Другие грабли. Том 3 (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 4

Виталик снова закашлялся, прикрыв рот ладонью, и когда кашель прекратился, и он убрал руку, на пальцах была кровь.

И на губах тоже.

— На твоем месте, Чапай, я бы отвалил и дал мне помереть спокойно, — сказал он.

Вот черт.

Во всей этой неразберихе, дыму и попытке укрыться от следующего вертолетного налета я и не заметил прореху на его кожаном плаще. Цвет уж больно удачный, да и темная рубаха, надетая под ним, маскировала дыру, и крови на темной ткани почти не было видно.

А крови было много. Я осторожно расстегнул плащ, отвернул в сторону пропитанную кровью рубаху и увидел несколько пулевых отверстий в очень неприятном даже для профессиональных медиков месте. А профессиональных медиков поблизости не наблюдалось, и вряд ли мы успеем дотащить его до базы, где бы она ни была, а без операционного вмешательства жить Виталику осталось недолго.

— Аптечка есть? — спросил я. Кто его знает, может быть, в бездонных карманах его плаща завалялась хотя бы пачка бинтов и несколько шприцов с обезболом.

— В машине осталась, — сказал Виталик. — Мы, сука, в бой вступать не планировали.

— Что ж ты бронежилет не надел? — поинтересовался я, раздеваясь в намерении использовать свою футболку в качестве перевязочного материала.

— Не люблю я эти штуки, — сказал Виталик. — Дышать в них тяжело.

Я оголил торс и принялся разрывать свою футболку на полосы.

— Не стоит, Чапай, — сказал Виталик. — Это не та жизнь, за которую стоит цепляться.

— У тебя там люди, — напомнил я. — Ты не имеешь права просто вот так взять и умереть.

— Я там не главный, о людях есть, кому позаботиться, так что просто отвали, — сказал он. — Тебе нужна была информация, ты ее получил. А теперь оставь меня в покое.

— Чапай, — позвал Петруха, пытавшийся перевернуть Виталика на бок.

Я посмотрел, куда он показывает, и… в общем, там все было плохо. В спине бородача было еще несколько отверстий, совсем не связанных с теми, что были спереди, и два из них были проделаны довольно внушительным калибром, и как только я их увидел, то сразу понял, что Виталик не жилец. Конечно, может быть, медицина будущего творит чудеса, но где мы и где та медицина? Даже если нам удастся все это перебинтовать, на что моей футболки точно не хватит, Виталик все равно умрет от внутреннего кровотечения, и, скорее всего, сделает это в течение нескольких минут.

Так что я решил уважить его просьбу и отказался от попыток реанимации. Если человек хочет умереть спокойно, это его право, в конце концов.

Вы же понимаете, что если бы существовал хоть малейший шанс его спасти, я бы не остановился. Но таких шансов не было. Я видел много полученных в бою ранений, куда больше, чем мне бы хотелось, и понимал, когда уже нет смысла бороться.

Было даже удивительно, что он все еще жив. Любой другой человек, не обладающий его запасом прочности, умер бы еще по дороге сюда.

— Наверное, настало время для моей последней речи, — сказал Виталик, когда мы аккуратно положили его на место и запахнули плащ. — В которой я должен призвать вас отомстить за меня люто и кроваво, или, напротив, отказаться от этой мести к хренам, потому что, наверное, оно того не стоит, и надо жить своей жизнью, а не множить количество насилия в этой, сука, вселенной. Но я не буду этого делать, потому что знаю, что вы в любом случае поступите так, как посчитаете нужным.

Он откинул голову, нащупал мою руку и сжал ее, и я почувствовал, что силы в его пальцах осталось совсем немного.

— Чапай, забудь о том, что я тебе наговорил, — сказал он. — Ни один бой не проигран, пока жив последний солдат. На самом деле это ни хрена не так, я знаю, но я все равно буду в это верить. И ты, дядь Петь, тоже забудь… Вы мужчины взрослые, сами решите, что делать. Работайте, братья.

Он захрипел и жизнь покинула его некогда могучее тело.

Я посмотрел на Петруху и встретился с его остекленевшим взглядом, и я увидел ярость, которая плещется в его глазах за завесой скорби.

— Они убили Виталика, — сказал он. — Чапай, надо идти в Москву.

Мы похоронили Виталика здесь же, в лесу, выкопав могилу найденными при нем же ножами и выгребая землю руками. Поскольку мы не хотели, чтобы покой могучего бородача был потревожен бродячими собаками или еще какими-нибудь тварями, то старались сделать яму поглубже, так что на все про все у нас ушло несколько часов, и все это время меня не покидало ощущение, что я поступаю правильно.

Ну и желание убивать, конечно, тоже никуда не делось, и когда мы закончили забрасывать могилу ветками, Петруха повторил, что надо идти в Москву.

— Чтобы что? — спросил я.

— Чапай, я только что похоронил сына лучшего друга, — сказал он. — Так что не задавай идиотских вопросов, ладно?

— Мне не меньше твоего хочется все здесь разнести, — сказал я. — Но даже если у нас и получится, это ничего не даст. Потому что это борьба с последствиями, а не с причиной.

— Как по мне, это тоже неплохо, — сказал Петруха. — К тому же, если мы задавим их здесь, это помешает им развернуться в будущем, и одной командой хронопидоров в нашем времени точно станет меньше.

— Появится другая команда, — сказал я. — И даже если эти ребята не будут топить за ядерную войну… Фиг же знает, за что они будут топить. Может быть, за что-то еще похлеще.

— А что может быть хлеще-то?

— Пока даже думать об этом не хочу, — сказал я. — Но вот тебе практический вопрос. Как ты собираешься их здесь задавливать? Ты их ресурсы видел? А где их в Москве искать, ты знаешь? Москва — город большой… Ладно, думаю, что такая активность в любом случае будет заметна, но, если они не идиоты, они нас еще на подходе срисуют, и элемент внезапности будет утерян.

А ведь они явно не идиоты, по крайней мере, некоторые из них. Ведь в конечном итоге у них все получилось. Не знаю, как у построенного ими общества обстояли дела с идеальностью, но стройку-то они завершить сумели.

Правда, это было до того, как я узнал об их существовании и начал желать им плохого…

— И потом, — продолжал я, пытаясь воззвать к его голосу разума. — Даже мы с тобой вдвоем много не навоюем, а собирать на руинах отряд у нас тупо времени нет. Мы же не знаем, в какой момент нас отсюда выдернет. А что, если это как раз во время решающего штурма случится, и получится, что мы призвали всех этих людей — а ты еще попробуй найти здесь этих людей — на войну, с которой сами же и свалили?

— А что ты предлагаешь? — спросил он. — Сидеть здесь ровно и ждать, пока нас не дернет обратно в девяностые? А если вообще не дернет, если эта вселенская дергалка на этот раз не сработает? А если и дернет, что нам делать в этих девяностых? Патроны с тушёнкой скупать и бомбоубежища строить? Ни на что другое времени все равно уже не останется. Или у тебя есть хитрый план, как уехать в Америку, сексуальную контрреволюцию там устроить и ку-клукс-клан в очередной раз возродить, в надежде, что белые гетеросексуальные мужики нам таки третью мировую не устроят? Или ты уже не помнишь, кто первые две устроил? Или ты придумал, как Тайвань Китаю без крови вернуть? А со всеми остальными точками напряжения ты что делать собираешься? Сербов с косоварами мирить, евреев с арабами, нас с… да с кем угодно. Как? Мне даже не интересно, как ты будешь мирить, мне интересно, когда ты все это успеешь.

В чем-то он был прав.

В смысле, он во многом был прав. Виталик выдал довольно правдоподобную версию событий, и если дела обстояли именно так, то война случилась не из-за какого-то одного эксцентричного политика, и даже не из-за группы людей, устранение которых могло бы на что-то повлиять. Война уходила своими корнями куда-то глубоко, и если не в человеческую природу, то в геополитику, и из конца двадцатого века эта задачка никак не решалась, слишком мало времени оставалось до часа Х.

Для кого-то это, конечно, целая жизнь, ну, или половина жизни, но по меркам исторического процесса цивилизации оставалось существовать жалкие мгновения.