Другие грабли. Том 3 (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 14

— Как выяснилось, некоторые проблемы будущего могут уходить корнями в античность, — сказал я.

— Кому ты собираешься настучать по голове на этот раз?

— Никому. Мне только посмотреть и просто спросить.

— А меч тебе тогда зачем?

— Для страховки, — сказал я. — Ну, и чтобы отвечали более охотно.

— Ты ничуть не изменился, — сказала она.

— Так для меня меньше недели прошло, — сказал я.

Она, можно сказать, тоже почти не изменилась. Волосы стали длиннее и чуточку другого оттенка, в уголках глаз залегли небольшие морщинки, и…

Да пошло оно все.

Я сунул махайру под мышку и взял Ирину за руки. Она не сопротивлялась, даже более чем.

— Поехали ко мне, — сказала она спустя несколько восхитительных минут.

— Поехали, — сказал я. — Где тут автобусная остановка?

— А я думала, ты свистнешь, и к тебе прискачет твоя лошадь. Это было бы романтично…

— Автобусы тоже могут быть романтичными, — сказал я.

— Жаль, что мы этого никогда не узнаем, — сказала она, пальцем стирая свою губную помаду с моего лица. — Вообще-то, я на машине. Если очень попросишь, могу пустить за руль.

— Боюсь, у меня права просрочены, — сказал я.

— Тогда я поведу, — согласилась она. — Поехали со мной, парнишка. Я испеку тебе печенек, покажу свою коллекцию моделей самолетов и научу древнегреческому.

Древнегреческий давался мне легко.

То ли дело было в моем неожиданно прорезавшемся таланте к изучению языков, то ли в хорошем учителе, но дело двигалось куда быстрее, чем я ожидал.

Конечно, я не смог бы сложить поэму или сочинить оду, но поздороваться, попрощаться и поддержать разговор о погоде был способен уже к вечеру следующего дня.

Ирина сообщила мне, что древнегреческий со временем перерос в среднегреческий, который развился в современный греческий язык, и хотя отличия в них, несомненно, есть, они не настолько огромны, чтобы сегодняшний грек не смог бы худо-бедно понимать язык своих грозных предков.

Разумеется, Ирина спросила, зачем мне все это нужно, и, разумеется, я рассказал ей правду.

— Значит, Троя была разрушена? В твоей реальности?

— Да, — сказал я.

— Это грустно, — сказала она. — А Елена?

— Вернулась к Менелаю.

— Это после всего?

— Ну, вряд ли это принесло им обоим счастье, — сказал я. — Насколько я помню, почти все эти победители своего личного хэппи-энда так и не дождались. Разве что Одиссей, да и тому по возвращении домой пришлось устроить настоящую бойню, прежде чем все наладилось. Избиение женихов или что-то вроде того.

— Это еще более грустно, — сказала она. — Ты собираешься восстановить историческую справедливость? Или историческую несправедливость, потому что наш вариант мне нравится больше.

— Не знаю, — сказал я. — Сначала надо посмотреть, как оно вообще так получилось, а главное — зачем и каким гадам это было выгодно.

— А потом ты разрушишь Трою?

— Как ты это себе представляешь? — поинтересовался я, пытаясь уйти от прямого ответа. — Я ведь всего лишь физрук.

Если у меня все получится, то, скорее всего, Ирина в принципе не вспомнит, что когда-то все было не так. Или вспомнит, потому что я на нее воздействовал и вовлек ее в окружающий меня хаос?

А Петруха с Виталиком и профессором? Если история изменится, смогут ли они вспомнить, зачем вообще меня отправляли в прошлое? И смогут ли они вообще это сделать, если поток времени вернётся в правильное русло?

Слишком много парадоксов для меня одного.

Я чувствовал себя слоном даже не в посудной лавке, а в музее китайского фарфора династии Мин, где каждая чашечка стоила больше, чем обычный советский физрук сможет заработать за десять лет. Одно неаккуратное движение, и…

Мне кажется, я начал понимать, почему Петруха с профессором ничего не предпринимали до моего возвращения, чем неимоверно бесили Виталика.

Но тем, кто боится перемен, вообще нечего делать в темпоральном бизнесе.

Диомед хлопнул меня по плечу. Рука у царя была тяжелая, но оно и неудивительно, ведь местные вожди, в отличие от наших, не чурались замарать руки в крови, и зачастую их можно было встретить на самых опасных участках битвы. Судя по слегка согнутому и изрядно порубленному щиту Диомеда, он как раз недавно побывал на одном из таких.

— Ты славно бился, Ахиллес, — сказал он. Его древнегреческий немного отличался от того древнегреческого, который я изучал, но больше половины слов было понятно, а остальное я добирал из контекста. — Ты, должно быть, великий воин, так почему же раньше я о тебе ничего не слышал?

— Я прибыл издалека, — сказал я.

И моя слава меня не опередила. Этого я не сказал, потому что не настолько хорошо владел древнегреческим.

— Но почему же ты одет так странно?

Ну да, великим воинам положены доспехи от-кутюр. Как можешь называться ты великим, если ты не шлемоблещущий? Но ничего другого мне не выдали, а мысль о том, что можно разжиться трофейными доспехами я почему-то всерьез не рассматривал. Это слишком уж смахивало на мародерство.

— Мой корабль утонул, — объяснил я. — Вся команда погибла, выжил только я один.

Логично же, что мне пришлось скинуть все железки, чтобы не пойти на дно вместе с кораблем? Приплыл издалека, откуда-нибудь из Гипербореи, корабль утонул вместе со всеми людьми, доспехами и оружием, положенными мне по статусу. История с кораблекрушением вообще много что объясняла. Например, тот факт, что меня тут никто не знает.

— Пойдем ко мне в шатер, Ахиллес, — сказал Диомед. — Подберем тебе что-нибудь более подобающее герою войны.

Пока я учил древнегреческий, наслаждался обществом Ирины и размахивал мечом в большой комнате ее двухкомнатной квартиры, команда профессора Колокольцева работала в поте лица, определяя время и место, куда меня надо было отправить.

Поскольку в этой реальности Троя выстояла, а уцелевшие развалины древней крепости были охраняемым памятником культуры и популярным туристическим местом, с пространственными координатами проблем не возникло.

Но вот временные рамки находились под вопросом. Осада случилась слишком уж давно, историки сходились на том, что произошло это на рубеже двенадцатого-тринадцатого веков до нашей эры, но документов с указанием точных дат, как вы понимаете, не сохранилось. В моем мире официальным годом окончания войны считался одна тысяча сто восемьдесят четвертый (до нашей эры, разумеется), но тут стоило помнить, что в моем мире война закончилась совсем по-другому. Значит, могли отличаться и даты.

Профессор отправил в прошлое несколько разведывательных зондов. Год окончания войны ему установить не удалось, но третья попытка оказалась успешной и показала, что в одна тысяча сто восемьдесят пятом году греческое войско еще (или уже) стояло под стенами Илиона.

Вот куда-то туда я и должен был попасть.

И тогда.

Посылать четвертый разведывательный зонд, чтобы определить, когда закончилась осада, профессор отказался. Слишком дорого, сказал он, слишком много энергии требуется для каждого перехода.

Он вообще бился за каждый грамм, настаивал, что я должен отправиться в прошлое без одежды, и, тем более, без оружия, и даже как-то раз поинтересовался, не могу ли я сесть на диету и скинуть пару килограммов.

— А вот у потомков наших таких проблем нет, — заметил присутствовавший в тот момент в лаборатории Петруха. Впрочем, он постоянно торчал где-то поблизости и ночевал там же. Семьи у него не было, бизнес накрылся медным тазом, и хотя деньги на счетах оставались (по большей части в иностранных банках, потому что отечественным банкам Петруха не особенно доверял), и он мог бы позволить себе любое жилье, но предпочитал жить здесь. Просто потому что идти ему было некуда. — Хронопидоры постоянно валятся к нам с полным комплектом снаряжения и кучей запасных магазинов.

— Они же приходят из будущего, Петр, — сказал ему профессор. — Наверняка в будущем они обладают куда более совершенным оборудованием, чем мы, и, возможно, какими-то альтернативными источниками энергии. Или просто пользуются поддержкой государства. Мы же только делаем первые шаги, процессы не отлажены, и оплачиваем мы все сами, а спонсорские карманы, как ты и сам понимаешь, далеко не бездонны.