Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 3

— Тут самое тёплое место на речке. Солнце с утра до вечера греет, а течения почти нет. — Сказал он, наблюдая за моими манипуляциями.

Ладья же, о которой говорил Пётр, действительно лежала буквально в полуметре под водой. Темнела на дне, как огромная рыба. Можно было ногой опереться прямо на киль и отдохнуть таким способом, держась на воде словно на мелководье. Жара стояла такая, что даже приятно было нырять в относительно прохладную воду у самого дна.

— Смотри какая здоровая, — пыхтел Петька, вынырнув, до этого ощупывая затопленное судно под водой. — Метров восемь, не меньше. И киль-то какой толстый!

— А сколько она тут лежит, как думаешь?

— Да кто ж знает. Может, лет триста, а может и больше.

Пока мы ныряли и осматривали находку, я вспомнил старый дедовский способ. Перед началом работы бросил верёвку в воду, чтобы размокла как следует. Петька недоумённо посмотрел на меня:

— Это зачем?

— Так надо, — объяснил я. — Так она крепче будет. Мокрая верёвка и держит лучше, и не рвётся так легко. — Дед учил в детстве. Он в войну сапёром был, всякие штуки знал. — Кто такой сапер и в какую войну Пётр спрашивать не стал.

Минут через десять вернулись с размокшей верёвкой — она действительно стала заметно толще и плотнее. Осторожно обмотали её вокруг киля затонувшей ладьи, а другой конец надёжно зацепили за толстую берёзу у самого берега, что потолще остальных.

— Теперь главное — петлю правильно сделать, — бормотал я, завязывая узел.

Сделали крепкую петлю, вставили в неё здоровую ветку толщиной с две руки. И, используя её как самодельный ворот, пыхтя как два паровоза, стали медленно скручивать верёвку.

— Тяжело, зараза! — кряхтел Петька, упираясь ногами в землю.

— Потерпи, сейчас пойдёт легче, — подбадривал я его.

Тяжело, конечно, работалось, но дело постепенно пошло. Верёвка натягивалась всё туже, где-то под водой что-то поскрипывало и постанывало. Спустя оборотов десять под водой что-то громко ухнуло, словно выстрел из пушки, и киль резко сорвался с илистого дна.

— Есть! — радостно выкрикнул Петька. — Поддался, сучий отрок!

Ещё минут за двадцать, работая в поте лица и периодически меняясь местами, мы подтянули ладью так, что передний конец киля уже торчал над самым берегом. Чёрный, как смоль, покрытый речным илом.

— Вот это мореный дуб! — присвистнул я, ощупывая древесину. — Петь, смотри какой плотный. Даже ножом не царапается.

— А что, хороший!

— Да это же золото! Такого дуба днём с огнём не сыщешь.

Петька, недолго думая, ухватился за пилу и принялся отпиливать кусок киля. Тяжело шло — древесина была твёрдой как камень, но в итоге метра два отличного мореного дуба у нас появилось.

— Сделаем из него шестерни — будут вечные, не сотрутся и через сто лет.

— Серьёзно настолько крепкий?

— Да ты что! Мореный дуб — это материал для царских дворцов. Из такого паркеты делали, мебель элитную. Нам на шестерни самое то будет.

Закинув тяжёлый кусок балки на плечи, двинулись назад к месту стройки. По дороге забрали мужиков, которые работали у Быстрянки. Отдали тяжесть им — пусть парни теперь тащат, а то аж спину свело. А сами пошли осматривать, что за это время те успели сделать.

Оглянулся вокруг и диву дался — те уже все припасённые бревна раскололи на ровные плахи и даже добрую часть досок успели обстрогать рубанком до гладкости. А ещё в сторонке аккуратными рядами стояли четыре сплетённых щита из гибкой лозы — все плотные, без щелей, каждый прутик к прутику подогнан.

— Молодцы, постарались, — похвалил я работников. — И руки у вас золотые, прям.

— Да уж, Митяй плетельщик тот ещё, — похвалил Прохор паренька.

— Ой, да ладно вам, — засмущался тот, но было видно, что похвала приятна.

Вернулись в Уваровку, когда солнце уже близилось к закату, но ещё не село — небо переливалось всеми оттенками золота и багрянца, а воздух пах скошенной травой и речной прохладой. Ноги за день гудели от ходьбы, но на душе легко — дело идет семимильными шагами.

Машка встречала на крыльце в праздничном сарафане с большой глиняной крынкой кваса в руках.

— Умаялся, соколик, небось? — улыбнулась она, и улыбка эта была такой тёплой, что усталость как рукой сняло.

— Кушать сперва или может водички для начала попить?

Я кивнул, указывая на крынку кваса. Напиток был холодный, с кислинкой, пах хлебом и мёдом — то что нужно после тяжелой работы. Выпил жадно, крякнул с удовольствием, как в старом советском фильме про бояр, я обратился к Митяю, который сзади плёлся с поклажей, явно тоже уставший.

— Митяй, давай тащи сюда свои плетёнки, будем монтировать наконец-то.

— Чего будем, барин? — не понял тот, почёсывая затылок.

— Плетёнки, говорю, тащи. Увидишь — поймёшь.

Закрепили в итоге плетёные щиты между столбами, что Степан вчера так старательно вкапывал, привязали крепкой бечёвкой, чтоб держались хорошо и не развалились от первого же порыва ветра. Конструкция получилась добротная, устойчивая. Машка же, глядя на меня и на то, что мы делаем, прищурилась с любопытством.

— Егора, а что это будет? — спросила она, явно заинтригованная нашими манипуляциями.

— Увидишь, солнце, — хмыкнул я загадочно. — Щас фокус покажу такой, что точно оценишь.

Пошёл в сарай за последним компонентом для своего изобретения. Помнил, что видел там стоял щёлок в глиняном кувшине — едкий, но мыльный, как раз то что нужно. Древняя химия, но работает не хуже современного мыла. Прихватил кувшин, вернулся к Машке и торжественно произнёс:

— Пошли, только полотенце возьми. А лучше два.

Зашли в импровизированную кабинку — четыре плетёных щита стояли плотно, как вкопанные, образуя замкнутое пространство, будто настоящая стена какая-то. Сверху же на жерди красовалась деревянная бочка, а из неё через толстые прутья свисал кожаный мешок как раз внутрь нашей кабинки. Всё было готово для великого эксперимента.

Начал раздеваться, подмигнул Машке с лукавой улыбкой:

— Давай, присоединяйся. Не стесняйся.

Та, не совсем понимая мою затею, но доверяя, стала медленно раздеваться. Боже, какая же она красивая была в лучах заходящего солнца, пробивающихся через узкие щели между лозой — кожа золотистая, волосы рассыпались по плечам шёлковой волной.

Я развязал бечёвку, сдерживавшую воду в кожаном мешке, и тёплая вода, прогретая за день на солнце, побежала на нас десятком струек. Температура была идеальная — как парное молоко, самое то после жаркого дня.

В итоге получился настоящий душ, как в двадцать первом веке, всё точно как и задумывал. Машка тут же пискнула от неожиданности, отпрыгнув в сторону, но сразу же расхохоталась звонко, поняв всю гениальность изобретения.

— Ой, Егорушка, да ты волшебник настоящий! — воскликнула она, подставляя ладони под дождик.

А я начал натирать её щёлоком, потом она меня — тёрли друг друга, хихикая и балуясь, как дети на речке.

Вода стекала по нашим плечам и спинам, сверкая и переливаясь сквозь мелкие щели в плетёнке, в золотистых закатных лучах солнца. Капли висели на ресницах, на кончиках волос. А я думал, глядя на счастливое лицо Машки: «Господи, вот ради таких моментов я и попал в этот далёкий 1807 год. Не за технический прогресс, не за изобретения — а за простое человеческое счастье.»

— Завтра, — сказал я, уже вытираясь грубым холщовым полотенцем, — скажи мужикам, чтоб воду снова натаскали полную бочку. Я этот душ на всю Уваровку распиарю, пусть все пользуются.

— А что такое распиарю, Егор? — спросила Машка.

— Расскажу всем, объясню, покажу. Чтоб каждый мог помыться по-человечески, а не как скотина в речке.

Солнце окончательно село за горизонт, но тепло дня ещё сохранялось в воздухе. Где-то вдали мычала корова, возвращаясь с пастбища, слышались голоса детей, которых родители все никак не могли загнать домой. Обычная деревенская жизнь, но теперь с небольшим, но важным улучшением.