Разрешаю себе Любить (СИ) - Адам Карина - Страница 17

— Малыши мои… — прошептала.

Я села с другой стороны, накрыла её ладонь своей.

— Почему ты молчала? Почему не сказала нам?

Мама прикрыла глаза на миг.

— Не хотела пугать. Сначала думала — просто усталость. Потом стало хуже. Но ваши заботы, учёба, работа… Мне казалось, это пройдёт само. А если бы сказала — вы бы сорвались, всё бросили. Я не хотела этого.

— Ты не робот, мама, — голос Макара прозвучал неожиданно резко. — Ты — человек. И если тебе плохо, ты имеешь право быть слабой. А мы обязаны рядом быть. Не только на праздниках и в видеоотчётах.

Она долго молчала. Потом кивнула едва заметно.

— Прости… Я всё время пыталась держать всё под контролем. Быть сильной. Даже когда уже не могла.

Внутри что-то сжалось. Я не привыкла видеть её такой — уязвимой, беззащитной. Но именно в этот момент я поняла: всё это время мы принимали её силу за нечто должное. А она просто уставала. Молча. Изо дня в день.

— Всё будет хорошо, — прошептала я, сжимая её руку. — Только, пожалуйста, больше не прячь от нас ничего.

Она снова улыбнулась — слабо, но уже с благодарностью. В глазах блеснула влага.

— Обещаю. Только… — её голос стал тише, — только не звоните пока Илье. Он сорвётся и прилетит, а у него экзамены на носу. Это важно для него. И Баженовым тоже пока ничего не говорите. Пока не ясно, что со мной — не стоит поднимать панику.

Она говорила это с той же деликатной твёрдостью, с которой когда-то прятала под пледом наши детские тревоги и объясняла, что «мама справится». Только теперь — уже с кроватью, капельницей и подушкой под головой.

Макар кивнул, но уголки его губ дрогнули — он, как и я, знал: мама снова берёт на себя ответственность, даже лёжа в больнице. Даже сейчас — в полусилу.

Мы с папой и Макаром сидели в ожидании врача. В палате было на удивление тихо, даже часы на стене тикали слишком медленно, как будто уважали наше напряжение. Каждый из нас старался не поддаваться дурным мыслям, но тревога повисла в воздухе — как пыль в солнечном луче.

Мне нестерпимо хотелось набрать Илью. Рассказать ему всё, услышать его голос. Он ведь тоже мамин ребёнок, не меньше нас. Он должен знать. Но слова мамы, сказанные чуть раньше, прочно сидели в голове: «Пока не будет ясности — никакой паники». Она была права. Слишком часто страх говорит громче, чем разум.

Когда в дверях наконец появилась врач, я невольно затаила дыхание. Женщина лет сорока с уставшими, но добрыми глазами вошла с папкой и села напротив. Её голос был спокойным, ровным, но в нём звучала та особая настойчивость, с какой говорят тем, кто слишком долго игнорировал сигналы собственного тела.

— Агата Аристарховна поступила в состоянии выраженного переутомления, — начала она, не заглядывая в бумажки, будто знала диагноз наизусть. — Мы провели все необходимые обследования: кардиограмма, кровь, МРТ. Сердце в порядке, серьёзных патологий не выявлено. Но её организм… буквально на грани.

— Что это значит? — спросила я, уже предчувствуя ответ, но надеясь, что ошибаюсь.

— Это значит, что её тело перестало справляться с нагрузкой. Длительное перенапряжение, хронический недосып, эмоциональное выгорание. Такие вещи накапливаются годами, пока не наступает момент, когда организм сдаётся. Обмороки, нарушения сна, скачки давления, тревожность — это всё не болезнь в классическом понимании. Это — сигнал. Вопль организма: «Остановись».

Макар медленно провёл рукой по лицу. Он выглядел не столько испуганным, сколько… разоблаченным. Будто эти слова были адресованы не только маме.

— Значит, она поправится? — спросил он с осторожной надеждой.

— Если изменит ритм жизни — да, — мягко ответила врач. — Но восстановление займёт время. Не одну неделю и даже не месяц. Её система жизнеобеспечения работала на износ. Теперь ей нужно учиться быть бережной к себе. Медленно жить. Спокойно. Без планов на сто шагов вперёд и без попыток спасать всех и сразу.

Папа всё это время молчал, уставившись в пол. Его обычно жёсткие плечи были чуть опущены. Он был рядом, но, казалось, сражался с чувством вины.

Врач встала и подала папку.

— Мы её выпишем через день-два. Пока стабилизируем давление и сон. Но дома вы должны создать для неё пространство, где она не будет чувствовать, что обязана быть железной. Устойчивость — это не всегда сила. Иногда — это умение вовремя остановиться

Когда врач вышла, мы молчали — каждый в своих мыслях. Воздух в палате, как и прежде, был наполнен тишиной, но уже не такой тяжёлой. Скорее — осмысленной. Тишиной после бури. Я медленно достала телефон, сделала глубокий вдох и набрала Илью.

Он ответил почти сразу, голос сонный, ведь у него была глубокая ночь, но в нём тут же проскользнула тревога.

— Что случилось?

— Всё хорошо, — сказала я. — Правда. Просто мама устала. По-настоящему. Её организм сказал «стоп», и теперь она должна отдохнуть. Настоящий отдых, без графиков и совещаний. Ты должен знать, Илья. Она твоя мама тоже.

Он замолчал на пару секунд, потом резко выдохнул:

— Я прилечу.

Но прежде чем я успела что-то сказать, трубку взял папа. Его голос был мягким, но твёрдым:

— Нет, Илья. Ты остаёшься там. У тебя сейчас экзамены, мы справимся. Мы с мамой уезжаем. На Мальдивы. Без ноутбуков. Без телефонов. Без срочных дел.

Пауза. Мы с Макаром одновременно подняли головы.

— Мальдивы? — переспросила я.

Папа кивнул.

— Я испугался. Серьёзно испугался. И понял одну простую вещь — всё может подождать. Кроме неё. Мы улетим на две-три недели. А вы здесь — за старших.

Он перевёл взгляд на Макара.

— Ты за главного. Все дела — на тебе. Я уже ввёл тебя в курс. Ты справишься.

Макар не удивился. Он просто кивнул. Словно это решение уже зреет в нём давно, и отец просто озвучил то, что он и сам уже принял.

— Я справлюсь. Обещаю.

Я посмотрела на брата и вдруг поняла: он действительно готов. В его взгляде не было страха. Только собранность, спокойствие и… внутренняя сила. Та, что приходит не с возрастом, а с пониманием, ради кого ты держишься на ногах.

На следующий день, как только маму выписали, мы с Макаром отвезли родителей в аэропорт. Прощание оказалось тяжелее, чем я ожидала — мама, всегда собранная и сильная, обнимала нас крепко, с чуть влажными глазами. Папа молча кивнул Макару, передавая ему всё, что нельзя выразить словами: ответственность, доверие, главенство.

Мама перед отъездом успела коротко позвонить тёте Лене, рассказав, что они уезжают на восстановление. Без лишних подробностей, но с тем особым голосом, в котором близкие всё поймут и без объяснений.

Я переживала за неё. За её уставшие глаза, за тонкий голос, за то, как она будто впервые позволила себе опереться на кого-то, а не нести весь дом на плечах. Но в глубине души было и облегчение — теперь они с папой будут вдали от вечного бега, графиков и шумного города. Только солнце, тёплый песок и тишина, которую так редко слышишь, когда всё время живёшь на износ.

Макар оставил меня у университета и поехал на работу. Теперь он был за старшего — не в теории, а на деле. И как бы он ни отмахивался от пафоса, в его взгляде была решимость: он знал, что справится.

Я вылезла из машины и, в считанные секунды, моё настроение сдуло, как воздушный шарик. У входа стояла компания Баженова. Он смеялся над чем-то, вёл себя так, будто весь мир крутится вокруг него. А может, просто играл. Как всегда.

Моё сообщение он проигнорировал. Ни «прости», ни «я объясню», ни даже дежурного «ты всё не так поняла». Как удав — холодный, молчаливый, будто ему и не в чем было оправдываться.

А я? А я вскипела. Потому что глупо, больно, и до дрожи обидно — он позволил Софии, своей бывшей, снова окутать его, как змее, медленно и целенаправленно. Мне ведь сразу стало ясно: она поступила в наш вуз не просто так. Не по учебной тяге. По нему.

Я уже собиралась резко пройти мимо, когда взгляд зацепил знакомую машину. Подъезжала Лера. С ней рядом всё было проще: не нужно было изображать безразличие, не нужно было молчать, проглатывая слёзы. С ней я могла быть собой.