Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь - Страница 12

В тот день Сяосяо стояла у вязовой изгороди перед домом и наблюдала за происходящим, прижимая к груди своего новорожденного крошку, — точно так же, как десять лет назад прижимала к себе мужа.

1930 г.

Весенние дожди продолжались семь дней, из-за чего река вышла из берегов.

Вода поднялась. Лодки, где можно было покурить опиум и насладиться обществом женщин, обычно швартовали на речной отмели, теперь же они оказались очень близко к берегу, и их пришлось привязать к сваям домов, выстроившихся вдоль реки.

Посетитель чайной «Сыхайчунь»[26], попивая на досуге чай и выглянув из окна, выходившего на реку, мог полюбоваться прекрасным видом пагоды, «окутанной цветами персика и пеленой дождя». А посмотрев вниз, видел, что в лодках женщины обслуживают клиентов и что там курят опиум. Дома и лодки были так близко, что спуститься вниз, подняться наверх, обменяться приветствиями не составляло труда. Когда взгляды пересекались, завязывалась беседа, с заигрываниями и недвусмысленными предложениями, вскоре посетитель заведения расплачивался за чай и, пройдя по сырому зловонному коридору, попадал прямиком в лодку.

Поднявшись на борт, он платил от половины юаня до пяти, после чего развлекался, как душе угодно: курил опиум и спал, или же предавался плотским утехам с женщинами. Эти дородные, крутобедрые молодые лодочницы пускали в ход все свои женские чары, чтобы ублажать оставшихся на ночь мужчин.

Женщины называли свой промысел «заработками», тем же словом, как и везде. Ради этих «заработков» они здесь и оказывались. Такое добывание средств имеет право на существование, как и любая другая работа, морали оно не противоречит, да и здоровью не вредит. Женщины добирались сюда из деревень, где люди пашут землю и копают огороды. Они покидали свои дома, бросали каменные жернова и телят, оставляли молодых и сильных мужей и, вслед за подружками, такими же, как они, отправлялись «на заработки». «Заработки» исподволь превращали сельских жительниц в горожанок; постепенно женщины отдалялись от деревни, а выучившись всему дурному и порочному, что только есть в городах, в конце концов губили себя. Эти изменения накапливались изо дня в день, потому-то никто и не придавал им особого значения. К тому же не было недостатка в таких женщинах, которые при любых обстоятельствах сохраняют деревенскую искренность и простоту; равно как не было — и никогда не будет — недостатка в молодых женщинах, что вновь и вновь прибывают на подобные лодки.

Все было просто: женщина, не особо спешившая заводить детей, отправлялась в город. Раз в месяц она отправляла полученные за пару ночей деньги своему мужу, который тем временем оставался в деревне и зарабатывал на жизнь честным крестьянским трудом. Такой ход вещей обеспечивал спокойную жизнь, никак не подрывал его положения как главы семьи и сулил неплохую выгоду, поэтому многие молодые люди после свадьбы отправляли своих жен в город, а сами оставались в деревне, занимаясь привычным сельским трудом. Это было совершенно обычным явлением.

Случалось, что кого-нибудь из таких мужей совсем заедала тоска по своей женушке, занимавшейся «заработками» на лодке, или же, согласно обычаям, ему необходимо было с ней свидеться на Новый год или другой праздник. Тогда муж, надев свежевыстиранную и накрахмаленную одежку и прицепив на пояс трубку, которую обычно никогда не выпускал изо рта во время работ, взваливал на плечи бамбуковую плетеную корзину, полную всякой снеди, вроде батата и лепешек из клейкого риса, и отправлялся в город, точь-в-точь будто бы проведать дальнего родственника. Он обходил все лодки на пристани, начиная с первой, и выспрашивал, пока наконец не выяснял, на какой же из них находится его жена. Он забирался в лодку, аккуратно положив свой матерчатые тапочки на навес над каютой, а затем, передав жене гостинцы, начинал разглядывать ее во все глаза, пытаясь рассмотреть в ней ту, что выходила за него замуж. Безусловно, она разительно отличалась от себя прежней.

Большой и блестящий от масла узел волос на затылке, выщипанные пинцетом и подведенные длинные брови, белое напудренное лицо, темно-красные румяна на щеках, одежда и манеры настоящей горожанки — все это настолько удивляло мужа-крестьянина, что он совершенно терялся. Женщина прекрасно понимала причины его замешательства. Она первая заводила разговор, спрашивая что-то вроде: «Ты получил те пять юаней?» или «Свинья-то наша опоросилась, нет?». И манера речи у нее теперь была иная, свободная и непринужденная, словно говорила госпожа, в которой ничего не осталось от прежней деревенской женушки.

Послушав расспросы о деньгах и свиньях, мужчина чувствовал, что эта лодка все же не лишила его статуса главы семьи, а эта горожанка еще не вычеркнула из памяти родную деревню. Осмелев, он тянулся за трубкой и огнивом, и вдруг новое диво — жена выхватывала у него трубку и вкладывала в его толстую грубую пятерню изящную сигарету фирмы «Хатамэн»[27]. Однако же замешательство оказывалось недолгим, муж закуривал и начинал говорить.

Вечером, после ужина, он по-прежнему наслаждался вкусом фабричных сигарет… И тут приходил гость — какой-нибудь владелец лодки или торговец. На ногах высокие сапоги из сырой воловьей кожи, из кошеля на ремне свисает толстая блестящая серебряная цепочка. Гость, уже изрядно выпивший, поднимался на борт, раскачивая его при каждом движении.

В лодке он начинал кричать, требуя поцелуев и дальнейших ласк; эта громкая, но при этом невнятная речь, эта внушительная манера держаться напоминали мужу деревенских чиновников и старосту. Не нуждаясь в объяснениях, он все понимал сам и ускользал на корму лодки. Укрывшись у руля, вынув изо рта сигарету и отдышавшись, он тихонько сидел, бездумно рассматривая речной пейзаж, полностью изменившийся с наступлением темноты. Река и берег озарялись яркими огнями фонарей. Муж думал об оставшихся дома курах и поросятах, будто только они — его верные друзья, его семья. Рядом с женой он чувствовал себя куда дальше от нее, чем когда был дома. Его охватывало смутное ощущение одиночества, ему хотелось домой.

А может, и вправду вернуться? Нет, затея сомнительная. Тридцать ли пробираться в темноте — на пути могут повстречаться и красные волки, и дикие кошки, да и бойцы отрядов народного ополчения ходят дозорами. Шутки с ними плохи, так что о возвращении и речи быть не может. Кроме того, хозяйка лодки хотела сводить его в храм трех повелителей Саньюаньгун[28] на вечернее представление, а после — отведать зеленого чая с печеньем в «Сыхайчунь». Раз уж он добрался до города, глупо упускать возможность поглазеть на яркие огни оживленных улиц, на городских жителей. И муж оставался на корме, наблюдая за речной жизнью, а дождавшись, когда хозяйка лодки на минуту освободится, пробирался на нос лодки по доске, закрепленной вдоль борта, держась за раму навеса, и тихонько сходил на берег. Нагулявшись, он тем же путем осторожно проползал обратно, опасаясь потревожить оставшегося в каюте гостя, который отдыхал в постели после трубки опиума.

Пришло время ложиться спать; со стороны западных гор до города донеслись звуки барабанов, возвещавшие о начале первой стражи[29]. Муж тихонько заглядывал в щелку — гость еще не ушел. Возражать он права не имел, и ему оставалось только забраться под новое ватное одеяло на корме и заснуть в одиночестве. Среди ночи, когда муж уже спал или пребывал в раздумьях, жена, выкроив минутку, выбиралась на корму и предлагала ему сладостей. Она помнила, что ее муж всегда любил сладости, поэтому — хотя тот и отказывался, мол, его тянет ко сну, или он уже поел — она запихивала конфету ему в рот. Затем, чувствуя некоторую неловкость, она удалялась, а муж катал во рту сахарный леденец, будто бы предназначенный извинить поведение жены. Жена возвращалась в каюту угождать гостю, а муж мирно засыпал.