Джунгли. Том 2 (СИ) - "Focsker" - Страница 36

Секунда-другая, та вспоминает своё отражение, оборачивается к отдыхавшим на привале, с глазами ледяными, жёлтыми, готовыми к убийству, предупреждает:

— Я вас всех запомнила. Пизданёте лишнего — убью.

Гончья усмехнулась, остальным стало совсем не до смеха.

— Ха-ха, ладно — ладно, а рассказывать то придётся. Забыла, как твоя форма меняется в зависимости от настроения?

— Тогда, Гончья, я сама всё расскажу, покажу и предупрежу! А вы, чтобы все молчали, ясно⁈

«Ясно, ясно, конечно-конечно, сестра, всё ради тебя и твоего счастья!» — затараторила разом вся патрульная группа.

Рабнир и Гончья наконец-то смогли сбросить с плеч золотой баласт. Отвязав от дерева «предательницу», на всякий пожарный связав ей руки, завязав глаза и сунув кляп в зубы, Беа закидывает ту на плечо и двигается вслед за остальными. Гончья и Рабнир возвращались домой. Живые, с подарками, трофеями, ценной информацией о планах врага и о том, кто за всем этим стоит. Старинное племя крыс, ублюдочных тварей, сеявших на полуострове раздор, по-прежнему существовало. Последние из них вернулись, желая отмщения, как и прежде, они несли на местные земли пламя войны и раздора.

«Во что бы то ни стало, я не позволю заклеймить всех нас, Чав-Чав предателями! Потом и кровью отмою нашу репутацию от этого позора!» — опираясь на трофейный жезл, решительно шагала вперед Гончья.

«Может, Агтулх позволит мне сегодня потереть ему спинку или начисто вылизать его снизу…» — пуская слюни, вспоминая любимого, в ускоренном темпе, забыв о других, торопилась домой Рабнир. Светлые и добрые мысли, воспоминания об одном лишь его лице разгоняли в теле медоеда кровь, а с ней то тёмное, поселившееся внутри неё чувство. Несколько постов встретили группу «возвращенцев», с облегчением махая руками и приветствуя старейшин. Рабнир никогда не считала себя старейшиной, то же и с Гончьей. Лучшая воительница и лучшая в погоне, таковыми они могли себя назвать, но только не старейшинами.

В беседах с отрядом Гончья узнаёт об ужасном, вынужденном разделении и раздроблении Чав-Чав на отдельные семьи. За время её отсутствия ситуация лишь усугубилась; от главнокомандующего Добрыни и его подопечных всё чаще к главам семей приходили тревожные весточки, на фоне которых было принято окончательное решение, отделить Гончих от простых, ничем не приметных Чав-Чав. Так появилось сразу несколько семей, наряду с которыми ей и Рабнир было принято решение присвоить звания старейшин. А в случае если не вернутся, передать это самое звание другим, ждавшим повышения самкам. Слишком долго этих двоих не было дома, слишком многое, включая налаживание контактов с имперцами, успело произойти.

До дома оставалось рукой подать. Сквозь пышные заросли, высокие деревья и пышущие зеленью кроны только-только начали обрисовываться силуэты частокола, а рядом с отрядом уже крутилось добрых пятьдесят-шестьдесят встречающих. Каждая стремилась сопроводить Рабнир и Гончью. Все восхищались ими, называли им свои имена, прося упомянуть, что тоже были частью тех, кто вернул их домой. И виной такому поведению опять был Агтулх. Еда, одежда и ночь с ним — цена, которую он выставил за помощь в возвращении домой двух пропавших без вести, оказалась настолько велика, что уже спустя несколько часов после его просьбы, об «розыске» знали все и вся в столице.

«Неужели для него так ценна сила Рабнир?» — задавалась вопросом хромая Гончья, видя, как у открытых врат частокола, обнимая самую торопливую, рвущуюся к нему Рабнир, стоял тот самый Агтулх Кацепт Каутль. Момент их встречи она видела лишь мгновение, до момента, как плотные ряды зевак их окружили. Агтулх встречал Рабнир, раскинув в стороны руки, объятиями, сильными и жаркими, такими, о каких тайком, в душе, мечтала каждая самка. «А как же я?» Гончьей стало стыдно перед богом от этих объятий, от одного мига их лицезрения сердце ревниво сжалось. «Что я натворила, как могла позвать носящую жизнь… И всё из-за того, что она точно бы мне не отказала!» Гончья хотела увидеть этот момент и боялась его одновременно. С одной стороны, она пыталась спасти честь тех, кто остался в племени, с другой — на кон чужих мнений и суждений ставила собственную жизнь и жизнь подруги. Сильно отбившись от группы, глядя за тем, как ликует толпа, как радостно встретили Рабнир, она впервые задумалась: а стоило ли оно того? Теперь Гончьей и Чав-Чав ничего не связывало; более того, информация, которую она получила, не опровергла, а подтвердила опасения старейшин. Итог её трудов и рисков стал не спасением, а приговором для остатков рода… «Мне не стоит возвращаться в племя, лучше уйти, я не смогу рассказать о том, что…» — попятившись, Гончья спиной уткнулась в грудь женщины Чав-Чав. Той, которая несла вместо неё золото, помогала дойти последние сотни метров до дома.

«А что если и она…» — Гончья пошатнулась.

— Ну что ты застыла, героиня Гончья, или остолбенела, увидев, кто идёт к тебе навстречу⁈ — подталкивала ту вперёд Чав-Чав.

«Кто?» — едва Гончья обернулась, как лицом к лицу столкнулась с Агтулхом Кацепт Каутль. Он так быстро приблизился к ней, в этом шуме и гомоне так внезапно атаковал, обнял, прижал, что силы покинули Гончью. Она должна была упасть, но самец оказался достаточно силён, чтобы удержать её и даже приподнять.

— Гончья, эй, не отключайся! Зовите врача, Марию, быстро! — его испуганное лицо, а также объятия, жаркие, сильные, прижимающие к собственному телу. «И ради этого я… собираюсь погубить весь род Чав-Чав?» Ослабевшее, изнеможённое тело и разум, державшийся исключительно на «обязанности» — вернуть Рабнир к Агтулх, отключились. Гончья проваливается в долгий глубокий сон, наполненный воспоминаниями о прошлом, битвах, том, как грубо и безцеремонно она обходилась с пленницами Кетти, и о том дне, когда встретилась с ведьмами и тем самцом-гигантом. Чужаки, куда бы они ни приходили, где бы ни появлялись, встреча с ними везде сулила радикальные перемены, изменения в обществе, смещающие чашу весов и баланса. Самцы — их всегда было мало, вся жизнь племени протекала вокруг них и цветения, способного дать новую жизнь. И вот, появление всего нескольких самцов, нескольких членов, что не принадлежали ни одной из сторон, буквально разрушило весь прежний мир. Полностью лишив Гончью понимания происходящего. Её внутренний мир был разрушен, она стала предательницей, затем той, кто рьянее других рвался выслужиться против вчерашних друзей. Противоречие внутри сжигало её изнутри, сердце болело, а разум требовал ответа: — «А стоило ли оно того? Длинная жизнь предателя, полная презрения со стороны, или короткая жизнь верного клятве?» Если брать исключительно её жизнь, Гончья согласилась бы на смерть, умереть лишь бы не позориться. Однако, когда её пленили, а после стали появляться другие пленницы племён Чав-Чав, её поставили перед фактом. Либо ты служишь нам и помогаешь, либо они все мертвы. Добрыня лично взялся её обрабатывать, он почуял в ней гордость за свой народ и слабость, что не позволит Гончье взять ответственность за других. Сначала она запятнала свою репутацию, сбив с пленниц пыл, потом сама сблизилась с Агтулхом, включилась, и, своими действиями, стала показывать пленным то, чего добивался Добрыня. Сама незаметно, Гончья создала вокруг Агтулха Кацепт Каутль для своего племени видимость идеала и божества. А когда спохватилась, было поздно. По примеру её предательства, по её следам ступили другие, ждавшие и верившие в неё. Так Гончья и взяла ответственность за тех, кто по сути должности её, сейчас уже не имел для неё значения.

— Как я буду смотреть в глаза детям Чав-Чав, если их родителей казнят за грехи сестёр… — ворочаясь в госпитале, с закрытыми глазами, во сне, видя кошмары, разговаривала со своими сновидениями Гончья. Свидетелей её словам было много: Рабнир, Агтулх, Мария и ещё с полдесятка пациенток, от которых после произнесённого её отселили в личные покои иномирской целительницы.

Рабнир всё(почти) рассказала Алексею: от начала, слов Гончьей, что позвала её в поход, и до конца. Всё, на что хватило памяти медоеда, было расписано в мельчайших подробностях, которые Алексей без проблем собрал в единый пазл. Лишь только одно, маленькая такая деталь, утаённая Рабнир, не давала ему покоя.