Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 4

Проснулись, когда петухи ещё дремали в курятниках, а восход багровел над Уваровкой, словно пожар тлел на горизонте. Машкины щёки после ночных поцелуев розовели, как яблоневый цвет по весне. Лежали мы, укрытые льняной простынёй, а я гладил её спинку, проводя пальцами по мягкой, шелковистой коже, будто по тонким струнам касался. Она изгибалась под моими ладонями, как кошка под тёплым солнцем, прижимаясь всё крепче и крепче. Её дыхание, ровное и глубокое, щекотало мне шею, отдавалось приятной истомой где-то в груди.

Я поцеловал её в плечо, потом в изгиб шеи, и Машка ответила с такой страстью, что весь мир за маленьким окошком враз исчез, растворился в утреннем тумане. Её губы, тёплые и сладкие, как летний липовый мёд, тянули меня в сладкий омут. А руки — цепкие, но удивительно нежные — скользили по моей груди, оставляя огненные следы на коже.

Мы тонули друг в друге, сплетённые, как ветви ивы у омута, то яростно и страстно, будто молнии вспыхивали между нами, то медленно и томно, ловя каждый вздох, каждый тихий шёпот, каждое движение. Её зелёные глаза сияли в полумраке избы особым светом, а я целовал её плечи, шею, ключицы, чувствуя всем телом, как её сердце бьётся в такт с моим.

Она шептала моё имя, и каждый звук отдавался где-то глубоко в груди, проникал в самую душу. Наша любовь, наши чувства были словно древний танец под полной луной. И мы тонули в объятиях друг друга, пока утреннее солнце не зажгло избу мягким золотом, не ворвалось через ставни, напоминая, что день уже начался.

Завтракали мы, когда солнце уже высоко светило над Уваровкой, заливая деревню ярким светом. Машка вчера постаралась — завтрак вышел знатный, вкуснющий: и каша пшённая с молоком парным, и яички свежие, и хлеб ещё тёплый, что в печи с вечера томился. А я, степенно жуя и запивая молоком, смотрел на неё и думал: «Спасибо тебе, судьба-злодейка, за такое счастье нежданное.»

Машка хлопотала по хозяйству, то подливая мне молоко, то подкладывая хлеба, а сама всё посматривала украдкой, улыбалась застенчиво. На щеках румянец играл, глаза блестели особенным светом — женщина любимая и любящая.

Позавтракали, вышли на улицу. Утро встретило свежестью и птичьими трелями. Я тут же во весь голос крикнул:

— Митяй! Петьку зови сюда, живо!

Митяй, услышав хозяйский окрик, как молодой заяц умчался выполнять поручение, только пятки засверкали. А я тем временем заметил Степана, который как раз убирал деревянную лестницу от летнего душа.

— Молодец, Степан, не забыл, — одобрительно кивнул я.

Пётр же явился буквально через пару минут, словно за углом дома караулил, когда его позовут. Подошёл, поклонился, приветствуя.

— Что сегодня будем делать, барин? — спросил он, потирая натруженные руки и поглядывая в сторону реки.

Я на секунду прикинул план на день, тут же ответил решительно:

— Пойдём на Быстрянку, а там весь план подробно обрисую. Только скажи Илюхе, пусть снеди на троих берёт.

Пётр лишь понимающе кивнул и пошёл собирать нашу рабочую команду по деревне. Вскоре собрались: я, Пётр, Илья, Прохор, Митяй.

Впятером двинулись к реке неспешным шагом. Утро пахло свежей травой, над полем гудели деловитые мохнатые шмели.

Быстрянка же встретила нас своим привычным серебристым блеском и говорливым журчанием. Река неслась между берегами, играя на солнце, словно живая. Подошли к тому месту, где бурлил самый шумный перекат — вода здесь пенилась и клокотала, перекатываясь через каменистое дно.

Я внимательно осмотрелся, прикинул расстояния и углы, после чего указал мужикам на пригорок, что спускался к самому берегу под крутым углом — градусов шестьдесят точно, может, и круче.

— Вот тут, мужики, и будем строить нашу лесопилку, — объявил я, разворачиваясь к команде.

— Значит так, — начал я, окидывая взглядом собравшуюся артель, — слушайте внимательно. Мы с Петькой сейчас возьмём часть досок и пойдём в Уваровку, а вы тут останетесь. Задача вам такая непростая, но справитесь, коли не станете лениться. Видите вот след от весеннего паводка? — Я ткнул палкой в песок на береге, где чётко было видно тёмную полосу, до каких пор поднялась вода весной. — Вот чуть выше его, на две-три ладони, делайте площадку. От берега и до самого водопада. На опоры будете рубить вон те деревья.

Я указал на пригорок, который по диагонали шёл к берегу, где росли сосны вперемешку с крепкими берёзами.

— Но рубите не под самый корень, а так, где-то полроста оставляете. Вот эти…

Я взял топор и на деревьях тех, что шли по пригорку к воде сделал зарубки. По виду стволы были крепкие, прямые как стрелы, годились на столбы.

— А везде здесь, вокруг, можете смело под корень валить — они не нужны, только место занимают и потом будут мешать. Когда подготовите брёвна на столбы, обложите их хорошенько камнями, между собой скрепите другими брёвнами. Скобы можно взять, верёвками перевяжите, только дёгтем хорошенько смочите, чтоб не гнили от воды.

— А сверху сделайте площадку из досок широкую, метра на три делайте. Столбы поставьте в три ряда, так чтобы средний ряд был ровно посередине. Вот его досками и обкладывайте, чтобы столбы выглядывали. Когда вал от колеса будем тянуть, он аккурат по центру пойдёт, и будет дополнительная опора для всего механизма.

— Ясно, барин, — кивнул Прохор, уже мысленно расставляя столбы по местам.

А Илья хмыкнул:

— Сделаем, Егор Андреевич, не переживайте.

— Ну вот и хорошо. Думаю, дня два-три, если не лениться, то справитесь. Петь, давай берём доски да погнали в деревню!

Мужики закивали, принимаясь за дело, а я с Петькой взял доски — по краю под каждую мышку — и двинули назад в деревню, волоча их за собой. По дороге прикидывал: площадка — это фундамент для мельницы, вал из дуба — это будет сердце всего механизма, а вот колесо — это прямо как душа. Поэтому стоило подойти ко всему со всей ответственностью.

Пыхтя под весом досок и останавливаясь периодически передохнуть, Пётр спросил:

— А мы-то что будем делать, Егор Андреевич?

— Кривошипно-шатунный механизм, Петька, — ответил я и чуть не заржал от его недоумевающего взгляда.

— А что это за зверь такой? — Он прищурился, будто я ему про космический корабль начал рассказывать.

— Ой, Петька, покажу лучше, — хмыкнул я. — На пальцах тут не объяснишь, это не про пирог Пелагеи рассказывать.

Пётр остановился, положил доски на землю, отдыхая, почесал затылок в задумчивости.

— А я вот ещё что подумал вчера, засыпая, — сказал я, — что мукомольная мельница пока подождёт, нет в ней острой нужды — жернова, звёздочки, всё это потом, когда хлеба в закромах будет, как в Туле на ярмарке. А сейчас первым делом нужна лесопилка — доски нужны как воздух. Мы вон полтора десятка досок два дня делали, а избы до осени нужно обновить, да и заборы нормальные поставить…

— Смотри, Петь, — сказал я ему, присаживаясь на поваленное дерево, — мы-то мельницу делаем, да не ту, что ты думаешь. Лесопилка будет у нас первой. Доски — оно ведь что золото нынче, а то и дороже! А если всё пойдёт так, как я задумал, то и Уваровку отстроим, да ещё и продавать станем. Города нынче строится вовсю, материал с руками-ногами оторвут!

— А этот кривой шатун? — не унимался Пётр, тыкая пальцем в чертёж.

— Кривошипно-шатунный, — поправил я его терпеливо. — Это, Петька, чтоб вращение колеса в поступательное движение превратить.

Тот на меня смотрел круглыми глазами, словно я на китайском заговорил.

— Возвратно-поступательное, понимаешь? Колесо крутится по кругу, а пила будет туда-сюда ходить, как в станке. Туда-сюда, туда-сюда, — показал я руками движение.

Он кивнул, хоть в глазах и читалось: «Барин, ты точно колдун какой-то.»

За разговорами с передышками из-за тяжести досок мы потихоньку и дошли до Уваровки. Солнце уже припекало не по-утреннему. А деревня гудела своей обычной жизнью: куры кудахтали, опять Прасковья с соседкой какие-то горшки таскали от колодца, детвора где-то визжала.