История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод - Страница 8

Вторая попытка происходит на стадионе во время тренировки. Молодые люди упражняются нагими, вот уж классическое место для соблазнения. В «Федре» Платона влюбленный именно здесь приближается к предмету своих вожделений, чтобы коснуться его. У Аристофана в «Облаках» молодые люди, чтобы не разбудить в себе нечистые желания, вынуждены, встав, стирать с песка отпечатки своих ягодиц и мошонок. В такое-то место Алкивиад приводит Сократа, притом без свидетелей. Но и здесь Сократ устоял.

Тогда молодой человек решает, что пора перейти к активным маневрам, «атаковать мою добычу, изо всех сил схватить и не отпускать», «расставить ему сети», «взять на приманку». Все это выражения, почерпнутые из охотничьей лексики. Приглашение поужинать вдвоем представляется ему красноречивым намеком. Согласно традиции, именно так действует всякий любовник, «расставляя сети своему возлюбленному». Напрасный труд: покончив с трапезой, Сократ уходит, и Алкивиад, который не чужд стыдливости, не смеет удержать его. Но приглашает вторично и затягивает беседу настолько, чтобы вынудить Сократа лечь спать вместе с ним. Когда светильники гаснут и рабы удаляются, он берет быка за рога: «Я считаю, — сказал я ему, — что ты любовник, достойный меня, единственный, кто может им быть, но вижу, ты не решаешься заговорить об этом». Стало быть, он принимает сдержанность Сократа за робость: Сократ знает, что уродлив, Алкивиад же красив, «толпа глупцов» станет потешаться над их связью. Но он зато может помочь Алкивиаду достигнуть совершенства, а значит, обмен справедлив, и мудрые, напротив, вправе порицать молодого человека, если он не уступит домогательствам столь достойного ментора. Так что со стороны последнего было бы неразумно противиться своему желанию.

Подобное заявление вызывает иронию Сократа: если юноша предполагает здесь мену, то внутренняя, бессмертная красота Сократа воистину превосходит недолговечную красоту Алкивиада. К чьей же выгоде послужит подобный торг? Это все равно что предложить медь в обмен на золото! В ту ночь так ничего и не произошло, в последующие тоже. И однако на состязаниях по борьбе Сократ ведет себя как «эраст» Алкивиада, сражаясь с ним рядом и защищая его.

Эта история, не без прикрас поведанная Платоном, служит примером доблестного самообладания в дополнение к тем доказательствам силы характера, которые философ являл, невозмутимо противостоя голоду и холоду. Однако напрашивается и другое прочтение. Алкивиад ждет от Сократа уроков мудрости, и последний, не заявляя об этом прямо и не требуя компенсации, предлагаемой молодым человеком, принимает эту роль на себя. С какого же урока начать? «Я был, разумеется, безумно горд своей красотой», — говорит Алкивиад. И потом, немного погодя: «Однако [поскольку я красив] у меня имелись кое-какие притязания». Итак, первое поучение давало почувствовать, что телесная красота относительна. Верный принципам маевтики, состоящим в том, чтобы исходить из понятий, присущих ученику, Сократ выражает презрение к его миловидности — для него это способ показать, что внутренняя красота выше внешней. Ведь если бы он поддался искушению, гордость Алкивиада возросла бы еще больше.

Возможно также и третье прочтение — как раз с точки зрения любовно-тактической. Последствия подобного отказа абсолютно предсказуемы: отвергнутый тем, кем он восхищался, Алкивиад оказался «порабощен этим человеком» так, «как никто никому никогда не был подвластен». Может статься, Сократ использовал здесь вечную тактику соблазнителя, обремененного физическим уродством: презрел того, кого желал обольстить, но кто, как он понимал, был слишком хорош для него, и тем самым уязвил его тщеславие. Это род сближения, аналогичный тому, что описан в «Лисиде»: молодой человек, внушающий вожделение своей красотой, завидует кружку тех, кто приближен к Сократу, куда его не пускают, — и он без промедления проникает туда. По физическому смятению, что охватывает философа, понятно, что Лисид привлекает его, сколько бы он ни старался выказывать ему пренебрежение. И в «Федре» Сократ откровенно вспоминает историю влюбленного «хитреца», который, чтобы достигнуть своей цели, убеждает мальчика, которого хочет соблазнить, что он совсем не любит его.

Искусство обольщения, все эти охотничьи хитрости и любовные уговоры, придумали, конечно, не древние греки. Но нет сомнения, что именно они — устами Сократа — первыми высказали по этому поводу некоторые умозаключения; это произошло в эпоху, когда софисты начали проводить занятия в Афинах. Их двусмысленные речи вселяют смятение. В то мгновение, когда некто, не любя, склоняет юнца отдаться ему, не наносится ли оскорбление самому божеству любви? Таковы проблемы, занимавшие Сократа, он в этих размышлениях приходит к идеализации любви как прекраснейшей из лихорадок («маний»), вселяемых в смертного божественной властью. Сверх того, различаются два сорта прельстительных речей: добрая речь, служанка истины (подлинной любви), и злая, служанка видимости (любви притворной). Из понятия о таком различии во всей западной культуре берет начало осуждение кадрежа: христианству осталось лишь заменить видимость дьяволом.

Но в Античности все иначе, греки всегда благожелательны к любовным уловкам, даже в ситуациях, с моральной стороны предосудительных. Так, когда престарелый Софокл соблазнил на пиру прелестного виночерпия, сотрапезники приветствовали хитреца рукоплесканиями. Воспользовавшись тем предлогом, что в его кубок упала соломинка, драматург попросил юношу подуть, чтобы отогнать ее. Когда же их лица сблизились, он изловчился и поцеловал мальчика. Впрочем, чтобы добиться взаимности полюбившегося юноши, требовался порой истинный героизм: Ферон отрубил себе большой палец, чтобы бросить своему сопернику вызов — мол, «Сделай, как я!». А Эписфен спас юношу от смерти, предложив умереть вместо него и отдав свою судьбу в руки осужденного.

Итак, каков же древний грек в роли соблазнителя? Ловок он или неуклюж? В отношении женщин он, пожалуй, слишком убежден в их согласии, да и в случае провала утешается слишком быстро. И нет сомнения, что это фатально: он ведь, склоняя женщину удовлетворить его желание, уповает больше на бога Эроса, чем на свое обаяние и тонкие приемы обольщения, и взаимность не кажется ему обязательным условием. Но, сталкиваясь с юношей, способным отвергнуть его авансы, грек умеет пустить в ход такое действенное искусство убеждения, что это беспокоило даже самого Сократа!

Контакты с греческими колониями в Малой Азии, где женщины пользовались большей свободой, и пример Аспазии из Милета, любимой подруги Перикла, дали толчок эволюции нравов, которую историки отмечают после окончания классического периода. «Теперь женщины хотят, чтобы их любили ради них самих!» Свидетельство тому — новшества в комедии, расцвет женской наготы в скульптуре и появление у Аристотеля темы супружеской любви («филиа»).

Таким образом, в позднейшем «Романе о Левкиппе и Клитофоне» (II век н. э.) может фигурировать робкий молодой человек, вынужденный использовать уловки кадрежа, частично почерпнутые из римской литературы. Действие происходит в Сидоне, в Финикии, на первом плане — двое молодых людей, уроженцев Византии, где женщины не подвергаются столь суровому надзору. Двоюродный брат главного героя завидует ему, ведь он, счастливец, живет под одной крышей с той, которую любит, а это так облегчает сближение! Робость Клитофона, без ума влюбленного в двоюродную сестру, из-за войны нашедшую приют в доме его родителей, становится поводом для уроков кадрежа, которые преподает ему сперва двоюродный брат-гомосексуал, потом — преданный слуга. Это произведение информативно для историка: хотя может казаться, что образ действий обольстителя испокон веку все тот же, менталитет, на котором он основан, существенно меняется.

Первый совет двоюродного брата — более умелого, по правде говоря, в обращении с юношами — состоит в том, чтобы ни в чем деве не признаваться и ни о чем ее не просить. «Это женщины, которые уже готовы, могут наслаждаться даже словами, юная же девица выдерживает первые атаки, которые предпринимают любовники, и если вдруг выразит согласие, кивнув головой, то затем, когда ты приблизишься, прося ее перейти к делу, у нее сразу уши вянут от твоих слов, она краснеет, твой голос ей противен, она почитает себя оскорбленной, и даже если она жаждет посулить тебе свои милости, стыд удерживает ее». А следовательно, верная тактика состоит в том, чтобы осторожно, в молчании приблизиться и подарить ей лобзание. Такой поступок, грубый с точки зрения нашей культуры, где все основано на любовном признании, объясняется предрассудком, что-де в отношении женщин согласие обеспечивает именно прямой напор.