Барин-Шабарин 7 (СИ) - Старый Денис - Страница 15

— Раненых в наш лазарет! — приказал я Елисею, после обратился к офицерам, всё так же стоящих неподалеку от меня, и от моих пленников.

— Честь имею, господа. По случаю своего прибытия тех, кто не будет занят на службе, вечером приглашаю к себе. Песни, еда и в умеренном количестве шампанское, обещаю, — сказал я и отправился прочь.

Не стал уточнять, куда это я к себе приглашал. Захотят, узнают. Штаб своего корпуса, как и собственное жилище, я намеревался расположить в доме своего тестя в Севастополе. Не такой большой город, чтобы не знать, какие здания и сооружения находятся неподалеку от побережья. Приятный двухэтажный особняк практически в центре города вполне подойдёт и под военные нужды, и под бытовые.

Подъезжая к своему временному жилищу, я заметил множество офицеров. Постепенно, полками, или даже батальонами, мой корпус заходил в Севастополь. И по приходу каждое воинское подразделение должно было обозначиться в штабе корпуса. Ну а тут должны были решить, где размещать такую массу людей. Я арендовал в городе все, что только можно было арендовать, как и склады, так и пустующие дома людей, покинувших Севастополь.

Наверное, я немного преувеличиваю количество тех войск, которыми сейчас располагаю. Всё же, скорее, это дивизия, пусть и усиленная. Ещё не пришли все те войска, которые должны были пойти под мое командование. И на данный момент я располагаю лишь четырнадцатью тысячами штыками и саблями. А должен буду командовать более, чем двумя десятками тысяч солдат и офицеров.

И тут у меня возникает закономерный вопрос, а никто не желает меня повысить в чине до генерал-лейтенанта? Всё же неправильно, если корпусом будет командовать генерал-майор. Впрочем, по этому поводу я сильно не беспокоился.

За чинами, как таковыми, не гонюсь. И это в мирное время можно и нужно соблюдать правила, по которым генерал-майор не должен командовать корпусом, лишь дивизией. Но сейчас идёт война. И, как по мне, главное — это эффективность боевых действий. И все же… В этой войне я проявляю такую активность и уже имею под своим командованием почти что корпус. А дальше? Может еще получится усилиться.

И видит Бог, если мои действия не будут замечены на верху, то поеду на Аляску, к Клондайку, золото добывать. Ну и делать так, чтобы не возникло желание продавать эти русские территории. Кто же будет продавать земли, на которых было найдено золото? А нефть… Правда доказать ее существование на Аляске будет сложно.

— Ждет в Севастополь, ждёт Камчатка, ждёт Кронштадт. Верит и ждёт земля родных своих ребят. Там за туманами… — пел я под гитару песню группы «Любэ».

Понятно, что слово «ребят» не очень уместно в этом времени. Однако, сколько я не исполнял эту песню, особенно перед моряками, никто не высказывал претензий. Вот и сейчас приглашённые на вечер морские офицеры слушали с нескрываемым удовольствием и вниманием песню. Уже прозвучали «Офицеры», «Песня про коня» и несколько романсов для тех немногих дам, что нашли возможным посетить такое мероприятие.

Я старался завоёвывать авторитет всеми возможными способами, включая и даже подкуп. Возможно, конечно, это слишком — считать подкупом угощение офицеров и их развлечение. Но цель была именно таковой: стать своим. А русский человек зачастую не будет считать кого-то своим, если он с ним не разделил краюху хлеба и не выпил чарку водки.

— Это я уже с вами знаком, господин Шабарин. А для большинства собравшихся офицеров вы своего рода откровение. Все знают, что вы доставляли важные для обороны Севастополя грузы ещё до того момента, как вообще стала возможна осада города. Шепчутся, что вы провидец, словно старец Авель, — когда я закончил петь и решил на время выйти в сад у дома тестя, ко мне подошёл Эдуард Иванович Тотлебен.

Неприятные были ощущения, что именно в этом саду Лиза… Эх, как там моя женушка?

— Признаюсь вам, Эдуард Иванович. Тем более, что мы с вами уже знакомы. Как-никак Силистрию убрали. Так вот, весь этот приём, всё лишь для того, чтобы продолжать служить Отечеству и делать то, что я умею и на что способен. Я стрелялся с одним из морских офицеров и застрелил его. И мне нужно, чтобы обо мне думали не как об убийце. Посему прошу вас, Эдуард Иванович, поспособствовать мне. Вы же знаете… Сюрпризы для русского командования неприятны, весьма традиционно, или вот вам слово: законсервировано, мнение военных. Нужно лишь убедить русское командование в том, чтобы они мне не мешали, — сказал я, предлагая Тотлебену бокал шампанского.

— Алексей Петрович, любая помощь, — сказал инженер-полковник. — Я, смею вас заверить, не законсервирован.

— За ваше повышение в чине! И чтобы и дальше не консервироваться, а расти в чинах и в своих навыках и умениях! — произнёс я тост.

А после были еще песни, минимум алкоголя. И не потому, что не хватало выпивки, как-то стало неприличным пить, чтобы опьянеть, даже захмелеть. Пару бокалов вина или шампанского, в смысле крымского игристого, и все, водку и не пили, почти что и никто.

Вечер, на удивление, прошёл без каких-либо неуместных приключений. Несмотря на крайний дефицит женского общества, никто из-за дам не рассорился. Наверное, потому что выпили мало. Но до каждого офицера было доведено строгое: «быть готовым в любой момент заступить на службу».

Русские офицеры являли собой образцовые манеры, обходительность с дамами, уважительное обращение между собой. И это очень правильно, тем более в свете того, что на вечер был приглашён ещё и журналист Говард. Переговоры о том, чтобы обменять полковника, который сопровождал журналиста, уже начались.

Я отдал это дело на откуп командованию. Приглашать полковника на мероприятие, конечно же, было нельзя. А вот Говарда я окучивал, показывал себя, как манерного русского офицера и промышленника. Создать благоприятное впечатление помогали и прибывшие на прием офицеры.

Понятно, что как только он вырвется из моих когтей, может написать всякую ересь про варварство и дикость русских. Но я всё же надеялся, что до английского читателя дойдёт и немного иная информация. Кроме того, английская пресса сейчас пусть и создает информационную повестку в соответствии с политикой страны, но может обрушиться и с критикой.

— Как ваша нога? — где-то в середине вечера я решил уделить больше внимания журналисту.

Он посмотрел многое, с ним вполне общались даже дамы. Так что должен несколько расслабиться, тем более, что я просил слуг почаще прохаживаться возле англичанина с боками с вином.

— Я есть немного знать русский наречие. Кое-что в ваших песнях я понимать, — говорил журналист.

— Вы обманули меня там, на Малаховом кургане? — удивился я.

— Самый малость…

— Можете и не утруждать себя. Я прекрасно владею английским языком. Мы можем говорить на нём, — сказал я на английском журналисту. — А то, что вы начали общение с обмана… Спишем на помутнение от боли после ранения. Так всё же, как ваша нога?

— Конечно, немного беспокоит. Но ваши медики — хорошие специалисты. А ещё я заметил, как у вас устроена медицинская служба. Это великолепно! В таких условиях и такие операционные! Приятной наружности женщины говорят слова одобрения… Даже мне, по сути, вашему врагу! — тон журналиста был предельно дружелюбным, хотя я не обольщался.

— И всё-то вам на молодых девушек засматриваться, мистер Говард! — усмехнулся я, разбавляя наш разговор немудрёной шуткой.

— Что поделать! Я уже два месяца на войне. А в Турции такие женщины, что с ними и не поговорить и даже не посмотреть на них, — поддержал меня шутливым тоном журналист.

— Как вы считаете, мистер Говард, стоило всех тех трудностей, финансовых затрат и уже серьёзных потерь в английской армии решение обуздать русского медведя? — перешёл я уже к серьёзному разговору.

— Я вижу, что вы человек умный, мистер Шабарин, поэтому должны понимать, что, когда усиливается одна держава, и она становится превосходящей над прочими, другие державы объединяются, чтобы поставить её вровень с собой, а лучше ниже себя. Таков непреложный закон политики и даже мироздания, — философски заметил журналист.