Шарлатан (СИ) - Номен Квинтус - Страница 7

Но меня удивляло в колодце не то, что бабы возле него могли час обсуждать «хватит ли у Нюрки молока, чтобы Аньке помочь если у нее молока не хватит: Анька-то вот уже с каким пузом ходит, не иначе как двойню носит». Меня удивляло то, что колодец располагался почти на самом высоком месте деревни. Этот самый Фрол Кишкин похоже очень хорошо в водном хозяйстве разбирался: «наш» колодец и был-то глубиной метра в три с небольшим всего, и воды в нем было сколько угодно, а в «новом» воду нашли уже метрах в десяти, да и пока он в деревне единственным был, всю воду из него вычерпывали буквально за час. Еще один колодец пытались выкопать в самом конце Нагорной улицы, ближе всего к реке: там стояла общая деревенская конюшня, а лошадям воды натаскать на четыреста с лишним метров было очень тяжко. Но там выкопали колодец метров уже на двенадцать и воды так и не нашли, так что теперь просто на телеге к «нашему» за водой каждый день ездили. А пруд за нашим огородом тоже не пересыхал в любую погоду, и был он как раз метра на три ниже улицы — но хотя он и располагался «на горе», вода из него никуда не вытекала. И не цвела, всегда была свежей, там даже дядька Николай карасей разводил. То есть запустил туда их, когда еще мальчишкой был, а теперь периодически ловил их вершей (которую в деревне все почему-то называли «бреднем»). И караси у него ловились, правда, понемногу и небольшие, такие, что он их безо всякой жалости тут же кошке Мурке отдавал, а эти верши-«бредни» в деревне народ использовал в основном для ловли раков в Кишме. Рыбу в речке тоже ловили, но ловили только мальчишки: все же не Волга, и даже не Ока, рыбы в реке было немного и в качестве еды она мало кого привлекала. То есть кроме мальчишек: те обычно, наловив рыбки, тут же на берегу варили себе уху. Причем на всех мальчишек деревни котелок для ухи был один, общий — но все, кроме рыбы, на уху мальчишки со своих огородов приносили. Правда, и котелок был объемом где-то с литр, и из приправ в ухе были только лук и морковка — но ее, как я понимал, парни варили больше из удовольствия, чем с голоду. Да, меня на рыбалку не брали, и не брали потому, что мне «еще рано было есть рыбу»: в ней же куча мелких костей, а маленькие их выбирать не умеют…

Но рыба и мне все же доставалась, только совсем не окуньки из Кишмы: отец с дядей Николаем через воскресенье ездили (на велосипедах) в Павлово и там на рынке рыбу покупали. В основном налимов: они почти всегда в продаже были, так как налим был рыбой самой дорогой (если не считать очень редко встречавшихся стерлядей), а так как они постоянно туда за рыбой ездили, то павловские рыбаки для них почти всегда несколько рыбин припасали. Ну да, «постоянный и платежеспособный клиент»… Алексей за рыбой не ездил, велосипед как раз отцу он и давал — а ему за это тоже отдельную рыбину покупали. За деньги, которые он «рыбовозам» выдавал, конечно…

Вот интересно: тут народ друг другу (и даже родственникам) почти ничего никогда не делал бесплатно, и платили тут не обязательно деньгами, услугой за услугу расчет тоже принимался (но и об услугах все же заранее договаривались). Но когда в Грудцино в субботу кто-то погорел, все мужики деревни в воскресенье просто встали пораньше и пошли погорельцу срочно новый дом строить: все же конец октября, погодки уже весьма свеженькие. И дом за день выстроили, и печник тамошний за два дня погорельцам печь сложил (а грудцинские бабы печнику и глины с песком натаскали) — и все это сделали бесплатно. Причем наши вообще поначалу не знали, кто именно у соседей погорел: случилось несчастье, так надо срочно помочь, а кому — там разберемся. И я с огромным удивлением вечером слушал разговор отца с Николаем: они сидели на лавочке у крыльца и отдыхали после тяжелой работы, но языки-то у них не сильно устали:

— Ну и как теперь этому Митрохе морду бить?

Николай затянулся самокруткой, немножко подумал:

— Ну, морду мы ему по весне, скорее, набьем, сейчас-то куда? Ему сейчас всяко обустроиться нужно, а это дело небыстрое. А вот ты договорись с мастером, чтобы он разрешил ему подойник новый сделать: корову-то они вывести успели, а подойник у них сгорел, куда молоко-то сцеживать?

— И подойник, и ведра все сгорели…

— Ведра свои пусть очистит, они же не насквозь, а молоко в закопченный подойник сцеживать нельзя: как его не чисти, все одно порченное получится. И опять же: такое железо для подойника только у вас в цеху есть, а ведра он, если захочет, пусть из простого сам и делает…

В общем, и народ был тут интересный, и жизнь у них была совершенно не скучная. Да и у меня она особо скучной быть перестала. Мне отец с работы принес маленький деревянный стаканчик с плотной крышкой, очень в домашнем хозяйстве нужный. И я — уже, можно сказать, наравне с другими ребятишками — приступил к традиционной в этих местах «детской работе». Очень простой: постилал газетку на землю (точнее, на крыльцо) и над газеткой этой тер кирпич. Красный, но, понятное дело, не целый кирпич, а брал в руки два небольших кирпичных осколка и до одури тер их друг об друга. В результате на газетку падал мелкий кирпичный порошок — и этот порошок я аккуратно в стаканчик и пересыпал. Потому что порошок этот был всем очень нужен, им самовары чистили. Самовары-то у всех были простые латунные, быстро темнели — а если в праздник самовар на стол нужно поставить, то он должен блестеть как золотой. По моему, в деревне вообще был один-единственный никелированный самовар, но допускаю, что в этом я и ошибался, а про «серебряный самовар» просто где-то от кого-то что-то слышал. А в большинстве самовары тут были «золотыми», то есть латунными, а еще была парочка вообще «червонных», из красной меди. Я один такой даже видел, как раз у деда Митяя — деревенского пчеловода. И даже чай из него пил!

Дед Митяй жил в самом конце Нагорной улицы, и за его домом был самый удобный спуск к реке. Но народ там ходил довольно редко: пчел боялись. А я вот не боялся: заметил, что в деревне только дед этот и Федька-дурачек не курят, а откуда-то помнил, что пчелы очень табачный запах не любят. Но я-то точно не курил, так что пчел бояться причин не видел. А к его дому я приходил просто так: все же оттуда вид был очень красивый — и летом как-то раз Митяй, увидев меня, просто сидевшего у тропинки, поинтересовался, уж не случилось ли что со мной. Я ответил, что просто посмотреть на красивые окрестности сюда прихожу, он сказал, что с его крыльца вид еще лучше будет… И вот когда мы (я, годовалый мальчишка) и он (очень уже старый дед) беседовали о природе, чай как-то сам собой образовался. Правда, от предложенного меда я отказался: откуда-то у меня возникла мысль, что на мед у меня аллергия (и даже понял, что это слово значит), но чай попил с удовольствием. Из красного медного самовара…

Кстати, мед у него деревенские покупали, но понемногу, исключительно «в лечебных целях»: все же недешевый продукт был. Так что торговать дед Митяй медом ездил в Нижний, и оттуда же иногда и чай себе привозил. Настоящий, китайский — я в этой жизни такой вообще первый раз попробовал. А так все пили чай «копорский», который все сами же для себя и делали. По вкусу он был почти такой же, что и китайский, а вот с запахом он даже рядом не стоял. Но, по большому счету, запах вообще никого не интересовал. То есть интересовал, но его обеспечивали мятой, смородиновыми или земляничными листьями, еще какими-то травками.

А дед Митяй то, что я от меда отказался, воспринял положительно:

— Надо же, такой маленький, а уже понимаешь, что такое чай настоящий. Ты ко мне еще заходи, осенью уже: я в городе мед продам и новой заварки куплю…

Вот интересно: Митяй «своим» продавал только мед липовый: он еще до революции пчелами занялся и насадил вокруг дома целый липовый лес гектара на два. И когда вся эта липа зацветала, там и ароматы раздавались божественные, и воздух буквально гудел — но не от аромата как такового, а от пчел. И вот липовый мед он односельчанам и продавал, говоря, что для лечения он самый лучший, еще иногда он им и гречишный предлагал (за гречишный он вместе со своими ульями ездил на дальние поля колхоза, где как раз гречку и сеяли — но это не каждый год случалось), а на рынок он возил весь остальной мед. То есть там и липовый тоже был, но большей частью в городе продавал он мед цветочный. И тот, который он в Нижнем называл «весенним», а дома — «березовым», причем сам дед Митяй его вообще медом не считал. Потому что он портился быстро, но он считался самым вкусным, не просто сладким, а с кислинкой. И кроме как у Митяя, такого в Нижнем ни у кого на рынке не было, а потому он там был самым дорогим. Ну да, это сугубо Кишкинский продукт: когда в лесу мужики ведрами березовый сок собирают, а от пасеки до березняка всего-то метров двести, пчелки, которые вообще не дуры, этим ловко пользуются и, по словам самого деда Митяя, ему в ульи, причем в каждый, они за пару недель по три ведра такого «меда» притаскивают. И уже в мае он весь этот «мед» откачивал — и сразу же продавал. А последний раз в году он ездил продавать мед уже в конце октября.