Разрешаю себе Любить (СИ) - Адам Карина - Страница 23

— И это хорошо, — кивнул папа. — Надёжность это редкость.

Но мама, конечно, заметила. Она всегда замечала больше, чем казалась.Мимоходом, словно невзначай, положила мне руку на плечо и тихо одними губами спросила:

— Ты счастлива?

Я встретилась с ней взглядом. И впервые не отвела глаза.

— Думаю, да, — ответила я.

Она ничего не сказала. Лишь кивнула едва заметно. А потом, уже вслух:

— Надо будет Лене позвонить. Может, выберемся этим летом на дачу, все вместе.

Я смотрела на Сеньку, на свою семью, на знакомый до боли стол с белыми салфетками. И думала, как странно всё получилось. И как правильно.

Когда родители с Макаром ушли разбирать чемоданы, в квартире воцарилась мягкая тишина. Остывший воздух хранил запах яблочного пирога, а стол всё ещё был покрыт крошками и недопитыми бокалами. Сенька задержался помочь, в прочем как и всегда.

— Давай я уберу, — сказал он, и прежде чем я успела возразить, уже отнёс тарелки на кухню.

Я стояла у окна, наблюдая, как на дворе синеет апрельский вечер влажный, прозрачный, с отблеском фонарей на мокром асфальте. Под вечер прошёл короткий дождь, и теперь город казался умытым, почти новым.

Сенька вернулся с кухни, вытер руки о полотенце и встал рядом. Мы молчали. Было удивительно легко молчать с ним. Без надобности что-то объяснять или заполнять паузы.

— Странный ужин, да? — тихо сказал он.

Я кивнула:

— Все будто что-то чувствовали, но делали вид, что нет.

Он усмехнулся:

— Особенно твоя мама. У неё, кажется, радар встроенный. Я боялся, она прямо за столом спросит: «Ну, вы уже, или ещё только думаете?»

Я хмыкнула:

— Думаем. Пока.

Он посмотрел на меня. Внимательно, как-то по-взрослому. Словно искал что-то не во взгляде, а глубже. В том, как я стою, как дышу, как не убираю руку, когда он касается моей.

— Я, знаешь… не думал, что будет так сложно. Мы же всегда были «мы», — сказал он.

— Да, но «мы» теперь другие, — ответила я, и сама удивилась, насколько точно это прозвучало.

Он чуть наклонился ко мне, не спеша, давая мне время, чтобы отступить.Я не отступила. Его рука легла на мою талию, осторожно, будто боялся спугнуть.

— Мне не страшно, — прошептал он.

— А мне чуть-чуть, — призналась я. — Но в хорошем смысле.

Мы стояли у окна, как раньше но ближе, чем когда-либо. Он чуть наклонился, и на этот раз я не отвела взгляд. Поцелуй был тёплый, тихий, как всё в этом вечере: будто город специально задержал дыхание, чтобы не спугнуть этот момент.

А потом мы просто сидели на подоконнике, молча, с чашками чая в руках. Слов больше не нужно было.

Ночь опустилась мягко, почти незаметно. В комнате было полутемно, только от улицы пробивался свет фонаря, рассыпаясь блеклыми бликами по стенам и потолку. За дверью приглушённый шорох родительских шагов, короткий смех мамы, голос Макара. Потом и они затихли.

Я лежала на спине, глядя в потолок, а в груди было тепло. Не от одеяла, не от усталости, от него. От нас.Кажется, я впервые за долгое время чувствовала себя целой. Не разорванной между сомнениями и молчанием. Не спрятанной за «всё хорошо». А по-настоящему просто собой. Словно внутри что-то встало на место. Медленно, с хрустом, но точно.

Я вспомнила, как он смотрел на меня. Как касался руки. Как молчал рядом так, будто это, тоже форма заботы.Сердце колотилось, но не от тревоги, а скорее от удивления. Оттого, как всё вышло просто, несмотря на месяцы страха. И оттого, как сильно я его знала всё это время… и как мало, оказывается, знала до этого вечера.

Меня накрыла волна нежности такой, что её даже не хотелось проговаривать. Она просто была. В пальцах, в шее, в солнечном сплетении. И всё же было чуть-чуть тревожно. Потому что после этой грани, через которую мы переступили, не будет «как раньше». Мы стали другими. Взрослее, ближе, уязвимее. И в этом было что-то пугающе прекрасное.

Я повернулась на бок, обхватила подушку и улыбнулась в темноту.Если это и есть начало, то пусть таким оно и будет. Тихим. Настоящим. Без клятв и громких слов. Просто… мы.

И завтра начнётся новая глава. Но сегодня,она завершилась вот так. В аромате розмарина, в пересекающемся взгляде за столом, в неслучайном прикосновении.И я — счастлива. По-настоящему.

Он подошёл ко мне после пар. В холле, где было шумно и людно. В руке держал спортивную сумку, ещё не до конца застёгнутую, с торчащими бинтами. Он стоял молча пару секунд, будто подбирал слова. Я уже чувствовала что-то не то.

— Завтра утром уезжаю, — сказал он.

— Куда?

Он вздохнул.

— На сборы. А потом сразу на соревнования. В Питер. Почти на три недели.

Мне понадобилось пару секунд, чтобы это переварить.

— Ты серьёзно? — голос предательски дрогнул. — А сказать раньше было нельзя?

Он пожал плечами. Не в оправдание, просто потому, что не знал, как правильно.

— Я сам до последнего не верил, что поеду. Мог не пройти отбор, могли сорваться сроки. А теперь вот, всё решилось.

Я кивнула, опустив взгляд. Где-то внутри стало тяжело, как будто под ногами треснул лёд.Три недели. Без него. После всего, что было. После той хрупкой линии, которую мы только-только перешли.

— Ты рад? — спросила я, не поднимая глаз.

— Должен быть, — ответил он. — Это важно. Для меня. Тренер верит, говорит, есть шанс пробиться в сборную. Но…

Я подняла глаза.

— Но?

Он смотрел на меня так, как будто пытался запомнить каждую черту.

— Я не хочу уезжать от тебя. Не сейчас. Когда наконец всё стало… другим.

— Ты уедешь. И это правильно. — Я выпрямилась. — Ты должен ехать. А я… подожду.

Он шагнул ближе, почти вплотную. Мелькнула мысль: сейчас обнимет. Поцелует. Скажет что-то, что оставит во мне свет до самого его возвращения.

Но он только сказал:

— Я буду писать. Каждый день.

— Ладно. Только не забывай, что я умею злиться, если игнорируют.

Он улыбнулся. Но грустно.

— Я знаю. И всё равно хочу, чтобы ты была рядом. Даже там.

— Значит, возвращайся. С медалью.

— Или просто живым?

— И с обоими ушами, — добавила я, уже смеясь.

Он кивнул. Потом замер, будто собирался сказать что-то ещё важное, нужное но передумал.И ушёл. А я осталась стоять в коридоре, среди студентов, автоматов с кофе и объявлений, будто во всём этом шуме потерялась одна единственная тишина, та, которая появляется, когда кто-то уходит.

Я пришла к нему домой после ужина, как и договорились. Тётя Лена встретила меня с улыбкой, от которой сразу стало чуть легче дышать.

— Он в комнате, чемодан мучает. Зайди, может, угомонишь. А то он, как пришел сам не свой.

Я кивнула, разулась и тихо прошла по коридору. Дверь в комнату была приоткрыта. Сенька сидел на полу, в окружении вещей: боксерские перчатки, бинты, кроссовки, бутылки с изотониками, спортивные кофты, зарядки, пауэрбанк. Такой беспорядок, в котором он, похоже, терялся.

— Ну ты как в экспедицию в Антарктиду. — Я прислонилась к дверному косяку.

Он вскинул голову и на секунду будто просиял.

— Ты вовремя. Я уже готов был всё обратно в шкаф засунуть и никуда не ехать.

— Лжец. Ты бы с ума сошёл через день.

— Возможно, — усмехнулся он. — Но это не отменяет того, что я сейчас в полном раздрае.

Я подошла ближе, присела рядом.

— Давай помогу.

Мы стали собирать вместе. Я аккуратно складывала вещи, он притворно бурчал, что «она и тут порядок наводит», но на самом деле ему это было только в радость. Иногда наши пальцы сталкивались. На рубашке, на флаконе с гелем, и от этих случайных прикосновений внутри всё замирало.

— Напомни, ты точно берёшь аптечку? — спросила я, усевшись на кровать и обняв подушку. Она пахла им.

— Уже сложил. И пластырь, и мазь, и даже какие-то таблетки от головы, которые мама подсунула. — Он бросил мне взгляд из-за чемодана. — Думаешь, я не справлюсь?

— Думаю, ты забудешь зубную щётку.