более эта смешная, некрасивая и не слишком умная девчонка была уникальна в этом. Больше никому он не был нужен в целом свете. Всем плевать – жив Юрка Затулин или уже сдох под забором…

Но даже Лизе он не рассказывал самого болезненного о себе: Вуди выбрал фармацевтический факультет (куда прорвался только с третьей попытки!) лишь потому, что все детство ему приходилось с боем добывать лекарства для матери. Тогда он мечтал, чтобы все таблетки мира оказались у него под рукой и мама ни в чем не нуждалась. Все вокруг – соседи, пацаны во дворе, школьные учителя – в голос твердили, что ему лучше было бы в детском доме, чем с такой мамашей: «Она ж не просыхает, а ты пластаешься ради нее! Какого хрена?!»

Вуди, тогда еще Юре Затулину, было шесть лет, когда у матери отнялись ноги: сожитель избил до полусмерти, повредил позвоночник… Зверя заперли в клетке, а Юрка принялся ухаживать за матерью, за которую, не задумываясь, отдал бы свою маленькую жизнь. Пила она запойно… Но куда хуже было то, что со страстью лупила сына, если могла дотянуться. Или таскала за волосы, может, поэтому Юрка и начал лысеть так рано.

Часто ему мерещилась во взгляде матери неприкрытая ненависть, от которой хотелось забраться под старую кровать с металлической сеткой… А он продолжал укутывать одеялом ее бесчувственные ноги, когда вез на прогулку, и, по-стариковски вздыхая, вытирал блевотину.

Она все время требовала купить обезболивающие. Однажды до него дошло, что ноют у нее вовсе не ноги, а голова раскалывается с похмелья, но Юрка все равно продолжал выпрашивать в аптеках лекарства для больной мамы. Денег вечно не было, последние копейки оставались в винном отделе… Мальчика жалели, отрезали ему по паре, а то и больше таблеток, видимо, из собственных запасов.

Как же он мучительно стыдился роли попрошайки! Умолял маму больше не пить… За это ее неслабый кулак однажды сломал ему нос, но обратиться к врачу Юрке было стыдно, вот хрящи и срослись криво. Потому при знакомстве он и показался Лизе похожим на Вуди Харрельсона. Это было не самое плохое сравнение, знаменитый артист ему нравился, хотя прирожденным убийцей Юрка себя не чувствовал, не то давно удавил бы мать подушкой… Никто и расследовать не стал бы. Или все же таился в нем дракон, раз мыслишка проскочила?

Его мать умерла, когда он заканчивал школу, и учителя боялись, что мальчишка завалит ЕГЭ. Затулин и так не блистал… Не слышали они, как на могиле Юрка поклялся зубами выгрызть себе диплом мединститута и продолжить помогать таким же несчастным, как та единственная женщина, которую он любил. И жалел… Как теперь Лизу. Вот только в его чувстве к этой смешной художнице не было и примеси любви.

– Чем ты недовольна? – поинтересовался Вуди, раскладывая вещи в том углу мансарды, который был выделен ему. – Нам же больше места досталось! А жить бок о бок с хозяином дома – то еще удовольствие. Ни трахнуться нормально, ни поржать.

– Фу, Вуди!

– И ты холсты свои не друг на друге расставишь.

Она задумчиво огляделась:

– Это да… Тебе не кажется, что это место напоминает настоящую мастерскую художника?

– Есть малость. Смахивает.

– Хорошо, что окошки в крыше сделаны, мне же нужно хорошее освещение!

– Они называются световыми люками.

– Откуда ты знаешь? Ты жил в своем доме?

– Никогда. Просто давно живу.

– Ну конечно!

Вопросительно рассмеявшись, Лиза огляделась:

– А этот твой… Ваня… Куда мы его поселим?

– Да ему много места не надо. Уместимся.

– Когда он переедет?

Вуди подмигнул:

– Не терпится познакомиться? Смотри мне! Это мой единственный друг.

– Кроме меня.

«Ты мне не друг, – подумал Вуди безразлично. – Тебя я просто трахаю время от времени… За неимением лучшего».

И услышал ее знакомый, на этот раз не прозвучавший возглас: «Фу, Вуди!» Жалкая… Несчастная… Не удержавшись, он обнял Лизу и, вытянув шею, поцеловал в лоб.

– Что это значит? – Она растерянно заморгала.

– Что?

– Такой поцелуй… Как будто ты со мной прощаешься.

– Какого черта ты вечно все усложняешь? – рассердился он – больше на себя. – Это просто поцелуй. Он ни хрена не значит!

– Разве поцелуи не должны что-то значить?

– Я сейчас блевану…

Перевернув спортивную сумку, Вуди резко вытряхнул свои вещи на раскладушку, какими хозяин обеспечил каждого. Возмущаться отсутствием кроватей ему и в голову не пришло – Прохор Михайлович взял за месяц сущие копейки, и у каждого появился шанс подкопить деньжат и при этом жить не у черта на куличках, а совсем рядом с Москвой. К тому же Королёв и сам по себе интересный город. Вуди уже не терпелось поискать следы Главного конструктора, а если повезет, встретить на улице кого-то из космонавтов – он многих помнил в лицо. Знал, что мать назвала его в честь Гагарина, и хоть имя никак не сказалось на его судьбе, тема освоения космоса всегда волновала его как-то особо. Кровно. Зря он когда-то убедил себя, что таких не берут в космонавты…

Еще маленьким, закрывая глаза перед сном, он представлял, что очутился в потоке метеоритов, с немыслимой скоростью несущихся в глубь Вселенной. И сам был одним из метеоритов – небольшим камешком, не позволяющим себе сгореть. Его охватывали страх и восторг, от которых Юрка замирал и переставал слышать тяжелое дыхание матери и стук собственного сердца – только лихой свист ветра в ушах. Тогда он еще понятия не имел о том, что в космосе практически нет воздуха, который мог бы вибрировать, поэтому звуки там не перемещаются. Даже если б он и впрямь несся с потоком метеоритов, то ничего не услышал бы…

А вот Лизин слегка гортанный голос легко пробивался в его пространство, которое принято называть личным:

– Какой ты противный, Вуди! Ну зачем ты так говоришь?

«Вот только не выясняй отношения! – взмолился он, не оборачиваясь. – Их ведь попросту нет. Разве ты сама не понимаешь?»

И вдруг услышал совсем другой голос, до того тихий и мягкий, что в первый момент Вуди подумал, будто эти звуки ему почудились. Хотя слова были произнесены самые обычные:

– Привет! Мы с вами будем соседями.

«Спасительница», – подумал он, прежде чем обернулся.

Сколько можно прожить со страхом в душе? Таким, который не оставляет ни на минуту… Липкий, тряский, холодный. От него сердце сумасшедше колотится и замирает, даже когда ложишься в постель. А сны не приносят облегчения, подкрадываясь и пугая мрачными ликами.

Что снилось, вспомнить не удается… Ни разу после детства не смогла пересказать сон. А вот страх просыпается с нею вместе… Жуткая тайна, смертельная тайна нависает над кроватью: «Молчи. Молчи».

Ни один человек на свете не должен узнать то, что известно ей. Забыть бы, стереть из памяти, чтобы не проболтаться в бреду. А вдруг она разговаривает во сне?! Никто не сообщал этого, но, может, просто из жалости к ней? Из тактичности, которая хуже слоновьей услуги.

Если она промолвит хоть слово о том, чудовищном, ей конец… С этим знанием ей теперь жить. Вместо солнечных лучей, встречавших раньше, траурный полог застит свет. Укутаться бы в него, как в саван, и похоронить себя заживо. Тогда и страх умер бы… Неужели ей все еще хочется жить?

Хочется. И потому: молчи, молчи…